Земля

— Поешьте немножко с нами, ну пожалуйста, — взяла Серова старика под руку и усадила рядом с собой на бревне. Она быстро сделала бутерброд и насильно вложила в руку Гудуйе. — Угощайтесь, дедушка.

— А как вас звать? — спросила Юрьева.

— Я знаю, вас Гудуйей зовут, — сказала Серова. — Я и фамилию вашу знаю, Эсванджия ваша фамилия, ведь так?

— Так, так. Но кому нужны мои имя и фамилия?

— Не надо так говорить, дедушка.

— Вы здесь один живете? — спросила Юрьева.

Серова знаками показала, что не надо спрашивать, но та не заметила.

— Один, совершенно один.

— Один в такой глуши?!

— Одному лучше, — глухо ответил Гудуйя.

Все с сочувствием думали об этом лесном человеке, но не спрашивали, почему он живет один. Они понимали, что какая-то неизбывная печаль грызет душу этого человека, и старались не глядеть на него, чтобы он ненароком не увидел в их глазах жалость и сочувствие. И все же какое горе могло погнать человека в лес, оторвать от людей и всего мира?

Они были голодны, но ели нехотя. Гудуйя все еще держал в руке свой бутерброд, хотел положить его на стол, но передумал, решив, что женщина обидится. Так сидел он молча и мялся, чувствуя, что все едят через силу. Он понимал, что причиной этого был он сам. Наконец положил бутерброд на стол, встал и, разлив по кружкам козье молоко, поставил их перед Серовой и Юрьевой.

— Какое вкусное! — едва пригубив молоко, восторженно воскликнула Серова. — Оно еще теплое, представляете, и пахнет сеном, совсем как в детстве... — Она хотела нарушить неловкое молчание, воцарившееся за столом, и вызвать на разговор вновь замкнувшегося Гудуйю. Все тело у нее болело, говорить ей было трудно, но она старалась казаться веселой и беззаботной. — Ну, скажи, что я права, Наташа, ведь правда же сеном пахнет?

— Молоко от одной козы, потому так и пахнет, — улыбнулся Гудуйя.

Он впервые улыбнулся за весь вечер, и лицо его сделалось совсем детским. Серова обрадованно смотрела на него.

— Как это только вашу козу волки не задрали? — спросила Юрьева.

— Ее собака стережет.

Стоило Гудуйе где-нибудь привязать козу, как собака пристраивалась тут же поблизости. Она, подобно своему хозяину, была на редкость добродушна. Лаяла, лишь почуяв волка или шакала, в остальное же время помалкивала и бродила вокруг хижины. Вот и теперь, с любопытством оглядев гостей — такое количество народу она не видела на своем веку, — повернулась и затрусила прочь, наверное, к своей козе.

— Разве собака сможет одолеть волка? — спросила Серова.

— Вот для буйвола здесь вполне подходящее место, — вставил в беседу слово Теофиле Таргамадзе.

Гудуйя не ответил.

Тучи и мрак одновременно навалились на лес.

Дружно заквакали жабы.

— Вы давно здесь живете? — спросил Теофиле Таргамадзе.

— Не помню, — нехотя ответил Гудуйя. Он устал сидеть с гостями, устал от разговоров и докучливых вопросов.

Заморосило. Теплые капли, словно клей, падали на потные лица, руки.

Никто даже не шелохнулся. С едой было покончено. Каждый в отдельности думал о Гудуйе.

«Он даже не помнит, сколько живет здесь. — Серова с болью и жалостью исподтишка разглядывала подобие хитона из козьей шкуры, босые ноги Гудуйи, потрескавшиеся от холода, жары и грязи, мохнатую седую его грудь, корявые руки с каменными мозолями на широких ладонях, клочковатую длинную бороду и седые космы, спадавшие на широкие плечи. — Как он живет здесь? И какая печаль его гнетет?»

— Я пойду огонь разведу. Дождь не перестанет всю ночь. Спать будете в хижине. — Гудуйя встал. Он чувствовал, что гости угнетены его молчанием, но говорить и общаться с людьми он отвык. Потому счел за благо удалиться. Предлог был найден.

— В хижине мы все не поместимся, дедушка! — вдогонку Гудуйе крикнула Серова.

— Должны поместиться, — обернулся Гудуйя. — Нынче ночью даже собаку на двор не выгонишь.

— Спасибо, дедушка.

— Что?!

— Да нет, ничего, дедушка.

Гудуйя уже не помнил, что означало «спасибо».

Женщины улеглись на широкий топчан Гудуйи. Сверху топчан был покрыт медвежьей шкурой. Широкой лохматой шкурой.

Наталья Юрьева тут же уснула.

А вот к Серовой сон никак не шел. Мысли о Гудуйе не давали ей покоя. Что заставило человека навсегда уйти от людей и схорониться в лесу? Глаза Гудуйи, полные глубокой печали и покорства, неотвязно преследовали ее. Серова твердо решила вывести Гудуйю из лесу, к людям. И, успокоенная этой мыслью (хотя она еще не знала, как ей удастся осуществить задуманное), Серова крепко заснула.

Мужчины, не раздеваясь, устроились прямо на дощатом полу. Гудуйя лег спать на балконе. Балкон был узкий, и дождь всю ночь лил прямо на спящего Гудуйю. Но, несмотря на это, он спал спокойно. Ни вёдро, ни ненастье, ни зной, ни холод давно не трогали его.

Он поднялся на рассвете.

Дождь перестал.

Мутно-серое небо тускло нависло над лесом. Матово переливалась омытая дождем листва. Птицы, перепархивая с ветки на ветку, задевали листья, и крупные капли дождя тяжело срывались на землю.

Птицы пробовали голоса, и отовсюду несся свист, щебет, щелк, гам.

Гудуйя часто встречал рассвет здесь, перед своей хижиной. Он давно свыкся с этими звуками, но все же голоса леса будоражили его. Он смотрел поверх деревьев. Лучи восходящего солнца освещали его лицо. Гудуйя не радовался ни лесу, ни солнцу, стоял ко всему безразличный и равнодушный. И без того бледное его лицо сделалось еще более безжизненным при неярком утреннем освещении.

Оленята лежали у его ног. Чуть в отдалении стояла собака. Все трое пристально смотрели в ту же сторону, что и хозяин.

В таком положении и застала Гудуйю Серова, вышедшая из хижины. Грудь старика освещало солнце, но на плечах и спине лежала черная тень, делавшая его огромным и громоздким. Он стоял, тяжело опираясь на суковатую палку.

Серовой показалось, что Гудуйя молится. Но скоро она поняла, что этот человек ни во что не верует, ничему не поклоняется на всем белом свете: ни солнцу, ни богу, ни провидению, ни человеку.

Так и стоял он, безмолвный и мрачный. Галина задержалась на пороге хижины, чтобы не нарушить невзначай это гробовое молчание. Все ее существо внимало голосам леса.

Блеяние козы вывело Гудуйю из оцепенения.

Пришли в себя оленята и собака.

Гудуйя повернулся к хижине. Увидел стоявшую на балконе Серову. Она была без шапки, золотые волосы рассыпались по плечам.

— Доброе утро, дедушка, — поздоровалась Серова и сошла с балкона. — Я хочу посмотреть на вашу козу. В детстве мне часто доводилось доить бабушкину козу. Можно я попробую, а?

— Ну что ж, попробуй, — ответил Гудуйя. Он взял в руки два кувшина и пошел к хлеву. Собака бежала впереди, чуть сзади шли оленята.

Коза была закрыта в хлеве. Буйволица стояла возле хлева, дожидаясь хозяина. Завидев хозяина, она коротко замычала. Тут же замекала коза. Так они приветствовали Гудуйю каждое утро.

Хозяин обычно сначала доил козу, а уж потом буйволицу. Гудуйя отворил дверь хлева и впустил Серову. Увидев вместо хозяина незнакомую женщину с подойником в руках, коза удивленно уставилась на нее.

Галина приласкала козу, проведя рукой по ее лбу и спине. Потом присела на корточки. Подвинув подойник поближе, Галина принялась доить обеими руками, и притом так ловко и споро, словно каждый день только этим и занималась.

Склонив голову набок, коза с прежним удивлением и покорством смотрела на Серову своими рыжими глазами.

— Ты моя умница, красавица, кареглазка, — ласково говорила ей Галина, довольная и обрадованная покорностью козы. Но больше всего Галина радовалась тому, что не разучилась доить. Она светилась первой радостью двенадцатилетней девочки, которой доверили важное и деликатное дело.

Гудуйя смотрел на нее и не понимал, почему так необыкновенно радует златоволосую женщину столь обыденное занятие. И что в этом такого радостного и возбуждающего? Все время, пока Серова доила козу, Гудуйя не сводил с нее глаз.