Страница 4 из 11
Теперь осталось дождаться какой-нибудь реакции. Тело неумолимо сковывала немота, потянуло в сон. Он с трудом поднял голову. Расплывшееся сознание подсказало – пока можно прилечь рядом с ящиком, на этот мягкий пучок травы… Травы!
Собрав последние силы, обдирая о щебень в кровь коленки, он дополз до края насыпи и скатился в густую стену сухостоя. Едва восстановив дыхание после ошеломительного падения, начал набирать полные пригоршни жестких стеблей и набивать ими рубашку и брюки. Было колко и противно, но стало ощутимо теплей. Наконец, набив травой носки, он перевел дух.
Спать захотелось еще сильней, но тянущая боль в ступнях ослабла – сухая, пахнущая тленом и пылью трава, как и ожидалось, стала неплохим теплоизолятором. Мерзли голова, открытые части рук и ног, но, как надеялся Борис, жизненно важные органы он защитил.
Теперь нужно было дожить до помощи. Он пошевелил пальцами ног – боль ощущалась на грани восприятия. Плохо. Если он перестанет их чувствовать – конец.
С тоской прислушался, но в ответ только ветер и шелест голых веток, поющих свою тоскливую песню. В глаза кольнул далекий отсвет городских огней. Нужно идти, иначе смерть, Борис понимал это со всей ответственностью. Холод, даже такой слабый – ну, сколько там, минус два, три градуса неумолимо высосет из него жизнь.
Он с трудом поднялся на ноги – отравленный, ограбленный, обмороженный и такой нелепый в штанах, рубашке и носках, набитых сухой травой. Сделал первый шаг. Затем второй, третий…
Что заставляет нас жить? Простой вопрос, который вряд ли задает себе среднестатистический человек, который практически бессознательно балансирует между жизнью и смертью, крайне редко отвлекаясь на то, чтобы задуматься над этим простым фактом. «Человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти», – великий Лев Николаевич с высоты своей мудрости знал, о чем говорил.
Смерть поджидает нас повсюду. С момента рождения, который сам по себе есть акт величайшей опасности, всю жизнь мы двигаемся по полю вероятности, где процент, позволяющий выжить, явно меньше многочисленных возможностей умереть. При этом мы лихорадочно стремимся сохранить себя в вечности. Через дела, через детей. Суетимся.
Но все это невозможно делать без воли. Есть воля – есть человек! Нет воли – нет человека!
Воля и жажда жизни заставляют нас сделать и первый крик, и первый шаг. Первый поступок и первое предательство – на это тоже нужна воля.
Борис, стиснув зубы и почти ничего не видя слезящимися глазами, делал шаг за шагом. Спасая не только свое тело, но и выковывая в этой мучительной борьбе свой характер. Он боролся с холодом и безучастным пространством, с желанием лечь и уснуть. Именно воля, заложенная в нем, не позволяла ему сдаться. Воля, делающая сейчас из слюнтяя мужчину.
Он шел, спотыкаясь на шпалах, упрямо опустив подбородок, не замечая приближающийся мутный огонек путевой дрезины. Он интуитивно знал – Бог спасает всех…
– …Что же это делается-то? – Тихий, сварливо-скрипучий голос настойчиво тянул Бориса из топкой трясины. – Как же так можно-то, а? И-эх, люди, люди…
Истерзанное сознание отказывалось выползать из безопасного убежища, но голос был настолько назойлив, что сопротивляться ему не было сил. Против своей воли он прислушивался к монотонному потоку слов, произносимых явно пожилым человеком, привыкшим общаться с самим собой. Тело наслаждалось восхитительным теплом, и Борис не спешил открывать глаза.
– Как же можно, раздетым, ночью по морозу-то, а? Совсем не думают люди. И еще казенное имущество портят.
Борис почувствовал щекочущий мясной запах и неожиданно для себя громко икнул.
Он открыл глаза и сонно заморгал. Взгляд сфокусировался на лице мужчины, с тревогой заглядывающего Борису в глаза. Сеточка морщин вокруг слегка выцветших карих глаз, седая клочковатая бороденка – он не был так стар, как казался по голосу. Лет пятьдесят пять, наверное… с хвостиком.
– Очнулся, паря? – неуверенно спросил мужчина. – А я тебе вот, бульон приготовил. Замерз ты…
Он поднял металлическую эмалированную кружку на уровень глаз Бориса. Тот сглотнул слюну и медленно огляделся.
Небольшая комната. Тусклая лампа под газетным абажуром тщетно силилась осветить темные углы. Раскаленная докрасна железная печка распространяла волны благодатного тепла. В углу – заваленный хламом письменный стол и кособокий шкаф. Все потрепанное, старое и неровное. Нужно признать – под стать гостеприимному хозяину.
Обоняние дразнил запах куриного бульона, который перебивал терпкий запах пыли, золы и давно не стиранной одежды.
Борис, закутанный до глаз в теплое ватное одеяло, лежал на низкой тахте, всей кожей ощущая ее бугристую поверхность.
– Ну? – настойчиво повторил хозяин, приподнявшись с деревянной табуретки. Кружка опасно накренилась в его руках.
– Очнулся, – прохрипел Борис, опасливо косясь на руки мужчины.
– Вот и хорошо! Пей! – Хозяин протянул ему кружку.
Борис выпростал одну руку – до слез не хотелось выбираться из этой уютной берлоги, – взялся за горячий сосуд и с восторгом вдохнул живительный аромат. Горячий комок провалился в горло, растапливая холод, казалось, навечно поселившийся в теле.
– Вот… – заботливо придерживая донышко, довольно пробормотал хозяин, – пей давай. Курочка недаром под солнышком ходила, здоровья тебе накопила. А то, видишь, по морозу-то топтаться – не ровен час и отдашь богу душу… Ты чего, милок, ночью, раздетый по железке-то шарился?
Он забрал пустую кружку из слабых рук Бориса и проницательно прищурился.
Борис понял – нужно говорить. И говорить только правду. Несмотря на свой простецкий вид, мужчина таил в себе какую-то загадку.
– Меня ограбили, – просто признался Борис.
После мгновенной паузы хозяин всплеснул руками, брызнув на стену остатками бульона.
– Ах, подонки! Совсем совесть потеряли. Это же надо было так над человеком измываться, изверги…
Он вскочил на ноги и принялся метаться в тесном промежутке между шкафом и обшитой облезлым дерматином входной дверью. Стала заметна сильная хромота мужчины.
– Как можно живого человека на мороз? Как? Это же верная смерть! Хорошо я на сигнал выехал – кто-то порвал путевой шлейф… А если бы чуть позже?
– А вы – кто? – Борис вставил вопрос и глубже зарылся в постель.
Мужчина резко остановился, пожевал губами. Затем быстрым движением вытер правую руку о штанину и протянул ее Борису.
– Муравьев. Виталий Савельевич. Дежурный по перегону, – церемонно произнес он.
Борис пожал шершавую ладонь.
– Самохин Борис Федорович. Строитель. – Борис неосознанно повторил чужую интонацию.
Они несколько секунд смотрели друг на друга, затем неожиданно для самих себя громко рассмеялись.
Глава 3
Дом был большой. Два этажа бревенчатого массива в окружении черных елочных силуэтов. Ярко освещенные окна первого этажа бросали четко очерченные квадраты на слегка подмерзшую землю. К дверям вела гостеприимная дорожка, проложенная через частокол невысоких кустов. Окруженный темными, по-зимнему пустыми дачными домиками, дом этот прорисовывался серой громадой на фоне подсвеченных бессонной Москвой облаков.
Насколько можно было судить в сумерках, все вокруг прямо-таки дышало ухоженностью и спокойствием. Пижонско-белые «Жигули», поблескивая чистыми стеклами, добавляли этому месту респектабельности.
Свежий ветерок изредка доносил из дома звон посуды, громкие голоса, обрывки музыки и аппетитный запах жареного мяса. В доме явно веселились под шашлычок.
Меркульев поворочался на жестком пеньке. Битый час они сидели за невысоким штакетником, наблюдали за домом и не делали ровным счетом ничего.
Пятеро крепких мужчин в милицейской форме, вооруженные табельным ПМ, умеющие в одиночку справиться с парой-другой нарушителей.
Бездействие утомляло.
Лункин хрустнул костяшками пальцев, зябко повел плечами – апрельская ночь напоминала о недавней зиме. Майор неодобрительно покосился на него, но ничего не сказал. У него самого затекли ноги, он периодически вытягивал их, ловя отблеск оконного света на складках своих юфтевых сапог.