У кромки моря узкий лепесток

— Рис с кальмарами.

— Я смотрю, у вас стол накрыт. Я вам помешала, но могу приехать завтра, в более удачное время. Вы ждете гостей, так ведь?

— Разве что вас. Как, вы сказали, ваше имя?

— Ингрид Шнаке. Вы меня не знаете, но я многое знаю о вас. Я давно вас разыскиваю.

— Вам нравится розовое вино?

— Мне нравится вино любого цвета. Боюсь также, что вам придется немного поделиться со мной рисом; я ничего не ела с утра. У вас на меня хватит?

— У меня хватит на весь квартал. Рис уже готов. Давайте сядем за стол, и вы расскажете мне, какого дьявола меня разыскивает такая красивая девочка.

— Я же сказала, я ваша дочь. И я никакая не девочка, мне, слава богу, пятьдесят два года, и…

— Моего единственного сына зовут Марсель, — перебил Виктор.

— Поверьте, доктор, я приехала не для того, чтобы мешать вам жить, я только хотела познакомиться.

— Давайте устроимся поудобнее, Ингрид. Насколько я понимаю, разговор предстоит долгий.

— У меня много вопросов. Как вам кажется, может быть, начнем с вас? А потом я расскажу вам свою жизнь, если вы не против…

На следующий день Виктор разбудил Марселя телефонным звонком, как только рассвело.

— Выходит, наша семья увеличилась, сынок. У тебя есть сестра, зять и трое племянников. Твою сестру, хотя, если честно, она не совсем твоя сестра, зовут Ингрид. Она проведет у меня пару дней, поскольку нам есть что сказать друг другу.

Пока он говорил с Марселем, женщина, которая накануне вошла в дом, спала не раздеваясь под несколькими одеялами на облезлом диване в гостиной. Для него, человека, всегда страдавшего бессонницей, провести всю ночь без сна было не так уж трудно, и на рассвете этого дня он чувствовал себя так бодро, как не было ни разу после смерти Росер. Гостья, напротив, была совершенно измучена, слушая в течение десяти часов историю Виктора и рассказывая свою. Она сказала ему, что ее мать — Офелия дель Солар, а он, как оказалось, ее отец. Ей потребовались месяцы, чтобы все разузнать, и если бы у одной древней старухи не проснулась ее нечистая совесть, она так и прожила бы жизнь в полном неведении.

И Виктор узнал, более чем через полвека после того, как все случилось, что Офелия была беременна в пору их любви. И потому она исчезла из его жизни, страсть переросла в ненависть, и она порвала с ним без всякого разумного объяснения.

— Думаю, она чувствовала себя загнанной в угол, не имея будущего из-за того, что совершила ошибку. По крайней мере, так она мне объяснила, — сказала ему Ингрид и поведала подробности своего появления на свет.

Поскольку Офелия не соглашалась на предложение падре Висенте Урбины, тот взял в свои руки проблему приемной семьи для ребенка. Единственным человеком, знавшим об этом плане, была Лаура дель Солар, которая обещала никогда и никому об этом не говорить; речь шла о необходимой и спасительной лжи, получившей прощение на исповеди и одобренной Небесами. Повитуха, некая Оринда Наранхо, взяла на себя труд выполнить все инструкции священника: она поддерживала Офелию в полубессознательном состоянии до родов и полностью под наркотиками во время и после них, а потом унесла младенца с согласия бабушки, прежде чем в монастыре у кого-то возникли вопросы. Когда через несколько дней Офелия вышла из ступора, ей объяснили, что она родила мальчика, который умер через несколько минут после рождения.

— Это была девочка. Это была я, — сказала Виктору Ингрид.

Офелии нарочно сказали, что ребенок был мужского пола, в качестве меры предосторожности, чтобы сбить ее с толку и помешать найти дочь в будущем, если она заподозрит неладное. Донья Лаура, согласившись на коварный обман дочери, покорно приняла и остальную часть интриги, включая кладбищенский фарс, где крест поставили над пустым гробиком. Она не несла за это ответственность, создателем спектакля был человек, куда лучше подготовленный, чем она, мудрый служитель Господа падре Урбина.

В последующие годы, видя, что Офелия живет в благополучном браке, у нее двое здоровых детей, она отличается благопристойным поведением и ведет спокойный образ жизни, донья Лаура похоронила свои сомнения в самом отдаленном уголке памяти. Позже, когда она решилась спросить о ребенке, падре Урбина сухо напомнил ей, что она должна считать свою внучку мертвой; она никогда не принадлежала к их семье, хотя в ее жилах текла их кровь, и Господь передал ее в другие руки. Немецкая семья, удочерившая девочку, высокие, крепкие блондины с голубыми глазами, жила в живописном городке на берегу реки, на расстоянии более восьмисот километров от Сантьяго, но этого бабушка так и не узнала. Когда супруги Шнаке потеряли надежду иметь собственных детей, они взяли новорожденную девочку, которую отдал им священник. Через год женщина забеременела. В последующие годы родились еще два мальчика, такой же тевтонской внешности, что и родители, и невысокая Ингрид, с темными волосами и карими глазами, выглядела среди них ошибкой генетики.

— Я с детства чувствовала, что другая, но родители страшно меня баловали и никогда не говорили мне, что я приемная. Даже сейчас, если об этом заходит разговор, а об этом знает вся семья, мама начинает плакать, — рассказала Ингрид Виктору.

Пока она спала на диване, Виктор долго и подробно ее рассматривал. Это не была та женщина, с которой он беседовал несколькими часами раньше; спящая, она была похожа на Офелию в юности, те же тонкие черты лица, детские ямочки на щеках, те же дуги бровей, V-образная линия волос посередине лба и светлая кожа чуть золотистого оттенка, которая летом быстро покрывается загаром. Чтобы выглядеть точной копией матери, не хватало только голубых глаз. Виктору сначала показалось, что он с ней знаком, но схожести с Офелией он не увидел. Но пока она спала, физическое сходство и разница характеров стали для него очевидными. У Ингрид начисто отсутствовало безотчетное кокетство, присущее юной Офелии, которое когда-то ему так нравилось; она была сдержанная, серьезная и благоразумная, женщина из провинции, выросшая в консервативной среде и религиозной атмосфере, прожившая жизнь без потрясений до того момента, пока не узнала о своем происхождении и не отправилась искать отца. Он подумал, что от него Ингрид тоже унаследовала немногое, ведь он высокий, худой, с орлиным носом и жесткими волосами, у него суровое выражение лица, и по характеру он интроверт. Она же казалась мягкой и нежной; он подумал, что она, должно быть, избалованная мамина дочка. Он попытался представить себе, какой была бы его дочь от Росер, и пожалел, что у них не было дочери. Поначалу они не чувствовали себя по-настоящему женатыми, считали, что их брак — дело временное, на договорной основе, а когда поняли, что женаты, как никто другой, прошло уже двадцать лет и было слишком поздно заводить детей. Ему было нелегко привыкнуть к Ингрид, так как до вчерашнего дня его единственной семьей был Марсель. Он предположил, что Офелия дель Солар была удивлена не меньше его; ей тоже на старости лет свалилась на голову нежданная дочь. Ко всему прочему, вместе с Ингрид у них появилось трое внуков. Ее муж тоже был немец, как и приемные родители и множество людей в южных провинциях страны, где немцы жили еще в XIX веке благодаря закону об избирательной иммиграции. Идея состояла в том, чтобы заселить территорию чистокровными белыми, которые научат дисциплине и желанию трудиться чилийцев, славившихся своей ленью. На фотографиях, которые Ингрид показала Виктору, он увидел юношу и двух девушек, по типу напоминающих Валькирию[48], в которых Виктору никак не удавалось признать своих потомков.

— Сын Ингрид женат, и его жена беременна. Я скоро стану прадедушкой, — сказал он Марселю по телефону.

— А я — дядя детям Ингрид. А кем я буду для ребенка, который скоро родится?

— Думаю, что-то вроде двоюродного дедушки.

— Какой ужас! Я чувствую себя стариком. Я все думаю о своей бабушке. Помнишь, как она хотела, чтобы я подарил ей правнуков? Бедная старушка умерла, так и не узнав, что они у нее есть. Внучка и трое правнуков!