Страница 76 из 144
Полковник Штеффен согласно кивнул. Волосы на его лысом затылке топорщились пушком, как гребешок попугая. Прежде он служил в генштабе. Но разногласия с начальником закончились его переводом в войска. Не теряя надежды скоро вновь вернуться в штаб, он командовал подчиненным ему пехотным полком с дюжим рвением, демонстрируя твердость характера и честолюбие.
– Героический уход – очень хорошая идея! – крякнул он, и его кадык заплясал в вырезе камуфляжной куртки. – Единственно верная, а уж потом туши свет. Во всяком случае лучше, чем торчать тут на убой… И да вспыхнут напоследок деяния Шестой армии снова во всей их славе.
В блиндаже поднялось волнение. С задних рядов долетел ясный голос.
– А как быть с ранеными?
Полковник фон Герман пристально взглянул в худощавое лицо, обрамленное мягкой иисусовой бородой. Он был высокого мнения о молодом майоре, которому всего две недели назад доверили командовать пехотным полком. Вопрос повторился настойчивее.
– Что с ранеными?! В котле тысячи необеспеченных больных и раненых. Обстоятельство, как мне кажется, немного омрачающее светозарное имя Шестой армии.
– О тяжелораненых в плане ничего не говорится, – полковник размеренно произнес каждое слово, будто отсчитывал на стол монеты. – Их придется оставить. Для легкораненых, обмороженных, истощенных – короче, для тех, кто к маршу не годен, предусмотрено следующее: поскольку стремительное продвижение русских на западе может сорвать операцию, на железнодорожной насыпи между Гумраком и Вороново запланировано развернуть линию обороны… из еще боеспособных больных и раненых.
Полковник сделал глубокий вдох. Потом заговорил снова, быстро, почти с презрением:
– Есть опасения, что приказ не встретит в рядах остающихся должного энтузиазма. В связи с этим рекомендуется распространить информацию о том, что… что с запада к нам на выручку идет тысяча немецких танков, что они уже выезжают на Донскую дорогу и что до их появления позицию надо удерживать любой ценой. Окрыленные надеждой солдаты будут отчаянно сражаться, а мы тем временем совершим в другом месте прорыв из окружения.
Воцарилась тишина, нарушаемая только неутомимым тиканьем карманного будильника на столе. Полковник Штеффен несколько раз судорожно глотнул воздух, но, взглянув на застывшие лица офицеров, поспешил отогнать неприятные мысли. Среди присутствующих началось движение, и вперед протиснулся молодой майор, бравший слово ранее. Он отступил ото всех на два шага, вытянулся в струнку и вскинул руку для доклада. Голос его рассек воздух, как меч.
– Господин полковник, от имени вверенного мне полка заявляю, что в войсках данный… данный “план” не встретит понимания.
Стена молчания рухнула. Со всех сторон раздались крики: одни одобряли, другие на чем свет ругали.
– Очень верно сказано! Так точно, тут и обсуждать нечего! В конце концов, всему есть предел! Позор!
Низкорослый майор артиллерии тоже приободрился:
– Я вот думаю, отличное это дело, план. Несчастные парни изнывают от тоски, а тут им такой подарочек – самый взаправдашний воздушный замок, в котором даже лавровый венок победителя имеется, чудесная, понимаешь, идея!
Одним жестом руки полковник фон Герман прервал нарастающий поток красноречия.
– Довольно, Майер, – отрезал он. – Вы выразились достаточно ясно… А что вы скажете, Штеффен?
Колючий взгляд полковника кружил по блиндажу. И упирался в ледяную стену.
– Если людей нечем обнадежить… Сказать хотя бы… – Штеффен все медлил и медлил с ответом. На помощь никто не приходил. Наконец он сдался: – Героический уход представляется мне весьма сомнительным, весьма сомнительным. Не думаю, что он найдет отклик в войсках.
– Другие мнения есть? – спросил фон Герман, подводя итоги. Никто не вызывался. Полковник выдохнул, черты его лица разгладились. – В таком случае благодарю вас, господа, – произнес он уже не так официально. – Другого я не ожидал. Помирать, так с музыкой, как подобает солдату, пока это еще в нашей воле.
Он попрощался с офицерами, лично пожав каждому руку. Последним подошел капитан, из свиты адъютантов.
– Позвольте только один вопрос, господин полковник. План, изложенный вами, родился в штаб-квартире фюрера?
Полковник понял, к чему тот клонит.
– Нет, Винтер, увы, на этот раз нет.
Фон Герман подошел к окну и стал разглядывать лучи искристых ледяных узоров. С улицы еще долетали возбужденные голоса удалявшихся офицеров… Этот план, этот сумасшедший гоголь-моголь, замешанный на преступной подлости и отчаянной отваге, – нет, не от Гитлера тянулась ниточка. Неизвестно, в каком воспаленном мозгу он созрел здесь, в котле, но начальник штаба армии ухватился за него без ведома главнокомандующего, а когда вопрос встал ребром, возвел в область возможного. С губ полковника сорвался тихий приговор.
– Новое время не за горами, – сказал он, – не за горами закат, леденящий душу, и тогда придется найти в себе силы и начать все заново, с самого начала.
Фон Герман обернулся. На лице играла смущенная и странно молодившая его улыбка. Взгляд остановился на Даннемайстере, пожиравшем его безумными налившимися кровью глазами. Улыбка исчезла. Фон Герман провел ладонью по лицу.
– Нелепая идея, – прохрипел он. – Придет же в голову… смех да и только! – Он взял трубку и коротко и ясно доложил командующему: – План “прорыва по всем фронтам” не нашел в войсках понимания.
– Понятно, я это предвидел, – невозмутимо ответили на другом конце. – Другие дивизии рапортовали тоже самое. Значит, так тому и быть. Кстати, дорогой Герман, примите мои поздравления! Только что говорил с главным: подписан приказ о присвоении вам звания генерал-майора.
Фон Герман кивает телефонному аппарату и вежливо благодарит. Медленно кладет он трубку. Генерал! Юношеская мечта сбылась – гораздо раньше, чем он ожидал. Тоже благодаря Сталинграду.
Радости он не испытывал.
В эти дни Бройер только головой качал, глядя на зондерфюрера. Фрёлих увяз в беспросветных хлопотах. Целыми днями где-то разъезжал и подолгу шушукался по-русски с Назаровым. Он больше не делал никаких прогнозов о настоящем положении: военном или политическом; но какая-то лукавая уверенность сквозила в его молчании. Двое русских, подобранных незнамо где, работали на кухне по его распоряжению. Фрёлих постоянно подкидывал им крохи из своего скудного ежедневного пайка. Однажды Бройер застал зондерфюрера с русским подполковником, тот долго о чем-то вещал, тыча в карту разведотдела дивизии. И тут терпение Бройера лопнуло – грянул гром. Зондерфюрер выслушал головомойку, не проронив ни звука, безропотно и высокомерно. Но когда стало ясно, что обер-лейтенант не собирается успокаиваться и не на шутку грозит донести об инциденте, заговорил.
– Я, если честно, пока не хотел выкладывать все карты; но сейчас хуже не будет, дело… почти решенное. Не верится, конечно, что фюрер нас бросил. Ведь он обещал всех отсюда вызволить… Но помощь может не поспеть. Тогда на всякий случай… Не хватало, чтобы мы спасовали и сдались!
– Извольте выражаться яснее! – перебил его обер-лейтенант.
– Я… я подготовил прорыв.
– Как вы сказали?! – Бройер опешил, и его лицо на секунду приобрело туповатое выражение. Пожав плечами, он отвернулся. – Да вы спятили! – рассмеялся он и почувствовал, что гнев испаряется.
Фрёлих не обиделся.
– Видите ли, господин обер-лейтенант, – продолжил он, – очень возможно, что наступит день, когда все здесь полетит к чертям… Вы согласны? Когда ни приказов, ни задач – ничего… и каждый окажется предоставлен самому себе. Вот такой случай я и учел… Мы попробуем пробиться на запад, на свой страх и риск.
Бройер открыл дверь, взял с улицы запасные брюки, которые днем обыкновенно вывешивал на мороз для дезинсекции, и принялся их осматривать. С недавних пор похожие мысли роились во многих головах. Они виделись ему по-детски наивными – как порождения необузданных болезненных фантазий, не больше.