Страница 2 из 58
И еще и Асмик и Сережка неохотно ездили в пионерский лагерь.
Там все заранее известно. Утром полагается вставать на линейку и потом отправляться в лес и петь бодрые песни, и вожатый всегда организовывал одни и те же надоевшие игры, и каждый день постылый компот из сушеных фруктов, а вобла когда-нибудь, раз в неделю, и вообще тоска зеленая!
Напрасно Асмик много позднее утверждала, что любит постоянство. Ей, как вообще всем людям, тоже была присуща тяга к переменам. Какие бы они ни были.
Так, она, например, неизвестно почему, разлюбила книги. Сережка, тот читал все свободное время, а она признавалась:
— Только начну читать, и сразу же до того спать захочется…
Сережка удивлялся:
— Даже если Дюма читаешь? Даже если «Три мушкетера»?
— Все равно, — безнадежно отвечала Асмик.
Сережка был закадычный друг, но истина была дороже. И не хотелось лгать другу. Даже в самом маленьком.
Когда они учились в старших классах, ей показалось, она любит его. Не просто как товарища, а сильнее, как-то по-другому.
Сережка относился к ней чисто дружески.
— Ты, Асмик, свой парень, — говорил он.
Она старалась принарядиться, надеть новое платье, чтобы он заметил и похвалил.
Он замечал сразу.
— Сейчас бы тебя нарисовать — одно удовольствие.
— Правда? — расцветала Асмик.
Сережка отвечал с серьезным видом:
— Истинная правда. И главное — очень просто.
— Что просто? — удивлялась Асмик.
— Рисовать тебя. Потому что ничего не надо, ни таланта, ни уменья, один только циркуль…
И рисовал в воздухе круги, один за другим.
А она не обижалась. Она была от природы оптимистична и незлопамятна.
«Он привыкнет ко мне и полюбит, — размышляла она. — А когда полюбит, то увидит, что я для него лучше всех».
Но мечтам ее не суждено было сбыться.
Когда они учились в восьмом классе, к ним в школу перешла Туся Казакова.
Это была очень красивая девочка. Даже из других классов прибегали к ним в класс, как бы ненароком, как бы случайно, лишь бы поглядеть на нее.
Туся была высокая, тонкая, гибкая и в то же время сильная. Карие продолговатые глаза, а белки голубые. Прямой нос с твердыми вздрагивающими ноздрями. Зубы — один в один.
Сережка спросил Асмик:
— Неужели правда она такая уж красавица?
Асмик не захотела кривить душой, чего бы это ей ни стоило. Она сказала:
— Самая настоящая!
Сережка — открытая душа — никогда ничего не жалел. У него была великолепная кожаная папка, в которой он носил учебники и тетради. Шоколадного цвета, в нарядных узорах, отделанная цветной замшей.
— Это из Якутии, — пояснял Сережка. — Папин брат привез. Один знакомый ненец вырезал.
И особенно старательно выговаривал слово «ненец», чтобы не спутали с «немец».
— Я тебе отдам все, что хочешь, — сказал он Асмик. — А папку не проси, никогда в жизни!
Асмик и не просила. Прекрасно обходилась без этой папки.
Но однажды Туся пришла в школу и сказала, что потеряла свой портфель. Ручка оторвалась; она подошла к самому дому и только тогда заметила: ручка есть, а портфеля и след простыл.
Она была расстроена, портфель — черт с ним, уже порядком старый, но там были учебники.
И тогда Сережка взял и отдал ей свою папку.
— Возьми, — сказал Сережка. — Мне папин брат еще привезет. Ненцы еще и не такое умеют делать!
Можно было подумать, что он всю свою жизнь прожил с этими самыми ненцами.
Он стал приходить к Тусе каждый день, вместе готовить уроки — ведь у нее не было учебников.
Асмик поняла все сразу. С одного взгляда.
— Ты за ней бегаешь, — сказала Сережке.
Она произнесла эти слова как можно более невозмутимо. Так, словно говорит о чем-то незначительном, неинтересном.
А Сережка рассердился на нее:
— Еще чего?!
— Бегаешь, — повторила Асмик.
— Мне ее жаль, — сказал Сережка.
— Почему? — спросила Асмик.
Сережка долго не хотел говорить, потом рассказал, взяв с Асмик самое честное-пречестное слово, что она никому ничего не расскажет.
У Туси арестовали отца. Поэтому она и перешла в их школу, чтобы никто ничего не знал. И она тоскует по отцу, и мать у нее какая-то немного чудная, Туся говорит, что она стала такой после всего, что случилось.
— Вот оно что, — сказала Асмик.
Родители Асмик погибли в автомобильной катастрофе, она училась тогда в пятом классе. Может быть, потому, что у них обеих было общее горе, Туся показалась ей родной.
«Я тоже хочу подружиться с ней», — решила Асмик.
Туся не сразу приняла ее дружбу. Ей была присуща некоторая настороженность в отношениях с людьми. Иногда она подсмеивалась над Асмик, над ее толщиной, над восторженностью.
Однако Асмик прощала Тусе все. И вместе с Тусей охотно смеялась над собой. И еще — ей хотелось, чтобы они дружили все трое — она, Туся и Сережка.
И Туся постепенно оттаяла. И сама потянулась к этой безыскусной щедрости, к ненаигранному душевному теплу.
Туся была не только красивой, но и талантливой. Она писала стихи, но никому их не показывала, только Асмик и Сережке.
Асмик бурно восхищалась. Сережка был сдержаннее, однако порой говорил:
— У тебя и в самом деле талант…
Оба — и Сережка и Асмик — уговаривали Тусю послать стихи куда-нибудь в газету или в журнал.
Туся отнекивалась:
— Боюсь.
— Чего ты боишься? — кипятилась Асмик.
— Будут смеяться, — отвечала Туся.
Она была гордая, Туся.
Как-то Сережка сговорился с Асмик, и прямо после школы они все вместе отправились в редакцию газеты «Московский комсомолец». Туся упиралась, но шла, Асмик и Сережка шагали по обеим ее сторонам, как часовые.
Поднялись на лифте, вошли в комнату, где, как им сказали, заведовали вопросами поэзии.
Асмик крепко держала Тусю под руку.
— А то ты как Подколесин, — сказала она. — В самый последний момент…
Сережка подошел к столу заведующего.
— У нас к вам дело, — начал он. — Мы принесли стихи…
Заведующий — немолодой человек, с большими очками на маленьком небритом лице, носивший смешную фамилию Свищ, — спросил добродушно:
— Еще одно юное дарование? Или даже целых три?
Рука Туси дрогнула, но Асмик держала ее крепко, не за страх, а за совесть.
Сережка сказал сухо:
— Между прочим, стихи интересные.
Очки Свища блеснули.
— Реклама, да еще самореклама — лучший двигатель.
Асмик быстро заговорила:
— Наша подруга, вот она, видите? Она стихи пишет. Очень хорошие стихи. Мы хотели взять с собой всю тетрадь, у нее целых три тетради стихов, а она не захотела. Она — скромная. Она и идти-то к вам не хотела. Это мы ее заставили.
Свищ подавил зевок.
— Оставьте ваши стихи и зайдите через неделю.
— Нет, — сказала Асмик. — Вы их теперь прочитайте, а то мы ее через неделю не вытащим.
Сережка сказал почти умоляюще:
— И всего-то навсего одно стихотворение!
Свищ протянул руку:
— Давайте!
Туся окончательно скисла. Сережка вынул листок с переписанным его красивым почерком стихотворением.
— Стало быть, говоришь, стихи интересные? — спросил Свищ и тут же стал читать, напевая себе что-то под нос.
Туся стояла ни жива ни мертва. Если бы можно было, убежала бы со всех ног. Но Асмик вцепилась в ее руку, и Сережка смотрел на нее не спуская глаз и улыбался ей, и в глубине его зрачков играли, то вспыхивая, то замирая, теплые, искрящиеся огоньки.
Свищ опустил очки, поверх очков взглянул на Тусю. У него оказались неожиданно голубые глаза, ресницы темные, словно нарисованные.
«Красивые глаза», — мысленно отметила Асмик.
— Стало быть, ты автор? — спросил Свищ Тусю.
Туся кивнула. Ей казалось, что она лишилась голоса. Раз и навсегда.
Свищ придвинул к себе листок со стихотворением, что-то написал наверху, над заголовком.
— Пойдет? — быстро спросил Сережка.
Свищ ничего не ответил.
«В набор», — прочитал Сережка. Повернулся к Тусе: