Земля

— А этого и знать не надо. Просто глаза надо иметь.

— Ну и глаза же у тебя, Уча. А вот мне бог не дал. Иди. Вот-вот Галина Аркадьевна появится. Спасибо тебе, Уча.

— Мне-то за что спасибо?

— За то, что глаза у тебя добрые и сердце доброе.

— Спокойной ночи.

— Доброй тебе ночи, Уча.

Не успел Уча отойти, как из подъезда появился Сиордия и подошел к Важе.

— Поздравляю вас, товарищ Важа, с должностью главного инженера, — сказал он Важе и протянул руку.

Важа не подал ему руки.

Сиордия сделал вид, словно не заметил этого.

— Вы были абсолютно правы, товарищ Важа.

— Не понимаю, о чем это вы.

— Андро Гангия из шкуры лез ради славы.

— Что, что?

— А вы что думали? Туда ему и дорога...

— Что ты сказал, мерзавец?! — Важа схватил его за грудки и тряхнул что есть силы. — А ну повтори, ну?

Не смог повторить Сиордия.

Важа толкнул его в грудь.

Сиордия зашатался, попятился и плюхнулся прямо в лужу. Потрясенный Важиной выходкой, Исидоре даже не попытался подняться, сидел и смотрел на Важу снизу вверх глазами побитой собаки.

Появившаяся в дверях Серова стала свидетельницей этой сцены.

— Важа! — воскликнула она с испугом. — Что случилось, Важа?!

Сиордия поспешно поднялся.

— Ничего страшного, Галина Аркадьевна... Я тут оступился, — пробормотал Исидоре и был таков.

— Что он сделал, Важа?

— Столько лет живет, работает рядом с тобой человек, а ты и не знаешь, что он из себя представляет, — сказал хриплым от волнения голосом Важа.

Серова поняла, что Сиордия посмел сказать что-нибудь грязное об Андро Гангия, и не стала допытываться.

— Ты меня ждал, Важа?

— Тебя, Галя.

— Так пойдем, — взяла его под руку Серова.

Медленно шли они по пустынной улице. Каждому из них было трудно начать разговор. Их мысли были заняты судьбой Андро Гангия. Они остановились на рионском мосту. Река уже не ревела. Вода в ней по-прежнему была высока и мутна, но ни в какое сравнение не шла со вчерашней. Они смотрели туда, откуда нес Риони свои тяжелые воды.

Город спал. На улицах не было ни единой души.

Море едва слышно вздыхало.

Облокотились на перила моста.

— Как спокоен сегодня Риони, — сказал Важа Серовой. — А еще вчера он грозился смыть все живое с земли.

— Мне казалось, что море обрушилось с гор. Но ведь Риони может снова разбушеваться.

— Конечно, может. И в этом году, и в будущем, и через десять лет или через сто, — задумчиво смотрел Важа на Серову. — Ты знаешь, о чем я подумал, когда мы вчера прорезали дамбу?

— О чем, Важа? — Серова обняла Важу за плечи.

— Необходимо построить водоразборник у Патара Поти, на седьмом километре.

— Водоразборник?! — не поняла Галина Аркадьевна.

— Там, — показал рукой Важа, — на седьмом километре, необходимо поставить дамбу. Оттуда надо прорыть канал и направить воды Риони в море по новому руслу. При наводнении мы откроем шлюз и...

— Важа! — воскликнула Серова и прижалась щекой к его щеке. — Прекрасная идея! Мы рассечем Риони на две части, и тогда городу никакие наводнения не страшны.

— Не страшны, — повторил Важа и крепко обнял ее за талию. Женщина послушно прижалась к нему теплым телом. — Галя, а где наши цветы?

— Дома, Важа.

— А я думал, ты выбросила.

— Эти цветы нам Андрей Николаевич подарил, Важа, — грустно сказала Галина.

— Андро, — с горечью отозвался Важа, — он так радовался нашей свадьбе.

— Очень радовался, Важа.

— Я глупый, дурной, бессердечный, Галя...

— Не говори так, Важа.

— Андро желал нам счастья...

— У нас еще будет свадьба, Важа, некуда торопиться!

— Я тороплюсь, Галя... Я тороплюсь, потому что этого очень хотел Андро... Прости меня, Галя. Если простишь ты, и Андро простит меня.

— У Андрея Николаевича такое сердце... Он не сердился на тебя. И я не сержусь на тебя, Важа.

— Давай не откладывать свадьбу, — попросил Важа.

— Мы и не будем, — Серова обеими руками обхватила его голову.

— Поженимся сейчас же, Галя.

Серова засмеялась.

— Сейчас загс уже не работает.

— При чем здесь загс, Галя. Стол у тети Русудан накрыт по-прежнему. Пойдем ко мне, Галя.

— Что скажет тетя Русудан, Важа, если мы вдруг заявимся среди ночи? Неловко как-то.

— Скажем, что мы уже поженились.

— Солгать, значит?

— Это будет добрая ложь, — сказал Важа, — прекрасная ложь! Ты даже не представляешь, как обрадуются дядя Петре и тетя Русудан!

— Ну что ж, пойдем, — сказала Галина. Она не хотела отпускать его руку. Некоторое время она с нежностью и любовью смотрела на него, потом крепко поцеловала его в губы, — пойдем.

И они пошли, крепко прижавшись друг к другу. Они были так счастливы, что забыли обо всем на свете. Они были вместе, они были рядом, но им чего-то не хватало: с ними не было человека, который так радовался их счастью, который всем сердцем любил их.

— Галя... Знаешь, что сказал мне Тариел Карда? — не удержался Важа. Он понимал, что сейчас нельзя говорить об этом, но ему стало стыдно своего счастья, и он сказал...

— Что он сказал тебе?

— Андро неизлечимо болен. У него рак.

— Не может быть, Важа! — убрав руку, остановилась Серова.

— Андро скрывал ото всех. Никто не знал об этом, кроме врача и Тариела.

— Почему он скрывал? Почему он скрывал от нас?! — заплакала Серова.

В маленькой комнате за столом сидел пожилой следователь. Лампа с абажуром освещала его бледное небритое лицо, раньше времени поседевшие волосы.

Перед ним стоял Исидоре Сиордия. Следователь несколько раз предложил ему сесть, но Сиордия отказывался. При падении он ушиб поясницу. Следователь угрюмо смотрел на него.

— Так вы утверждаете, что Важа Джапаридзе...

— Могу на иконе поклясться, товарищ чекист!

— С каких это пор коммунисты на иконах клянутся?

Сиордия с опаской поглядывал на портрет Дзержинского, висевший на стене.

— К слову пришлось. Ни в какие иконы я не верую, — растерялся Сиордия. — Просто так говорят.

— Кто говорит?

— Как вам сказать. Все так говорят, — еще больше растерялся Сиордия.

— Коммунисты так говорить не могут. Что там у вас еще?

— Да многое, товарищ чекист!

— Говорите.

— Гангия ему серебряный портсигар подарил. Он и сейчас его в кармане носит. С чего бы вдруг такие подарки делать, а? Сами понимаете, — Сиордия с трудом отводил глаза от портрета Дзержинского.

— Как не понять, — ответил следователь.

— В тому же они дружки.

— Ага, к тому же и дружки?!

— А как же. А тот, кто с Гангия дружбу водил... Вы понимаете, товарищ чекист.

— Еще как понимаю.

— Кроме того, Важа Джапаридзе моральный разложенец.

— Как, как?

— Разложенец, говорю. У него с Серовой шуры-муры.

— Вы уверены?

— Могу на иконе поклясться. Тьфу. Да не верю я в икону, товарищ чекист.

— Что же тогда клянетесь?

— Проклятая привычка...

— Ах, привычка?

— Разводить шуры-муры на работе, вы только подумайте, товарищ чекист, на работе, каково, а?

— Еще бы, это же серьезнейшее преступление — влюбляться в рабочее время.

— Вот, вот. Однажды я их в лесу засек, представляете?

— Ага...

— А зачем мужчина с женщиной в лес ходят, это вы не хуже меня знаете.

— Знаю, как же не знать.

— Я однажды их поймал на лестнице барака.

— Ну и что из того?

— Как что? От лестницы до комнаты всего ничего.

— Теперь понятно, — потерял терпение следователь. — Что там у вас еще?

— Много чего. Но у меня кое-что болит.

— Что же у вас болит?

— Стыдно сказать, товарищ чекист. Как-нибудь в другой раз.

— Прощайте.

— Почему прощайте?! До свидания, товарищ чекист.

Следователь не ответил, давая тем самым понять своему посетителю, что разговор окончен.