Страница 50 из 62
— Понимаешь, дружище, нам с тобой дьявольски повезло. Не надо ломать голову, как совершить покушение на мою высокую голову. Считай, что терракт состоялся, лишь бы не проболтался кто-либо из наших… о моей дырке в плече… — попросил воды, сделал небольшой глоток, собрался с силами и, морщась от боли, начал инструктаж. — Стрелять будешь сегодня с утра, в час пик, когда люди спешат на работу; надо, чтобы осталось побольше свидетелей твоего злодеяния. Стреляй боевыми, наверняка проверят обойму. Я упаду на третьем выстреле, да смотри не задень кого-либо из прохожих! — предостерегал он меня…
— Да сумеешь ли ты к утру с постели встать? — глядя на него, усомнился я.
— Сумею… Надо, чтоб тебе поверили… Нет, я обязан встать. Обязан! Ничего. Я выдюжу, я крепкий!
В назначенное время его машина остановилась рядом со входом в государственный универмаг. Он легко, словно не было в плече никакой раны, поднялся с сиденья, вышел на тротуар, огляделся и с силой, чтобы обратить на себя внимание, хлопнул дверцей машины… Это был сигнал для моих выстрелов из пистолета. Уже потом, лежа в госпитале, признался мне один на один.
— Чуть тебя не подвел… Ноги неожиданно подкосились, еле дождался первого выстрела, других уже не слышал.
— Зато упал красиво. Физиономией прямо об асфальт, как настоящий герой из детективного фильма… вон как себя разукрасил. Мама родная не узнает, — говорю я ему, показывая рукой на ссадины по всему лицу Ахмада. А он доволен — лежит, улыбается.
— Да, ладно получилось. Провели врага вокруг пальца, заставили его поверить, что ради денег ты способен и близкого друга ухлопать… Сколько же они отвалили тебе денег за мою кровь?
— Десять тысяч афгани.
— Не густо… А я-то думал, что моя голова в цене у душманов, а они всего десять тысяч.
— Если бы наповал, дали бы все пятьдесят.
— Не может быть! Когда следующий раз в меня стрелять будешь, смотри не промахнись!.. Богатым человеком сразу станешь, — смеется Ахмад…
Ему бы еще в госпитале полежать, рана едва затянулась. Он удрал из госпиталя ночью, через окно. Врачи пожаловались генералу, думали, что он даст ему нахлобучку и вернет беглеца на госпитальную койку. А тот и не думал этого делать. Наоборот, рад был появлению на службе подполковника… Он вернулся вовремя. Настало время мне уходить за кордон, а Ахмаду дирижировать сложной игрой с контрреволюцией.
Трудно поверить, но это не сон. Стоит только протянуть вперед руку и вот плечо моего друга. Мы сидим рядом в моем богатом номере, смотрим друг на друга, улыбаемся и молчим. Ахмад почти не изменился за время нашей разлуки. Разве скулы обозначились резче, да под глазами легла кругляком темнота. Чувствуется, устал, ему бы голову сейчас прислонить к подушке, выспаться за все дни всласть. А вот глаза его отдыха не просят, смотрят весело, лукаво.
— Что, не ожидал такой встречи, свалился ночной гость, как снег на голову? — первым нарушает молчание Ахмад.
— Не ожидал, честно признаюсь. Здесь каждый мой шаг под микроскопом, а ты спокойно переступаешь порог моего номера. Разве можно рисковать так, Ахмад? Сам учил меня осторожности…
— Можно, можно! — смеется разведчик, разглаживая свои усы-колючки, — и риску здесь никакого нет… Все продумано, мы находимся под охраной друзей, место для встречи прямо идеальное. И перестань говорить полушепотом, не бросай косых взглядов на телефон и стены… Здесь нет подслушивающих аппаратов…
Судьба отпускала мне на встречу со старым другом всего несколько часов. Ох, как я мечтал тогда, чтобы утро задержалось в пути, чтобы первый луч солнца не спешил будить город. О многом мне нужно было переговорить с Ахмадом и не только по делам служебным. Хотелось вывернуть свою душу наизнанку, поведать о незаживающей ране сердца, оставшейся от встречи с Джамилей, рассказать о нежных губах Гульпачи… И тут же самому стало стыдно, почувствовал даже, как щеки запылали, словно у девушки, от грешных мыслей. Не за тем, рискуя жизнью, пришел ко мне подполковник Ахмад Хан. Идет война, в огне земля и горы родного Афганистана, а я со своим сугубо личным хочу, чтобы меня по голове погладили, слезки вытерли из глаз. Нет, для личного срок не пришел. Не пробило еще то время на наших часах дружбы. Сейчас главное — борьба, кто кого, борьба не на жизнь, а на смерть с силами империализма и контрреволюции.
Стараюсь докладывать кратко, по существу и только то, что неизвестно моему командиру, что, по моему мнению, представляет определенный интерес для центра. Количество и наименование новых закупок оружия и вооружения, каналы транспортировок, предполагаемые места складирования как на территории Пакистана, так и на нашей земле, предстоящая встреча с Абдулой Бури и многое другое, что относится к работе разведчика в тылу врага. Давно слетела с его лица улыбка. Ахмад сидит, поджав под себя ноги, слушает внимательно, забыв о своей сигарете, что давно погасла между пальцами.
Когда я кончил свой доклад, Ахмад руку пожал.
— От имени командования благодарю за службу. Ты много уже сделал, Салех, для безопасности республики, но это только начало. Впереди нелегкая схватка с душманами. Близится к завершению операция. Давай уточним все то, что тебе предстоит сделать для выполнения задания центра, пройдемся по деталям и мелочам, от которых зависит успех всей операции.
Он остался верен себе и здесь, на чужой территории. Со скрупулезной точностью стал анализировать предстоящий план моей работы в логове душманов, давать советы, как лучше его выполнить, с кем необходимо установить контакты. И еще о явках и паролях, о времени выхода на связь в эфире, о подчинении эмоций разведчика одному только разуму. Одним словом, поговорили всласть о своих профессиональных делах. Взглянул на часы, неодобрительно покачал головой, поднял все еще нетронутую рюмку с подноса.
— Увлеклись делами, забыли о коньяке, а выпить надо за успех предстоящего дела, за нашу победу! — предложил он тост…
Потом уже, морщась от ломтика лимона, вытянув поудобней ноги на ковре, спросил:
— Ну что, надоело на чужбине, Салех, домой хочется?
— Спрашиваешь, с закрытыми глазами побежал бы в Кабул, готов опять молотком стучать вместе с дядюшкой Фатехом. Как он там без меня, не знаешь?
— Заглядывал к твоему дядюшке в мастерскую перед отъездом… Крепится старик, о тебе злодее и слышать не хочет. Только глаза в сторону отводит, начинает сморкаться, когда имя Салеха кто вспомнит, — рассказывает разведчик. — Предложил было ему деньги, а чтоб не обиделся, попросил принять в долг, до возвращения племянника. А он как пошлет меня вместе с тобой куда подальше.
— Узнаю характер дядюшки… А как поживает тетушка Анахита?
— Здорова, занята по дому. Фатех говорит, что сносу нет его старухе… Скрипит, как немазанная арба, а на своем горбу все тащит к себе в гору — и воду, и дрова, и продукты.
С замиранием сердца закрываю глаза и вижу усталое, раньше времени состарившееся лицо тетушки Анахиты, все в глубоких морщинах. Ей непонятно, почему я ушел из дома, бежал от добра к чужим людям, на край неведомой пропасти. Попробуй, разберись темный, неграмотный человек в этом запутанном, неспокойном мире, за что убивают друг друга, почему люди стали хуже хищных зверей. Война отняла Салеха. Потеряла покой, не спит по ночам Анахита, душою мается… Значит, снова чем-то не угодила Аллаху, если послал ей новые муки и испытания… Она не ропщет на всевышнего, все снесет и вытерпит безропотно, с покорностью. Лишь бы жив был ее Салех, грозные тучи проходили мимо его головы, седина не липла пухом к копне черных волос. Я вижу ее глаза, полные слез, они подняты к небу с надеждой и мольбой…
— Э, да ты я вижу, дружище, никак задремал? — говорит мне Ахмад, слегка задев меня своим плечом.
— Да нет… Просто дом вспомнил, тетушку Анахиту… Для меня она — мать родная… Как думаешь, скоро я ее увижу?
— Не знаю, — отвечает мой старый товарищ. — Наверное, когда покончим со всей контрой, как с шайкой Али Шаха.