Сольфеджио любви

Однажды мы основательно расшалились, забыв про осторожность, хотя Лёлька заранее предупреждала, чтобы слишком откровенные интимные намерения выбросил из головы, правда, при этом её шея и грудь налились отчего-то малиновым цветом, а дыхание сбилось, но взгляд и выражение лица не давали сомневаться в серьёзности сказанного.

Я и не спорил. Меня вполне устраивали уже освоенные ласки, энергетика которых возбуждала круче исполнения солнышка на качелях.

Сексуального опыта и потребности в нём я не имел, поскольку неоткрытое и непознанное не имеет обличья, Лёлькин наивный ультиматум не вызывал вопросов.

Всё было предельно ясно, рационально и правильно.

Вот только мысли и действия, когда вы сосредоточены на процессе, а не на стратегии  и тактике игры, непоследовательны, по большей части непредсказуемы и спонтанны.

Прохладно-упругие Лёлькины грудки замечательно помещались в моей ладони, бесстыдно волновали воображение, сладко обжигали вспышками пьяняще-живительных токов, опускающих горячие внутренние импульсы желаний всё ниже.

Наши губы основательно распухли от страстных поцелуев, бессовестно-любопытные языки вероломно манипулировали нашими взаимными чувствами, возбуждая к совершению невообразимо откровенных экспериментов.

Не помню, совсем не помню, как моя ладонь соскользнула под пояс юбки в трусики.

Лёлька напряглась, задрожала, но поощрительно прижалась ко мне всем телом.

Спустя мгновение её ноги слегка разошлись в стороны, дав возможность нащупать рукой потрясающе горячую влагу, ощутив которую я забыл, что необходимо дышать.

Лёлька дрожала всем телом, судорожно напрягала и расслабляла пресс, со стоном выталкивала из лёгких раскалённый воздух, впивалась острыми ноготками в мои окаменевшие мышцы.

В воздухе запахло грозой, знойной полуденной свежестью, сладкими ароматами чёрной смородины и спелых абрикосов, а ещё чем-то терпким, мускусным.

Соображать, что к чему я не хотел и не мог. Что руководило и координировало наши действия, больше не имело значения. Здесь и сейчас я хотел получить всё. Что именно – не важно.

– Сними, – прошептала Лёлька.

Могла бы этого не говорить.

Я трогал её податливое, замершее в предчувствии неожиданной развязки тело языком и пальцами, с интересом рассматривал подробности того, что прежде моя девочка ревниво скрывала.

Ни Лёлька, ни я даже представить не могли, что будет дальше, однако природа  процесс интимного познания отточила до мелочей, намеренно отключая сомнения и чувство опасности, соблазняя участников поединка такими аппетитными приманками, отказаться проглотить которые попросту невозможно.

Обычно моя девочка целовалась с закрытыми глазами. Теперь она сосредоточенно всматривалась, чем я занят, активно одобряя, пассивно содействуя, стимулируя к продолжению запретных, но желанных действий.

Лёлька боялась, но яростно хотела, чтобы это ужасное и желанное одновременно случилось.

Эмоции кипели, переполняли возможные объёмы восприятия. Мы возбуждённо сопели, следуя древнейшим стратегиям природы, неуверенно, но последовательно постигая таинства единения.

Момент, когда мы слились, случился нереально, неправдоподобно, неестественно. Мы просто погрузились в нирвану с закрытыми глазами, позволив телам безвольно дрейфовать в потоках страсти.

Изнемогая от желания и похоти, неумело, наверно слишком поспешно сливались наши измученные бесконечным ожиданием тела  в единое целое, умирая от страха неизвестности и рождаясь вновь оттого, что мир не исчез, а мы не превратились в пену или камень.

Потом наступила тишина.

Нас ещё долго качало на волнах блаженства.

Смертельная усталость и чувство благодарности к Лёльке обездвижили меня.

Это длилось неимоверно долго, целую вечность, хотя стрелка часов продвинулась за это время не более чем на десять минут.

Лёлька теребила губами моё неимоверно чувствительное ухо, нежно ласкала, чем вновь возродила неистребимое эротическое желание.

Нам повезло: несмотря на неопытность, мы избежали неприятных последствий. Родители так и не узнали о наших чересчур близких отношениях.

Мы купались в комфортных потоках любви и счастья до окончания моей девочкой школы. Окружающие люди уверенно считали нас парой, говорили, что мы очень похожи, что просто обязаны и вынуждены быть вместе.

После десятого класса Лёлька уехала учиться.

Я писал подробные письма каждый день, увлечённо сочинял стихи, иногда приезжал к ней на несколько дней в гости.

Жизнь была прекрасна.

Она имела сокровенный смысл, была на долгие годы продумана до мелочей.

Одного я не знал.

Сущего пустяка.

Лёлька влюбилась.

– Как же мы, наша любовь, наши отношения, наши чувства?

– Мне было с тобой хорошо, замечательно… но с Лёшей намного лучше. Прости, Егор! Это сильнее меня.

Мы расстались.

Я выдумывал один за другим счастливые сценарии возрождения чувств: ждал, надеялся, страдал.

Напрасно.

Лёлька вышла замуж за своего лейтенанта, уехала с ним в забытый людьми и богом таёжный гарнизон.

Больше мы никогда не встретились.

И всё же я ей благодарен.

Лёлька не стала скрывать свою любовь, изворачиваться, лгать.

Наверно Лёшка оказался в тот момент ближе, потому, что был рядом.

Я сам виноват.

Любовь никогда нельзя отпускать от себя надолго.

Грань, между былью и небылью

Беременность. Ненужная. Некстати.

– Ведь я одна, и при такой зарплате!

– Ах, девочка!

Но как бы ты любила,

Когда бы мама и тебя убила?

Андрей Олегович

– Мама, мамочка, – Ася, розовощёкая с мороза, вбежала в мамину комнату в слезах. Кинулась было сразу к ней, уже сбросила прямо на пол пальто и шапку, но увидев, как та страдает, остановилась, вытерла тыльной стороной руки следы своего горя.

Виктория Леонидовна вот уже полгода прикована к постели. Сначала у неё было давление, потом заболели почки. Она почти совсем перестала есть.

Теперь мама стала безучастная, постоянно лежит с закрытыми глазами или смотрит в окно на несколько чудом уцелевших на клёне листьев.

– Это ты, девочка моя! Как я рада тебя видеть. Но слёзы… с Колей поссорились?

– Извини, мамочка, наверно я дура. Нет, хуже. С Колькой всё нормально, он меня любит, только…

погоди, мамуля, я руки горячей водой погрею и к тебе. Чаю принести?

– Не торопись, успеем поговорить. Мне вспомнилось, как ты пила чай с малиновым вареньем, когда болела. Только что умирала, а как варенье увидишь, выздоравливала разом. Бежала к столу, хватала самую большую ложку. Сейчас мне даже представить тебя сложно маленькой. Вон какая ладная, пригожая девушка. Ну-ка покрутись, дай полюбуюсь.

Анастасия устыдилась слёз, тех, которые были вначале. Теперь набежали совсем другие.

Девушка принялась хлопотать, принесла чай в большой чашке, розетку с вареньем, подоткнула маме подушку под спину, усадила удобно, принялась прибираться.

По молодости лет она представить не могла последствия необратимых, трагических событий, которые разворачивались на её глазах.

– Не суетись, Асенька, рассказывай, солнышко, что случилось.

– Случилось… да-да, мамочка, случилось, ещё как случилось. Можешь меня поздравить, я беременная. Через два месяца свадьба, экзамены на носу, ты болеешь, а я…

– Коля знает?

– Да он повесится, когда узнает. Последний курс, шутка ли. Нет, мамочка, нельзя мне рожать, никак нельзя.

Виктория Леонидовна побледнела, трясущимися руками отставила чашку, уставилась на трепещущие за окном на ветру кленовые листья, которые вот уже половину зимы не могли поверить, что жизнь бренна.

Вот так заканчивается век всего сущего. Так, так, только так…

По маминому лицу тихо потекли слезинки, она легла, укрылась пледом до самого подбородка и замолкла.

Всю жизнь человек бежит за своим счастьем, а догнать не может. Кажется, вот оно: молодость, здоровье, любовь. Отчего тогда постоянно что-то мешает, ставит подножки, хихикает и свистит вслед?