Земля

Сиордия буравил Бачило своими колючими, холодными глазками.

— Сегодня в Белоруссии болота машинами осушаются: бульдозерами, землечерпалками и экскаваторами. Осушат одно — принимаются за другое, — продолжал Бачило.

— Ты от чьего имени говоришь, дружок? — перебил его Эрмиле Джакели. — От имени своего Полесья или Ланчхутского участка?

Сиордия оживился.

— Я говорю от имени Ланчхутского участка, Эрмиле Михайлович, — со свойственным ему спокойствием, как ни в чем не бывало продолжал Бачило. — После осушения болот я собираюсь здесь поселиться. Сегодня Важа Джапаридзе этого вот паренька подручным ко мне привел, — Бачило протянул руку в сторону Учи Шамугия. — За него родители дочь свою не отдают. И все из-за того, что он на болоте живет. И я точно в таком же положении. Я собирался было на девушке из Натанеби жениться, но родители ее за меня не отдают.

— Да захоти девушка, дружок, удержу на нее не будет.

— Так-то оно так, да вот я сам не хочу ее на эти болота приводить, комарам да лихорадке на съеденье, — ответил Бачило на выкрик Джакели. — И в таком положении много наших ребят и на Чаладидском участке.

— Верно говорите, Антон Васильевич, — поддержал Бачило начальник управления.

— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордия.

— От своего и Учи Шамугия имени, — улыбнулся Бачило. — Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах. — Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось. — Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей, — он взглянул на Сиордия. — Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило. Вы не раз, мне помнится, грозились отомстить болоту!

— Как я сказал, так тому и быть! — выкрикнул Сиордия.

— Так скажешь ты наконец, кто поручил тебе выступать здесь? — не унимался Джакели.

— На этот вопрос я тебе отвечу, Эрмиле, — встал секретарь Ланчхутского райкома партии Шота Имнадзе. — Можно? — обратился он к парторгу.

— Прошу, — разрешил Коршия.

— А тебе кто поручил, Эрмиле? — повернулся Имнадзе в сторону Джакели. — По чьей подсказке ты говоришь «прощевайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордия, оставив его в одиночестве, видишь?

— Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.

— Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордия и Эрмиле Джакели? Кто из вас собирается сказать нам «прощевайте»? Прошу поднять руку, — обратился к народу секретарь райкома.

Никто не поднял руки.

Сиордия так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.

— Может, на этом и закончим? — наклонился парторг к начальнику управления.

— Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!

— Товарищи, продолжаем прения, — обратился парторг к собравшимся.

— Хватит, наговорились уже.

— Не о чем говорить больше.

— Итак, все ясно, — раздалось со всех сторон.

— А мне не все ясно, — опять встал Джакели.

— Не давайте ему слова!

— И Сиордия тоже не давайте!

— Они сюда воду мутить пришли!

Кричали собравшиеся.

— Я не позволю затыкать мне рот, — взвизгнул Джакели.

— И я не позволю, — поддержал Сиордия.

— Никто и не собирается вам рты затыкать.

— Может, для белоруса и все равно, где поселиться, — ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило. — Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?

Коршия встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.

— Злой как пес. Все норовит побольней укусить, — сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик. — Твой аршин — лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меряешь.

— Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню, — едва сдерживался парторг. — Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. И нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы.

— Пусть он сейчас же просит прощения у Антона, — потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.

— Да ничего такого не говорил Эрмиле, — попытался вступиться за дружка Сиордия. Лицо его густо побагровело. — Здесь у нас не заседание партбюро...

— Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться, — резко сказал ему начальник управления.

— Исидоре, — сказал перетрухнувший Джакели, — кто тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой — враг мой, Антон. По глупости сболтнул я, не со зла.

— А может, по Сиордиевой подсказке, а? — спросил Акакий Тохадзе.

— Дурость — моя подсказка, вот кто.

— Ну, дурости тебе всегда было на занимать, — бросил Михако Джалагонидзе.

Раздался дружный смех:

— Что правда, то правда.

— Твоими устами да мед пить, Михако.

— Что там дурости, и злости ему не занимать.

— И вредности тоже.

Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие не довольны, но согласились с мнением большинства.

Тариел Карда, Коча Коршия, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.

Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариела болела голова. Он просил шофера дождаться их у моста.

С моря дул свежак. Карда снял шашку и подставил лоб ветру. Морской ветерок всегда снимал головную боль. И зимой, и летом он спал при открытых окнах. Любил он и шум моря.

«Как Андро здорово играл на рояле. Только выйдет, бывало, свободная минутка, тут же подсядет к инструменту. И всегда играл без нот, по памяти. Да‑а... Он так и остался холостым. Просто не нашлось времени обзавестись семьей человеку, который так всех любил. Хотя бы ребенок остался у него на этом свете», — думал Карда.

Молча дошли они до моста. Все чувствовали, что Карда целиком погрузился в раздумья, и никто не решался отвлечь его.

Тариел отвлекся от дум, когда они подошли к самому мосту. Карда остановился и обратился к Джапаридзе:

— Необходимо срочно перенести бараки на Чаладидский участок. Решите, на каких массивах они нужны в первую очередь. Да, чуть не забыл, Важа... Вопрос о твоем назначении главным инженером я уже согласовал с наркомом. Приказ получим послезавтра. У тебя, если мне не изменяет память, в городе жилья нет, правда?

— Есть у меня жилье.

— Ты, кажется, снимаешь комнату?

— Да нет, я живу у своей тетки Русудан Герсамия.

— Фу ты, как-то из головы вылетело. Как же я мог позабыть «изабеллу» твоего дяди Петре. Подожди, а где вы после свадьбы жить собираетесь?

— Там и останемся, — сказала Серова.

— Вот и прекрасно! — воскликнул Карда. — Так, значит, быть мне частым гостем у тетушки Русудан. Вы ей передайте, чтобы она «изабеллой» впрок запаслась, — улыбнулся он Важе и Серовой. Тариелу хотелось отвлечься от дум об Андро, переключиться на что-нибудь, но, увы, как-то не получалось. Он помахал рукой молодоженам и вместе с парторгом уселся в машину.

Машина медленно двинулась по мосту. Сколько раз ходил Тариел по этому мосту, по этой дороге вдвоем с Андро! И сейчас еще звучит у него в ушах громкий, заразительный смех Андро, его рокочущий голос. А перед глазами стоит лицо Андро, то улыбчивое, довольное, то хмурое и замкнутое. Довольное, когда дела шли нормально, и хмурое, когда что-то на стройке не ладилось.