Страница 18 из 44
Ничего особенного. Просто плохие ассоциации с дорожной техникой. Рядом с раскопанным участком дороги стояли два прораба, три андроида и «бульдог» – массивный транспортер на антигравитационной подушке с низкой посадкой. Зависшее в полуметре над землей его основание со скошенными углами было отлито из тяжелой брони. Сара помнила, как тупоносые «бульдоги», управляемые захватчиками, давили людей на этих же самых улицах, расплющивая и кромсая взрослых, стариков, детей. Звучно ломались кости, сминались черепа. Может быть, это одна из тех машин? Возможно. Господи, о чем я думаю…
Успокойся, возьми себя в руки. Нельзя всю жизнь слышать хруст давно истлевших костей. Резкий гудок будто ткнул ее в спину. Теперь она задерживала движение.
Оберегая себя от всего, что связано с войной, Сара не читала про нее книг, не смотрела кино, только однажды в Еврейском центре – ее очень-очень попросил отчим – представила, как ветеран войны, документальный фильм про освобождение Москвы и Поволжья, а потом уходить было неудобно… Досмотрела до середины, где начались кадры обстрела города автоматическими неуправляемыми дронами корпорации IMT. В сущности, это были зондеркоманды, которые уничтожали все живое даже тогда, когда стало ясно, что им не выиграть войну. Сара встала и пошла к выходу из зрительного зала. Диктор в фильме говорил, что через год после войны Минская комиссия опубликовала отчет, согласно которому Московско-Поволжская фаза войны стала самой кровопролитной за всю историю человечества… Буквально за полгода IMT уничтожила 97 % мирного населения этих территорий. У двери Сара остановилась и обернулась. На экране бомбардировочные платформы – громадные, заслоняющие тусклое от дыма солнце – выжигали термоядерным напалмом целые жилые комплексы, и горящие люди падали из окон живыми факелами. На других кадрах в почерневшем городе курсировали автотанки с быстрыми нервными башнями, от пулеметов которых невозможно было скрыться. Следующие кадры еще крупнее, и на них бесшумно рыскают по домам, добивая все живое, паукообразные чистильщики, и цепочки красных огоньков-глаз перемигиваются в дверных проемах еще вчера светлых и уютных квартир… Дверь кинотеатра хлопнула так, что чуть не слетела с петель.
Пробка совсем перестала двигаться. Начался дождь, по стеклу скатились первые крупные капли, прочертив две неровные трещины.
К тому времени, когда Сара прибыла на базу в Североморске Мурманской области в составе седьмого союзного батальона, направленного в Россию дружественным Израилем, война шла уже несколько лет. Впереди были самые тяжелые сражения – при поддержке армий пяти стран пядь за пядью Москва возвращала свои земли. Жестокое противостояние с корпорацией IMT, сосредоточившей в руках и технологии модификации человека, и автоматические заводы по изготовлению имплантов, стало для международного сообщества вопросом принципиальным – никто не хотел победы «новых людей» или, как их начали называть во время войны, «полулюдей», тех, кто выступал за «дальнейшее техническое развитие человека», за новую мораль и философию сверхчеловеческого существования.
Уже в России Сара хоть и не хотела, но по требованию командования быстро ушла с передовой. Кроме свободного владения пятью языками, были у нее и другие ценные навыки. По первому образованию юрист, по второму Сара – хирург-косметолог, специализирующийся на челюстно-лицевых операциях. Редкая специальность решила судьбу Сары на все годы войны, после которых она готова была переломать себе пальцы, лишь бы не возвращаться к хирургии.
Десять тысяч? Сто? Миллион? Всю войну, по нескольку раз в день, она ставила импланты детям войны. В родильных домах ее знали от мала до велика как редкого даже среди профессионалов спеца по монтажу имплантов-симуляторов. Работала Сара не только быстро и точно, но легко и нежно, что особенно важно, когда имеешь дело с мягкими косточками новорожденных. Работа ей шла. Даже внешне Сара была похожа на шестнадцатилетнюю девочку – пухленькая, с вьющимися волосами, чувственными губами и очень чистым, детским выражением круглого симпатичного личика. «Не Сара Коннор», как однажды сказал главврач промокших под кислотным дождем руин без крыши и окон, которые по привычке называли роддомом.
Сара никогда не раскаивалась в том, чем занималась в военных госпиталях, – вживлением имплантов в носоглотку новорожденных, установкой программ, подключением к зрительным нервам и другим рецепторам. Но после войны стала одной из первых активисток, радикально выступивших против распространения любых человеческих имплантов, влияющих на мозг и органы восприятия. Привлекать к проблеме внимание СМИ и политиков Саре было недостаточно, и главной ее работой стала юридическая поддержка государственной «Программы клинической деимплантации детей и взрослого населения».
Дождь, кажется, передумал и, не успев начаться, иссяк. Пробка стала рассасываться. Сара пошарила рукой справа, но тут же вспомнила, что сегодня в каршеринге ей не досталось антикварной механики, которую она так любила и брала за любые деньги.
Она уже сорвала голос, но продолжала хрипеть и визжать. Сначала охранники ее держали, но она вырывалась так отчаянно, что ее отпустили – вывихнет еще себе руку. Вырвавшись, она побежала, споткнулась, но добралась до стола, выхватила из-под него стул, хотела поднять его и бросить, но передумала. Стоя со стулом посреди комнаты, она вдруг разразилась рыданиями, переходящими в вой; охрана подумала, что худшее уже позади, но не тут-то было.
Подняв голову, Тамара вдруг увидела в стене широкий пролом, через который виднелась разрушенная обгоревшая улица, на местах домов еще дымились обломки. Тамара присмотрелась получше и увидела вдалеке массивный, подсвеченный красной фарой зад «бульдога», а это значило, что опасность позади… Но вдруг Тамару сильно толкнули в живот, но не снаружи, а изнутри, и она снова начала кричать и исторгать из себя ругательства.
Требуя «выпустить ее отсюда», Тамара судорожно хватала огромный, торчащий шаром живот, как бы показывая причину своего нетерпения. Она настаивала, чтобы ее немедленно отправили домой, что они не имеют права держать ее в подвале… Вдруг Тамара пошатнулась и, придерживая живот, вышла в самый центр комнаты, откинула голову и медленно – и очень картинно – начала оседать на пол… Охранники смотрели на нее от дверей, но не двигались. Тамара встала на колени и, крича «что же вы со мной делаете, твари!», наклонилась вперед и легла прямо на живот, уткнувшись в грязный, заплеванный, усыпанный окурками пол…
На секунду она замолчала, но затем случилось страшное – она отвела руку в сторону, сжала кулак и завопила, что сейчас убьет своего ребенка. Охранники не успели ничего понять, а она уже била кулаком, как молотом, по животу, нанося страшные удары все чаще и чаще. После десятка ударов пол, стены и потолок гулко завибрировали, сверху посыпалась штукатурка, и воздух разорвал рев авиационных двигателей. Прямо над домом пролетел штурмовик, гром стоял невыносимый, низкие частоты отдавались в груди, а высокие резали уши и, казалось, глаза.
Тамара стиснула руками, подняла голову и, не успев удивиться, что охранники стоят как ни в чем не бывало, увидела, как к ней быстро идет доктор в белом халате и в руке у него маленький шприц с парой кубиков бесцветной жидкости.
Звук плавно, но быстро ушел, и стало тихо, а потом и темно.
– Простите меня, – сказала Тамара и одернула светло-серое с золотистым отливом платье, для «хорошо за сорок» у нее была на зависть тонкая талия. – Такое со мной бывает нечасто…
Охранники, все так же стоящие у дверей в просторной переговорной комнате, кивали и улыбались. Рядом с ними стоял доктор со шприцем в руке, он еще раз посмотрел на Тамару, помотал головой и вышел. Тамара присела на пуфик. На стене напротив нее растянулся роскошный, метров шесть в длину, аквариум с декоративной темно-синей горной цепью и с мрачным, подсвеченным красным, средневековым замком внутри – все это напоминало руины сожженной улицы в проломе стены…