Страница 12 из 73
Виктор Далмау всю ночь занимался эвакуацией транспортабельных раненых, распределяя их по машинам «скорой помощи», грузовикам и вагонам поездов. Около восьми часов утра он вспомнил, что обещал отцу позаботиться о матери и Росер, но покинуть пациентов не мог. Виктор отыскал Айтора Ибарру и упросил его вывезти из города обеих женщин. У баска имелся старенький немецкий мотоцикл с коляской — главное сокровище Айдара в мирное время, последние три года он стоял без дела ввиду отсутствия горючего. Айтор держал его в надежном месте — в гараже у друга. Учитывая обстоятельства, он пошел на крайние меры и украл из госпиталя две канистры бензина. Мотоцикл подтвердил высокий уровень тевтонской техники и с третьего раза завелся, будто и не был все эти годы похоронен в чужом гараже. В половине одиннадцатого утра Айтор появился в доме Далмау, с трудом пробравшись сквозь толпу покидавших город людей, — на улицах стоял оглушительный шум и клубилась пыль. Карме и Росер уже ждали его, — Виктор заранее предупредил женщин, чтобы они собрали вещи. Его инструкции звучали очень просто: держаться Айтора Ибарры, пересечь границу, через Красный Крест выйти на некую Элизабет Эйденбенц, медсестру, которой можно доверять. Она станет для них связующим звеном, когда вся семья окажется во Франции.
Женщины упаковали теплые вещи, кое-какую провизию и семейные фотографии. До последнего момента Карме сомневалась, ехать или нет, говорила, нет такой беды, которая длится вечно, так что лучше подождать и посмотреть, как оно все обернется; она была не готова к тому, чтобы начинать новую жизнь где-то в другом месте, но Айтор привел ей несколько реальных примеров, рассказав, что бывает, когда приходят фашисты. Во-первых, везде развешивают флаги и устраивают торжественную мессу на главной площади города, присутствие на которой обязательно для всех. Враги Республики, три года притворявшиеся ее сторонниками, радостно приветствуют оживление торговли вместе с теми, кто норовит присоединиться к ним из страха, и бодро заявляют во всеуслышание, что никогда не поддерживали революцию. «Мы верим в Бога, мы верим в Испанию, мы верим Франко! Мы любим Бога, мы любим Испанию, мы любим генералиссимуса Франко!» Потом начинается зачистка. Первыми арестовывают бойцов, в каком бы состоянии они ни находились, если их удается найти, и тех, кого сочтут коллаборационистами или заподозрят в какой-либо антииспанской или антикатолической деятельности; сюда входят члены профсоюзов и партий левого толка, люди, исповедующие иную религию, агностики, масоны, профессора, учителя, ученые, философы, те, кто изучает эсперанто, иностранцы, евреи, цыгане, — список можно продолжать до бесконечности.
— Совершенно варварские репрессии, варварские, донья Карме. Представляете, они отнимают у матерей их детей и отправляют в дома для сирот, к монахиням, чтобы те воспитывали их в единственно истинной вере и прививали им патриотические ценности.
— Мои дети уже слишком взрослые.
— Это я только для примера. Я хочу сказать, у вас нет другого варианта, кроме как ехать со мной, вас расстреляют за то, что вы учили грамоте революционеров и не ходили на мессу.
— Слушай, парень, мне пятьдесят четыре года, и у меня чахотка. Я и так долго не проживу. А что за жизнь меня ждет в изгнании? Уж лучше я умру в своем доме и в своем городе, с Франко или без него.
Четверть часа Айтор безуспешно пытался убедить ее, но тут вмешалась Росер:
— Едемте с нами, донья Карме, вы нам нужны, мне и вашему внуку. Через какое-то время, если у нас все будет в порядке и мы будем знать, что это безопасно, вы сможете вернуться Испанию, если захотите.
— Ты сильнее и умнее, чем я, Росер. Ты прекрасно справишься сама. Не плачь, девочка…
— Как тут не плакать? Что я буду делать без вас?
— Ладно, но я соглашаюсь ехать только ради тебя и ребенка. Как по мне, так лучше бы я осталась здесь и сохранила лицо в это лихое время.
— Хватит, сеньоры, нам пора, — настаивал Айтор.
— А куры?
— Выпустите птиц, кто-нибудь их заберет. Пошли.
Росер хотела ехать на заднем сиденье мотоцикла, но баск и Карме убедили ее сесть в коляску, чтобы не навредить ребенку и не спровоцировать выкидыш. Карме, надев на себя несколько жилетов, черное шерстяное пальто, непромокаемое и плотное, как подушка, взобралась на заднее сиденье мотоцикла, обхватив Айтора руками. Она была такая легкая, что, если бы не пальто, ее бы сдуло ветром. Они ехали медленно, объезжая людей, транспорт и упряжки животных, скользя по обледенелой дороге и отбиваясь от несчастных, пытавшихся влезть на мотоцикл.
Исход из Барселоны напоминал сцену из Данте[11]: тысячи людей, дрожа от холода, покидали город, вливаясь в медленную процессию и обгоняя по пути безногих калек, раненых, стариков и детей. Раненые, способные передвигаться, шли сами, лежачих, кого успели, погрузили в поезда, отправлявшиеся в какие только можно безопасные места, остальным же, до кого не дошли руки или не хватило места в вагонах, предстояло дожидаться мавританских ножей и штыков.
Наконец город остался позади, и Ибарра вывез женщин на открытое пространство. Здесь с толпой, двигавшейся из Барселоны, смешивались крестьяне, покинувшие свои деревни. Одни вели за собой скот, другие везли тачки, доверху нагруженные пожитками. Кто был посильнее и посмелее, на ходу цеплялись за машины, деньги в такой ситуации не помогали. Мулы и лошади сгибались под тяжестью поклажи, а некоторые из них и вовсе падали, перегораживая дорогу; мужчины держали животных за сбрую и изо всех сил пытались стащить их вперед на обочину, а женщины помогали им, толкая несчастную скотину сзади. По дороге люди были вынуждены отказываться из-за усталости от части своих вещей, начиная с посуды и заканчивая мебелью, оставлять на обочине мертвых, проходить мимо упавших раненых, никто даже не пытался помочь им. Способность к состраданию исчезла, каждый из беженцев думал только о себе и своих близких. Самолеты из Легиона Кондор то и дело пролетали над толпой и сеяли смерть, оставляя за собой потоки крови, смешанные с грязью и льдом. Под обстрелами и бомбежкой погибло множество детей. Только самые предусмотрительные взяли с собой провизию на пару дней вперед, остальные мучились от голода, если только кто-нибудь из крестьян не соглашался обменять продукты на вещи. Айтор проклинал себя за то, что решил не брать с собой кур.
Сотни тысяч охваченных ужасом беженцев шли во Францию, где их ждали страх и ненависть. Никто не сочувствовал этим иностранцам; для французов они были красными. Эти отвратительные существа, грязные беглецы, дезертиры, преступники, как их называли в печати, непременно принесут с собой эпидемии, будут грабить, насиловать и разжигать коммунистическую революцию. На протяжении трех последних лет во Франции появлялись испанцы, бежавшие от войны, которых принимали довольно холодно, но они растворялись на просторах страны и среди местного населения были почти невидимы. Однако с разгромом республиканцев стало ясно, что поток беженцев увеличится; власти не знали, насколько именно, предполагая максимум на десять-пятнадцать тысяч, и даже эта цифра вызывала тревогу у французов правого толка. Тогда еще и представить себе не могли, что за несколько дней на границе скопится полмиллиона испанцев, нищих, растерянных, охваченных ужасом. Первой реакцией обычных французских граждан было желание закрыть границы, власти же склонялись к тому, чтобы вплотную заняться этой проблемой.
Ночь наступила рано. Дождь шел недолго, но успел намочить одежду и превратить землю в грязное месиво. Температура опустилась на несколько градусов ниже нуля, а порывы ветра, словно удары кинжала, пронзали до костей. Путникам пришлось остановиться, дальше двигаться в темноте было невозможно. Кто-то садился на землю, кто-то на корточки, натянув на голову мокрую одежду, матери прижимали к себе детей, мужчины обнимали женщин и детей, пытаясь защитить от непогоды, старики молились. Айтор Ибарра кое-как втиснул обеих женщин в коляску и велел им ждать его, потом вынул из замка зажигания ключ, чтобы мотоцикл не угнали, и зашагал в сторону от дороги в поисках укромного места, где бы облегчиться; он уже несколько месяцев страдал диареей, как почти все, кто был на фронте. Фонарь баска осветил неподвижно лежавшую в каменистой расщелине самку мула. Она была еще жива: по всей видимости, животное сломало ногу, а может, ослица упала от усталости и теперь не могла подняться в ожидании смерти. Айтор достал пистолет и пустил пулю ей в голову. Близкий звук выстрела, непохожий на вражескую картечь, обратил на себя внимание нескольких любопытных. Айтор привык исполнять, но не отдавать приказы, однако в тот момент в нем проснулись командирские качества, он велел мужчинам разделать тушу, а женщинам зажарить мясо на маленьких кострах, чтобы по возможности не выдать врагу место их ночлега. Идея получила широкое распространение, и вскоре одиночные выстрелы слышались то тут, то там. Айтор принес Карме и Росер по паре кусков жесткого мяса и по кружке подогретой на костре воды.