Страница 9 из 17
Костров идет на кухню, рвет листья, готовит – его практически не видно в эти минуты. Скоро он вернется и сядет за стол все в той же балконной нише.
Давай, дорогой, не нарушай правила.
Сначала в гостиной появляется Вячеслав, потом Костров. Он наклоняется и ставит что-то на пол, видимо завтрак Вячеслава. Затем сам садится за стол.
Спасибо. Моя константа.
Встаю и подхожу к подоконнику, где с Персиком соседствуют горшки с землей и остатками цветов. Внизу на парковке вот уже минут тридцать стоит машина Егора. Я одета, накрашена, даже обута. Готова выходить. Но боюсь до жути. Когда я была маленькой, мы с родителями жили в частном секторе на окраине города. У нас был один ключ на всех. Его было положено перед школой вешать на крючок в старой бане, чтобы тот, кто первым придет домой, мог его оттуда снять.
Я боялась ходить в баню. Она когда-то горела, и потому внутри тошнотворно пахло гарью и сыростью. Там было темно. Стояли горы коробок и старых вещей. Каждый день я боролась с этим страхом. Вместо того чтобы стать смелой, ждала, когда из стоящего рядом дома выйдет сосед, чтобы выгулять пса. Пока они возились с поводком и ошейником, оставаясь в зоне видимости, я быстро бежала в баню, задержав дыхание. Вешала ключи на крючок и пулей вылетала на улицу. Это тоже было страшно, но не настолько.
Сейчас я чувствую себя девятилетней Асей. И в тот момент, когда Костров скрывается в недрах квартиры, чтобы, как и я, к восьми выйти на пары, я тут же бросаюсь к двери, хотя до этого как будто никуда не собиралась. Мне просто нужно обогнуть дом и оказаться с Костровым на одном тротуаре, а потом сделать вид, что мы идем рядом. Даже разговаривать не нужно, просто пройти мимо Колчина, а потом мимо его свиты, ждущей короля у спортклуба.
Лечу по лестнице, забыв про лифт, и выбегаю на улицу, держась за бок. Осторожно приближаюсь к торцу здания, выглядываю и вижу его – во всем черном, приличного мальчика Тимура Кострова. Наш ботаник, гений, программист. Кажется, он даже чуть старше нас, но мы толком ничего про него не знаем. Этот человек не посещал посвящение в первокурсники, тусовки и квартирники в первые месяцы учебы, когда мы все были зелеными. Тогда сформировалась Компашка Колчина, определились и откололись отверженные, активисты, фрики. А Костров как сел первого сентября за первую парту, так там и остался. Умник. Он придумал не то какой-то уникальный код, не то программу и дорого продал. Сейчас наверняка тоже над чем-то работает, но мы не интересовались.
Это вообще не важно. Важно, что, если я миную два метра, пока Костров обходит огромную лужу у детской площадки, все будет почти хорошо. Колчин заводит мотор, а я лавирую между лужами, еще не покрывшимися льдом, и едва не налетаю на Кострова.
– Ой, прости. – За широкую улыбку я еще поплачусь от Егора, но сейчас это не особенно важно.
Костров слегка улыбается и кивает вместо ответа. Неразговорчивый космический мальчик, который стал моим новым соседом-собачником.
– Крутая у тебя собака.
– Она не моя. Мы просто живем вместе, – холодно отвечает Тимур Валентинович, но не прибавляет шагу.
Разговор тоже не продолжает, да и ладно, в целом я не претендую. Поравнявшись со спортклубом, мы не тормозим. Костров по понятным причинам – ему ни к чему, а я – потому что меня все игнорируют.
Егор успел доехать до друзей раньше, чем мы дошли. Я не знаю, что его останавливает, но точно не мое уверенное лицо. Переступаю невидимую защитную линию – оказываюсь на территории двора. Замечательно.
«После пар в то же время в том же месте, сосед-собачник», – мысленно велю Кострову, который ни сном ни духом, что меня проводил.
Крошечный кабинет, рассчитанный максимум на одну группу, кажется переполненным и душным – вероятно, оттого, что меня тут не ждут. Десять парт на двадцать два человека, задние сдвинуты для Компашки Колчина. Обычно я сижу где-то там, затесавшись между Егором и «курочками», но на этот раз свободных мест нет, кроме одного стула за первой партой. Эти места для тех, кто пишет лекции, а не занимается ерундой. Моя же тетрадь обычно пуста к концу семестра. Видимо, что-то в жизни пора менять.
Егор ловит мой взгляд, когда вхожу, и ерзает на стуле – явно ждал. Он улыбается, поднимает брови – мол, куда сядешь? Мы любили лекции по зарубежной литературе, потому что просто перешептывались и доводили друг друга до исступления неуместными шуточками и записками. Он ждет, что я это вспомню и сяду рядом?
Единственный свободный стул рядом с Костровым, конечно. Они сделали это специально, чтобы показать, где мое место. Этот бедолага даже не подозревает, во что вляпался. Иду туда под шепотки и очередное поскуливание друзей Егора, изображающих собачек. Думала, что, быть может, Костров вежливо улыбнется или вроде того, но он только кивает и отодвигает свои вещи, освобождая мне место. У него все безукоризненно аккуратно, по линеечке.
Достаю тетрадь и ручку, крепко сжимаю пластиковый корпус, так что тот трещит. Преподаватель, как обычно, начинает лекцию прямо на ходу, не успев закрыть дверь. Мне не хватает времени, чтобы открыть тетрадь, а Костров уже вовсю печатает на сверкающем чистотой макбуке. Его пальцы мелькают над клавиатурой с такой скоростью, что я не успеваю следить и следующие пару минут не пишу ни строчки, а просто завороженно смотрю на них.
– Могу пересесть? Не видно с доски, зрением слаб.
Меня бросает в дрожь от голоса Колчина. Я чувствую его приближение кожей – запах тут же проникает в легкие ядовитыми парами, и мне приходится дернуться в противоположную сторону. Кажется, вчера во мне что-то прилично надломилось: вполне терпимые и даже по старой памяти приятные вещи вдруг стали невыносимыми. Я знаю, чего он хочет: пробудить воспоминания. Надеется, что у меня сработает рефлекс на этот кабинет и бубнеж лектора.
Сейчас Егор всю пару будет меня касаться – то так, то эдак. Он обязательно случайно погладит мою коленку и даже извинится. Наклонится так, чтобы дыхание коснулось шеи и кожа покрылась такими мурашками, что можно будет сразу выдать билет на темную сторону.
Он садится за нашу парту и тихо произносит, не отрывая взгляда от доски:
– Привет.
Я молчу.
– Прости, можем местами поменяться? Мне от кондея дует, – шепчу Кострову и глубоко вдыхаю, чтобы перебить запах Колчина.
Эти двое настолько по-разному пахнут, что, кажется, один напрочь вытесняет другого. Плотный запах новой кожанки и дорогого парфюма перебивается чем-то вроде зеленого яблока. Не уверена, но меня устраивает.
Костров медленно поворачивает ко мне голову, щурится и смотрит пару секунд прямо в глаза. Что? Моя просьба такая неловкая? Он переводит взгляд на Егора, растянувшегося за партой, будто на шезлонге. Тот не пишет лекцию, вообще не слушает. Он достал телефон: быстро что-то листает, и иногда на лице проскальзывает усмешка.
Костров наконец кивает, и мы меняемся местами. Он быстро начинает, видимо по памяти, печатать лекцию. Слова появляются одно за другим, и я снова торможу, наблюдая за его пальцами. Это как ASMR-видео – можно смотреть вечно. А Костров косится на меня и молча дергает подбородком – мол, чего надо?
Я качаю головой и киваю на полупустую страницу. Костров чуть разворачивает ко мне корпус, а я удивленно моргаю. Он дает мне списывать? Я ведь ненавижу лекции, ненавижу воспринимать информацию на слух, а тут такой подарок судьбы! Этот уникум даже запятые расставляет! Я в лучшем случае могу слово дописать, и то обязательно пропущу три после него.
Мы сидим за одной партой: я, Егор и, как щит между нами, Костров. Через пару минут я даже забываю, что в аудитории есть другие люди. Я просто слежу за строчками на мониторе и переписываю в тетрадь их слово за словом. Удивительно, но мне нравится этим заниматься. Минут через пятнадцать я замечаю, что на губах Кострова появляется слабая улыбка. Ему тоже весело. Колчин же поглядывает на меня – это чувствуется, но я слишком увлечена письмом.