Звезда надежды

— Почему вы думаете, что известно?

— Во-первых, отобрали полк у одного из членов Южного общества, Швейковского, во-вторых, отмена смотра в Белой Церкви, во время которого, как полагали многие члены общества, удобно будет начать действовать и захватить царя. Эти случаи наводят на такую мысль. Кроме того, незадолго до моего отъезда Волконский сообщил, что начальник штаба Киселев позвал его к себе и сделал очень странное предостережение: «Послушай, друг Сергей, у тебя и у многих твоих близких друзей бродит на уме бог весть что, ведь это поведет вас в Сибирь; помни, что ты имеешь жену, и она беременна; уклонись от всех этих пустячных бредней».

Рылеев рассказал о своих подозрениях насчет Завалишина.

— Может быть, он и шпион, — согласился Трубецкой.

— А ведь Завалишин постоянно бывает у меня. Я потребую решительного и прямого ответа, и, если он опять откажется, прерву с ним всякие отношения.

Требование Рылеева поставило Завалишина в затруднительное положение. Орден Восстановления, членом которого он себя объявил, существовал только в его воображении, поэтому назвать его членов он, естественно, не мог.

По натуре своей Завалишин был мечтателем. Он был беден, незнатен, но мечтал о богатстве, высоких чинах, мечтал оказать какую-нибудь важную услугу царю, тем приблизиться к нему и стать его главным советником, как граф Аракчеев. Зная, что главная забота императора Александра — обуздание революционных сил в Европе, ради чего и был создан Священный союз — союз монархов против революции, Завалишин подал царю проект, как избавиться разом от всех революционеров в Европе. Он предложил образовать рыцарский орден, цель которого была бы распространение истины и веры христианской в Америке, и буйные революционеры, как убеждал Завалишин царя, устремятся из Европы в Америку, и тем самым Европа освободится от них. Сам Завалишин претендовал на должность Магистра Ордена, что давало бы возможность использовать Орден в интересах России. Царь нашел проект этой великой провокации «неудобоисполнимым» и не выразил его автору даже обычного благоволения. В угнетенном душевном состоянии, с разбитыми надеждами Завалишин встретился с Рылеевым, и тут его снова поманила мечта — стать одним из руководителей могущественного, как утверждала молва, тайного общества, в члены которого входили будто бы первые сановники государства.

Конечно, можно было бы назвать членом Ордена Восстановления какого-нибудь министра, но Завалишин боялся случайно попасть на члена рылеевского общества — тогда бы раскрылся его обман, и он решил представить доказательства существования Ордена другим способом: показать его документы. Он сел за сочинение Устава Ордена. Написав Устав, сделал документ, удостоверяющий его собственное высокое положение в Ордене — Благодарственный лист, выданный Управой Ордена своему Командору Завалишину в том, что он, ревностно трудясь ко благу Ордена, исполнял важные поручения, в том числе вступил в сношение с императором России Александром, и что выдан сей лист для сведения других членов и для ободрения его самого.

Рылеев и Бестужев заподозрили подделку, другие члены общества тоже выразили сомнение в достоверности Устава и особенно Благодарственного листа.

— Кто же он — шпион, провокатор? — размышлял Рылеев.

— По-моему, скорее всего, бойкая особа с чересчур заносчивым воображением, — сказал Бестужев.

Рылеев снова предложил Завалишину назвать имена членов Ордена, тот снова отказался, тогда Рылеев объявил, что все дальнейшие разговоры об обществе он с Завалишиным прекращает. После этого решительного объяснения Рылеев почувствовал облегчение, но в душе осталась тревога — ведь Завалишин, хотя и не был принят в члены общества, бывая у Рылеева, узнал многих и о многом мог догадываться.

Опасения Рылеева оправдались: потеряв возможность войти в тайное общество, Завалишин решил выдать его царю. Он написал письмо императору, сообщая, что его величеству угрожает опасность, и для сообщения о ней просил лично принять его. В виду важности письма он сам намеревался отнести его во дворец. Собираясь, раскрыл газету и в ярости бросил ее на пол: в газете сообщалось о том, что государь выехал из столицы в Таганрог…

Ни с кем не попрощавшись и никому не сказавшись, Завалишин в два дня оформил отпуск и уехал в Казанскую губернию к мачехе, которая писала, что нашла ему невесту с хорошим приданым.

12

Заветный замысел, о котором Пущин говорил Рылееву в Москве, заключался в том, что Иван Иванович намеревался навестить Пушкина в его ссылке в Михайловском. В начале января он его осуществил. По возвращении Пущина в Петербург Рылеев забросал его вопросами:

— Как он там? Что пишет? Привез ли ты что-нибудь для нас?

— Ссылка, конечно, ссылка и есть. Деревенская жизнь не для него. Но, правда, он сказал, что теперь несколько примирился со своим положением, а вначале было очень тягостно. Тут, говорит, хотя невольно, но все-таки отдыхаешь от прежнего шума и волнения. Работает много, с охотой и с толком, читал отрывки из разных новых сочинений. Для «Полярной звезды» я привез начало из поэмы «Цыганы», которое он продиктовал, а я записал. Ты его получишь, когда разберу вещи. И о тебе говорили, он просил, обнявши тебя крепко, благодарить за «Думы».

Рылеев счастливо улыбнулся.

— Многое бы я отдал за то, чтобы поговорить с ним!

— Тем для разговора нашлось бы достаточно. Мы говорили с ним и насчет общества. Как умный человек, он, конечно, все понимает. Я признался ему, что член общества, но большего сказать не мог. Он опять взволновался, потом, немного успокоившись, сказал: «Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Вероятно, я этого доверия не стою — по многим моим глупостям».

— А что, большие притеснения он терпит от местного начальства? Проехать к нему можно?

— Перед поездкой меня предостерегали: «Как! Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под двойным надзором — и полицейским, и духовным?» Пугали, что меня не пустят к Пушкину чуть ли не силой. Но я проехал без всяких препятствий. Правда, в самый разгар нашей беседы явился монах, настоятель Святогорского монастыря, которому поручен духовный надзор за Пушкиным, но, выпив чаю с ромом, до которого — до рому, а не до чаю, — как я успел заметить, он большой охотник, монах отбыл, извиняясь, что прервал нашу товарищескую беседу. А по его уходе мы подняли бокалы — за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее — за Свободу.

— Знаешь, Пущин, я буду ему писать. К черту условности. Я думаю, имею на это право.

— Конечно, Кондратий.

Петербург, январь, 1825

«Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет с «Цыганами». Они совершенно оправдали наше мнение о твоем таланте. Ты идешь шагами великана и радуешь истинно русские сердца. Я пишу к тебе: ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе и по мыслям… Ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы?»

25 января 1825 г. Михайловское

«Благодарю тебя за ты и за письмо… Жду «Полярной звезды» с нетерпением, знаешь, для чего? для «Войнаровского». Эта поэма нужна была для нашей словесности».

С.-Петербург. 12 февраля 1825

«Когда Бестужев писал к тебе последнее письмо, я еще не читал вполне первой песни «Онегина». Теперь я слышал всю: она прекрасна; ты схватил все, что только подобный предмет представляет… Очень рад, что «Войнаровский» понравился тебе. В этом же роде я начал «Наливайку» и составляю план для «Хмельницкого». Последнего хочу сделать в 6 песнях: иначе не все выскажешь. Сейчас получено Бестужевым последнее письмо твое. Хорошо делаешь, что хочешь поспешить изданием «Цыган»: все шумят об ней и все ее ждут с нетерпением. Прощай, Чародей».