Страница 32 из 73
— Если у тебя призвание к живописи, рано или поздно ты все равно к ней придешь, и лучше бы пораньше. Почему обязательно нужно ехать в Париж или в Буэнос-Айрес? Тебе просто нужно взять себя в руки. Знаешь, ведь с игрой на фортепиано то же самое. Редко когда можно на это прожить, но попытаться все равно надо, — ответила Росер.
В течение всего вечера Офелия не раз чувствовала на себе пристальный взгляд Виктора Далмау, куда бы они ни шла, но, поскольку он не покидал своего угла и не было никаких признаков, что он когда-нибудь к ней подойдет, девушка шепнула Фелипе, чтобы он представил их друг другу.
— Это мой друг Виктор, из Барселоны. Он был ополченцем на Гражданской войне.
— Вообще-то, я выполнял обязанности врача, оружие я в руках не держал, — пояснил Виктор.
— Ополченцем? — переспросила Офелия, которая никогда не слышала этого слова.
— Так называли бойцов еще до того, как они становились солдатами регулярной армии, — объяснил Виктор.
Фелипе оставил их, и Офелия ненадолго оказалась наедине с Виктором, она попыталась завязать с ним разговор, но не находила ни одной общей темы и ни малейшего отклика с его стороны. Она спросила его про бар, потому что об этом упоминала Хуана, и с трудом вытащила из него несколько слов о том, что он собирается завершить медицинское образование, которое начал в Испании. В конце концов, устав оттого, что разговор не клеится, Офелия отошла от Виктора. Он же, однако, не переставал наблюдать за ней, хотя ее раскованность немного его смущала. Офелия также продолжала тайком изучать Виктора: ей нравилось его лицо аскета с орлиным носом и выступающими скулами, нервные руки с длинными пальцами, худоба и угловатость. Ей захотелось нарисовать его портрет, в черно-белых тонах на сером фоне, с винтовкой в руках и обнаженного. При этой мысли она покраснела; она никогда не рисовала обнаженную натуру, и то малое, что она знала об анатомии мужчины, она почерпнула в музеях Европы, где большинство статуй были либо изуродованы, либо гениталии у них были прикрыты фиговым листком. Наиболее смелые вызвали разочарование, например Давид Микеланджело, с его огромными ладонями и детской пиписькой. Она не видела Матиаса голым, но они часто ласкали друг друга, так что она довольно хорошо представляла себе, что скрывается у мужчин под брюками. Но чтобы судить, надо увидеть. Почему этот испанец хромает? Должно быть, боевое ранение героя. Надо спросить у Фелипе.
Интерес Офелии к Виктору был взаимным. Он понял, что они люди с разных планет, что эта девушка особенная и совсем не похожа на женщин из его прошлого. Война изуродовала все, даже память. Может, когда-то и в Испании были девушки вроде Офелии, открытые, исполненные доверия к миру, с чистой, словно белый лист бумаги, жизнью, где они могли прописать свою судьбу каллиграфическим почерком без единой помарки, но ни одной такой он не помнил. Красота Офелии смущала Виктора, он привык видеть женщин, на которых наложила свой отпечаток либо бедность, либо война. Офелия показалась ему высокой, потому что вся состояла из удлиненных линий, от шеи до ног, но, когда она подошла к нему, обнаружилось, что девушка достает ему только до подбородка. Ее пышные волосы разных оттенков каштанового цвета были перехвачены черной бархатной лентой, губы чуть приоткрыты, словно во рту слишком много зубов, и накрашены ярко-красной помадой. Но более всего притягивали взгляд ее голубые, широко расставленные глаза под аккуратно вычерченной линией бровей и отрешенное выражение лица, как у человека, который смотрит на море. Для себя Виктор объяснил это тем, что в жилах Офелии течет кровь басков.
После ужина вся семья в полном составе, с детьми и прислугой, отправилась в кортеже на Рождественскую мессу в ближайшую церковь. Семью дель Солар удивило, что Далмау, предположительно атеисты, отправились вместе с ними, кроме того, Росер повторяла тексты на латыни, которой когда-то ее научили монахини. По дороге Фелипе взял Офелию под руку, немного отстал от остальных и строго произнес:
— Будешь строить глазки Далмау, скажу отцу, поняла? Посмотрим, как он отреагирует на то, что ты положила глаз на женатого мужчину без гроша в кармане.
Девушка сделала вид, что не понимает, о чем говорит брат, словно ей и в голову ничего подобного не приходило. Фелипе не стал делать такого же предупреждения Виктору, чтобы не унижать его, но решил предпринять все возможное, чтобы помешать испанцу видеться с сестрой. Их с Офелией взаимное притяжение было таким сильным, что, без сомнения, и остальные это заметили. Он оказался прав. Поздно вечером, когда Виктор зашел в комнату к Росер, где она спала вместе с Марселем, чтобы пожелать ей спокойной ночи, Росер предостерегла его от попыток встать на скользкий путь.
— Эта девушка недосягаема. Выкинь ее из головы, Виктор. Ты никогда не будешь принадлежать к их кругу, тем более к их семье.
— И это самое меньшее. Есть куда большие несообразности, чем классовые различия.
— Разумеется. Ты беден, а значит, в глазах их закрытого клана крайне несимпатичен и подозрителен с точки зрения морали.
— Ты забываешь главное: у меня жена и ребенок.
— Мы можем развестись.
— В этой стране разводы недопустимы, Росер, и, как говорит Фелипе, это никогда не изменится.
— Ты хочешь сказать, мы связаны навсегда?! — воскликнула Росер в ужасе.
— Могла бы среагировать как-нибудь помягче. Пока мы живем здесь, мы по закону муж и жена. Вернемся в Испанию — разведемся, и все дела.
— Но это может произойти очень не скоро, Виктор. Так или иначе, мы обустроимся здесь. Я хочу, чтобы Марсель рос как чилиец.
— Пусть так, если ты этого хочешь, но наш родной дом всегда, к нашей чести, будет каталонским.
— Франко запретил говорить на каталонском, — напомнила Росер.
— Именно поэтому, женщина.
VII
1940–1941
Во мраке ночи вертится земля
живых и мертвых,
а мы с тобой, обнявшись,
спим всю ночь…
Пабло Неруда, «Ночь на острове», из книги «Стихи Капитана»
Для завершения медицинского образования Виктор Далмау попал в университет с помощью всегдашних дружеских связей, как это было принято в Чили. Фелипе дель Солар представил его Сальвадору Альенде, одному из основателей Социалистической партии, который являлся доверенным лицом президента и министром здравоохранения. Альенде с неослабевающим интересом следил за всем, что происходило в Испании: победа Республики, военный переворот, разгром демократии и установление диктатуры Франко, словно предчувствовал, что когда-нибудь настанет день, и его собственная жизнь окончится во время похожих событий в его родной стране. Виктор Далмау очень коротко рассказал ему о войне и о вынужденном бегстве во Францию, об остальном Альенде догадался сам. Одного его телефонного звонка было достаточно, чтобы кафедра медицины засчитала Виктору два курса, пройденных им в Университете Барселоны, и разрешила продолжить образование в течение еще трех лет для получения диплома. Учение требовало от Виктора больших усилий. Он многое знал о практической стороне вещей, но мало о теоретической; одно дело — собрать воедино раздробленные кости, и совсем другое — знать название каждой из них. На прием к министру Виктор пошел, чтобы поблагодарить его, и сказал, что даже не представляет себе, чем он мог бы отплатить за оказанную ему помощь. Альенде спросил Виктора, играет ли тот в шахматы, и предложил партию, — шахматы были тут же, у него в кабинете. Он проиграл, но хорошего настроения не утратил.
— Если хотите отплатить услугой за услугу, приходите играть ко мне в шахматы, когда я вас позову, — сказал он на прощание.
Именно шахматы послужат основой дружбы между этими двумя людьми, и эта дружба станет причиной второго изгнания Виктора Далмау.