Страница 6 из 65
Едва великий князь ушел, в зал ворвались кадеты, окружили выпускников, расспрашивали, что им сказали, рассматривали меловые знаки на мундирах.
Батальонный, полковник Кондратьев, расправил плечи, набрал воздуху, намереваясь скомандовать и прекратить беспорядок, но Перский подошел к нему и тихо сказал:
— Оставьте их. У наших выпускников сегодня последний праздник в стенах корпуса. — И, вздохнув, добавил: — А у кого-то, может, и вообще последний…
Перский замешался в толпе.
— Михаил Степанович, что означают иероглифы, которые начертил его высочество? — спросил один из кадетов.
Все оборотились к Перскому. Он этого не знал; только на следующий день выяснилось, что шеф гвардии таким образом пометил, в какой род войск назначает того или другого кадета: кресты — в пехоту, кружки — в кавалерию, квадраты — в артиллеристы. Но недаром Перский служил под началом Суворова, не терпевшего немогузнаек. Он лукаво подмигнул, взял за плечи стоявшего перед ним кадета Александра Булатова — невысокого, но ладного, голубоглазого, с румянцем во всю щеку крепыша, посмотрел на меловый крест на его груди, взглянул в глаза, усмехнулся:
— Неужели непонятно? Да вы поглядите на этого молодца. Да после первого же дела его грудь украсится Георгиевским крестом. На это и указывает знак, начертанный его высочеством.
Булатов разрумянился еще более, его взгляд светился смущением и радостью.
— А мой кружок — орден! — воскликнул сосед Булатова.
— А квадрат — Владимир с мечами!
Поднялся веселый шум.
Перский, не опуская рук с плеч Булатова, спросил его:
— Скажи, кто сейчас после государя важнейший человек в государстве?
Булатов ответил не задумываясь:
— Граф Алексей Андреевич Аракчеев!
— Нет, — улыбнувшись, возразил Перский. — Новый прапорщик важнее всех. Знай это. — И он отпустил его плечи.
Ах, как завидовали остающиеся кадеты выпускникам! Большинство новых прапорщиков были старше Рылеева на три-четыре года, но были и такие, что всего на год-полтора, почти ровесники… К Рылееву, занятому подсчетом лет товарищей, подошел Булатов.
— Что приуныл, Рылеев? — с сочувствием спросил он. — Не горюй, я слышал, что будут еще внеочередные выпуски, и ты вполне можешь попасть в один из них…
4
Никогда кадеты старшего возраста не учились с таким рвением, как теперь, когда каждый полученный хороший балл прибавлял шансы на досрочный выпуск.
Все новости из действующей армии становились известны в корпусе тотчас же по получении их в Петербурге.
Газеты с ежедневными реляциями читались по многу раз; упоминаемые в них селения отыскивались на карте; действия как русских военачальников, так и французских подвергались самой придирчивой и пристрастной оценке со стороны тактической и стратегической.
Еще больше, чем из газет, кадеты узнавали от ежедневных посетителей.
Посещение воспитанников родственниками разрешалось в корпусе в строго определенные дни и часы. В иное время свидания воспрещались. Но с началом войны соблюдать это правило, даже с педантизмом Клингера, стало невозможно. Родственники кадет приезжали в столицу и уезжали из нее, не сообразуясь с корпусным распорядком. И разве можно было отказать в свидании уезжающему в армию или привезшему поклон из армии, хотя бы даже день был неприемный?!
Как и вся Россия, кадеты тяжело пережили известие о сдаче Москвы, и только вера в Кутузова, имевшего, как все думали, свой план войны, удерживала от полного отчаяния. И действительно, план Кутузова вскоре принес первые победы, а к концу года, четырнадцатого декабря, жалкие остатки разгромленной наполеоновской армии в панике переправлялись уже через Неман обратно. Враг был изгнан за пределы России. Русская армия вступила в Европу, освобождая захваченные Наполеоном европейские страны.
Но несмотря на победные литавры, гремящие в газетах и журналах, всем было ясно, что война еще далеко не окончена, что Наполеон еще силен, что он не преминет произвести новую мобилизацию. К тому же вести бои в привычных и хорошо известных условиях Европы ему будет несравнимо легче, чем в России.
Война продолжалась. Толки о досрочном выпуске в армию возникали в корпусе по нескольку раз на дню.
Рескрипт о новом наборе рекрутов, оброненное мимоходом замечание какого-нибудь посетителя в генеральском мундире — все питало эти толки.
Гренадерская рота считала и пересчитывала: возраст — до месяца, до дня, баллы в науках, число замечаний, стараясь из всех этих цифр вывести дату, когда кого могут представить к выпуску.
В декабре 1812 года из корпуса вышли в армию сто шестьдесят человек. Следующий выпуск предполагался в мае будущего года.
По всему получалось, что Рылеев должен попасть в майский выпуск.
Изменившаяся военная обстановка отменила досрочные выпуски, но не изменила общей атмосферы патриотического подъема в корпусе. Слова «отечество», «гражданин», «свобода» волновали умы, заставляли биться сердца. Все, что как-то было связано с войной, с русской армией, вызывало неизменный и самый горячий интерес.
Гераков с начала войны ввел обычай на своих уроках сообщать наиболее замечательные новые произведения литературы — отклики на современные события.
От Геракова кадеты услышали стихи Федора Глипки, которые он написал под Смоленском в перерывах между боями:
Эти стихи пели в армии на мотив старой солдатской песни.
Читал Гераков стихи Милонова, Астафьева, Ламанского, Невзорова, Батюшкова, Долгорукова, Аврамова и многих других; среди авторов читавшихся стихов были поэты, уже известные своими сочинениями и вовсе не известные, взявшиеся за перо впервые только для того, чтобы в тяжелую для отечества годину выразить свое чувство любви к родине.
Большинство стихотворений вызывали в памяти высокопарящие оды Петрова и Державина двадцати-тридцатилетней давности.
«Нельзя теперь о России ни писать, ни даже говорить слогом обыкновенным!» — вещал Гераков. Сам он писал возвышенным слогом, как в стихах, так и в прозе.
Гавриил Васильевич был знаком со всем литературным Петербургом, и поэтому чтение каждого произведения он сопровождал рассказом о том, что узнал об авторе и об этом произведении от знакомых.
Очень картинно рассказывал Гераков о басне Крылова «Волк на псарне», которой славный баснописец отозвался на посылку Наполеоном в Тарутино, к Кутузову, бывшего французского посла в России графа Лористона с предложением мира.
Наполеон, поняв, что вступление в Москву было роковой ошибкой и что его армия скоро будет совершенно неспособна на боевые действия, решил обмануть Кутузова. Перед общественным мнением он старательно разыгрывал роль великодушного победителя — ведь он находился в завоеванной столице противника! План Наполеона был прост: он заключает мир, его армия получает передышку, в это время подтягиваются из Франции резервы, и тогда он снова может продолжать войну. «Мне нужен мир во что бы то ни стало!» — сказал Наполеон Лористопу.
Но Кутузову была ясна хитрость Наполеона, он понимал, что не великодушием, а слабостью продиктовано его предложение о мире, знал он и то, что мирный договор будет нарушен Наполеоном, как только он соберет силы и будет способен продолжать войну: так уже бывало не раз.
И Кутузов отказался вести какие-либо переговоры о мире.
— При отправлении меня в армию, — ответил он Лористону, — слово «мир» ни разу не упоминалось. Меня проклянет потомство, если меня признают первым виновником какого бы то ни было примирения: таков действительный дух моего народа.
Крылов, написав басню, отправил ее Кутузову. Кутузов получил ее уже после победного сражения под Красным.
Перед строем войск, поблагодарив солдат и офицеров за храбрость, Кутузов сказал: