Земля

Лонгиноз кратко изложил цель своего приезда.

— Ну что ты скажешь, Чута, сдадут нам комнаты? — нетерпеливо спросил он председателя.

— Для такого дела не то что комнаты, оды никто не пожалеет, — не раздумывая, ответил Чута. — Мы с Аннетой сегодня же обойдем всех. Считай, что шестьдесят комнат ты уже имеешь. Человек сто тридцать — сто пятьдесят мы наверняка жильем обеспечим, идет?

— Ну и отлично! — воскликнул Лонгиноз, подмигнув секретарю сельсовета Аннете. К женщинам он был явно неравнодушен. Стоило ему увидеть перед собой юбку, как он тут же пускался во все тяжкие.

Да, Аннета была женщина что надо. Крепкая, статная, не одному мужику кружила она голову. Но сама на них даже не глядела, и, хотя ей было уже сорок лет, ни разу ее сердце не екнуло под жадными, ищущими взглядами вздыхателей.

Обескураженный холодностью Аннеты, но воодушевленный успехом своего столь удачно начавшегося предприятия, Лонгиноз одним духом долетел до Сагвамичао, оттуда в Сагвичио, а там и в Набаду, и в Кулеви, и в Корати. Одним словом, везде и повсюду победно пронесся его мотоцикл.

Он снял столько комнат, что их хватило бы рабочим и служащим не только Ланчхутского участка, но и всего строительства.

«Да кто бы отказал мне по такому случаю», — с удовлетворением думал Лонгиноз. Но теперь на него навалились другие заботы: «На чем перевезти столько народу? И барахло — его там видимо-невидимо? А ведь еще надо каждого по селениям да по домам развезти, устроить. И потом еще и продуктами всю эту ораву обеспечить?»

Но подобные мысли недолго тревожили Лонгиноза. По натуре он был оптимистом, и для него не существовало безвыходных положений. Умение — половина дела. Он всегда придерживался этой поговорки. Чего-чего, а умения у него хватало. В натуре Лонгиноза было нечто ребячье, искреннее, что присуще лишь детям, но иных сопровождает всю жизнь. Эта самая ребячливость и придавала ему энергию жизнелюбия и неутомимости.

В двенадцать лет остался Лонгиноз сиротой — отец его погиб на войне с турками. Детей в семье было мал мала меньше, и Лонгиноз неожиданно оказался главой семьи. Но школу он не бросил. Учился и работал. Еще не отвыкнув от карандаша и книг, руки его крепко срослись с мотыгой и лопатой.

После окончания школы Лонгиноз пошел работать на строительство ЗаГЭСа. Потом он строил РионГЭС. Позже прокладывал Закавказскую черноморскую железную дорогу, сначала от Сенаки до Ингури, а затем уже от Ингури до Келасури. Пробивал тоннели, строил мосты.

На «Колхидстрой» он пришел прорабом. Направили его на Ланчхутский участок, чему Лонгиноз был искренне рад — ведь он родом из тех мест. Массив его всегда был в числе передовых и неизменно считался лучшим на участке. Успехи Лонгиноза не остались незамеченными — на него обратили внимание в управлении.

В ту пору на строительстве во всем ощущалась нехватка. В продуктовых ларьках и магазинах хоть шаром покати, столовки снабжались из рук вон плохо: мясных блюд не бывало неделями, все больше жидкие постные супы, лобио, пшенная каша, ржавая селедка и черствый хлеб. Тем и перебивались. Да и жилье было не ахти какое — летом в бараках не продохнуть, а зимой холодина невообразимый. Не хватало бань, да и со светом было неважно. Частенько лампы оставались без керосина. Люди в темноте ложились, в темноте и вставали.

Андро Гангия решил назначить Лонгиноза Ломджария начальником снабжения. Начальник управления одобрил его идею, однако Лонгиноз заартачился: не мое, мол, дело быть снабженческой крысой, я, мол, прирожденный строитель, и дело моей жизни — строить, а не по складам ошиваться.

Но Карда и Гангия скоро уломали его, убедив, что снабженческое дело ничуть не уступает строительному. И по важности своей и по значению для успеха всей стройки. Впрочем, Лонгиноз и сам прекрасно понимал это. Понимал он и то, что строителям было трудно не только с харчами и жильем. Да что машин — кирок и лопат не хватало, а пил и топоров и подавно.

Рабочие, привлеченные на стройку уговорами да посулами, бросали все и уходили туда, где были жилье, харчи и техника. Голым энтузиазмом рабочего к стройке не привяжешь, все едино сбежит, сказал в заключение Андро Лонгинозу.

С того самого дня Лонгиноз руководил и хозяйственным снабжением, и техническим.

В кабинете застать его было невозможно. Он все время находился в пути. Бывало, обойдет все участки строительства, расспросит рабочих, десятников и прорабов, на что жалуются, чем питаются, как живут.

Память у него была поразительная. Он никогда ничего не записывал, но, разбуди его среди ночи, без запинки скажет, где чего не хватает, куда надо досок подбросить, какие продукты дефицитны в ларьках и магазинах участков. Он писал требования и заявки, сам ходил в склады и тресты, комиссариаты и управления, проверял исполнение приказов, требований, заявок.

Все только диву давались, как это он всюду успевает...

Из поездки по селам Лонгиноз вернулся глубокой ночью и тут же доложил начальнику управления, что операция «Квартира» завершена успешно.

— Завтра же приступаю к осуществлению операции «Транспорт». — Каждому делу Лонгиноз присваивал соответствующее кодовое название. Это придавало делу больше важности и ответственности.

— Итак, ты считаешь, успех операции обеспечен? — полусерьезно-полушутливо спросил его Карда.

— А много ли было безуспешных операций у Лонгиноза Ломджария?! — вопросом на вопрос отпарировал Лонгиноз. В глазах его плясали веселые чертенята.

На следующий день, по обыкновению, ни свет ни заря раздался оглушительный звук четырехцилиндрового Лонгинозова мотоцикла, разбудившего всю улицу Ленина. Лонгиноз на полной скорости промчался мимо здания управления, в котором светилось лишь одно-единственное распахнутое окно кабинета Тариела Карда. «Опять опередил», — подумал Лонгиноз. Он знал, какая тревога гнала Тариела в управление в такую рань, что заставляло его ходить из угла в угол, сощурив красные от бессонницы глаза.

Сначала Лонгиноз наведался в порт и «выбил» две грузовые машины, потом он побывал на механическом и рыбном заводах, в складах. В городе ему удалось добыть двадцать машин. Затем он взял курс на стройку, оттуда в Ахали Сенаки, в Хоби. В общем, он не пропустил ни одно предприятие, ни один колхоз.

Спустя два дня длиннющий караван грузовиков и телег, предводительствуемый Лонгинозом Ломджария, прибыл на Ланчхутский участок. В один день он перевез на новое место всех рабочих и служащих участка со всем мыслимым и немыслимым барахлом и устроил их в снятых комнатах.

Затем Лонгиноз со своим караваном возвратился на участок. На этот раз он погрузил на машины инструменты, механизмы, продовольствие, очистив все складские помещения, ларьки, магазины. Он перевез затем оборудование амбулатории, аптеку и даже некоторые разборные бараки.

Три дня не появлялся Лонгиноз в управлении. Не был он и дома. Лишь на четвертый день, весь в грязи и пыли, немытый и небритый, с взлохмаченными волосами, ввалился в кабинет начальника управления.

Карда никогда не приходилось видеть обычно щеголеватого Лонгиноза в таком виде. Он едва держался на ногах. Щеки его ввалились, глаза лихорадочно блестели. Но Лонгиноз не был бы Лонгинозом, если бы позволил усталости одолеть себя. Он пытался держаться молодцом. Сделав два нетвердых шага навстречу начальнику управления, он браво выгнул грудь, вскинул правую руку к виску и лихо отрапортовал:

— Товарищ начальник управления, операция «Транспорт» успешно выполнена... — но сил хватило лишь на эту фразу. Ноги его подкосились, и он опустился на стул. Из-под фуражки показалась грязная струя пота и потекла по лицу.

— Операция операцией, но зачем убивать себя, Лонгиноз! — сказал Карда.

— Работа никогда человека не убивала, Тариел, — попытался встать Лонгиноз, чтобы подтвердить правоту своих слов.

— Да не вставай же ты, — не выдержал командирского тона Тариел.

Ломджария служил в армии. И с начальником управления он вел себя как солдат с командиром. В другое время Тариел, по обыкновению, мягко посмеялся бы над этой привычкой, но сейчас улыбка была явно неуместна. А чего, собственно, улыбаться, если для Лонгиноза такое поведение вполне естественно и необходимо. Ведь любые поручения он выполнял быстро, четко, по-военному. Даже обессиленный, голодный и грязный, он не изменил своей привычке и сидел на стуле прямо и молодцевато.