Тени заезжего балагана

Кочерова Дарья Золотой век предательства. Тени заезжего балагана

Глоссарий

Час крысы - с полуночи до двух часов ночи

Час быка - с двух часов ночи до четырёх утра

Час тигра - с четырёх до шести утра

Час зайца - с шести до восьми утра

Час дракона - с восьми до десяти утра

Час змеи - с десяти утра до полудня

Час лошади - с полудня до двух часов дня

Час козы - с двух до четырёх часов дня

Час обезьяны - с четырёх часов дня до шести часов вечера

Час петуха - с шести до восьми часов вечера

Час собаки - с восьми до десяти часов вечера

Час кабана - с десяти часов вечера до полуночи

Пролог

Человек, чьё лицо было скрыто чёрным платком – лишь тёмные глаза блестели в сгущавшихся сумерках, – притаился в тени священного дерева сакаки. Толстая рисовая верёвка симэнава, обнимающая крепкий шероховатый ствол дерева, таинственно белела, словно оскал какого-то древнего духа.

Человек решил начать поиски со святилища Речного Покоя. Оно было небольшим и старым – тёмное дерево, из которого было сложено здание храма, совсем потемнело от времени и непогоды. Похоже, подношений у этого места было совсем немного, раз храм давно не перестраивался. Тем лучше – прихожанам было бы жаль потраченных денег. Рассвета это святилище уже не встретит.

Молодой священник из соседнего и более богатого святилища, которое носило имя первого императорского рода Дайго, приходил сюда дважды в день: утром, чтобы зажечь благовония и вознести молитвы, и вечером, чтобы смести пепел с алтаря. Человек наблюдал за этим святилищем несколько дней, и сегодня вечером пришла пора действовать.

Когда шаги молодого священника стихли вдалеке, человек выбрался из своего убежища и бесшумно скользнул к запертому храму. На двустворчатых дверях висел тяжёлый навесной замок, единственный ключ от которого унёс с собой молодой священник из святилища Дайго.

Но замки уже давно не были для человека помехой. Он снял с руки тёмную перчатку, обнажив тонкие и изящные пальцы, и коснулся замка. Глаза человека полыхнули синим пламенем – то были отголоски магии, что он пропускал через себя, – и покорёженный замок громко звякнул о дощатый пол веранды для молений.

Когда человек потянул двери на себя, они натужно заскрипели, словно пытались отогнать взломщика, желавшего проникнуть в секреты святилища. В храм не допускались посторонние: только священнослужители могли находиться там. Даже прихожане могли взглянуть на внутренне убранство храма лишь по большим праздникам.

Человека скрип двери не обескуражил. Даже если его проникновение в храм не осталось незамеченным, он всё равно уберётся отсюда раньше, чем кто-то успеет поднять тревогу.

В неверном свете только что взошедшей луны скромное убранство храма казалось совсем призрачным. С деревянных стен на вошедшего скалились изображения Великого Дракона – покровителя воды, небес и империи Тейсэн.

Но человек не убоялся грозного взгляда Владыки. Он неспешно проследовал в самый дальний угол святилища и снял с пояса небольшую клетку с частыми прутьями. В ней билась стайка бабочек-огнёвок. Некоторые насекомые, уже мёртвые, лежали на дне клетки. Крылышки их печально поникли, яркая пыльца на них потускнела.

Но ничего, совсем скоро цвет жизни, пускай и ненадолго, снова к ним вернётся.

Человек что-то тихо прошептал над клеткой, и бабочки замерли. Когда его глаза снова полыхнули синевой, сияние это отразилось и на крылышках огнёвок. Человек открыл клетку, и бабочки одна за другой – даже до того мёртвые насекомые поднялись со дна клетки и последовали за своими товарками, – вылетели на свободу и принялись летать вокруг человека. От крыльев их на стенах заплясали чудовищные тени, словно несметное полчище злых духов вдруг вылезло из самых тёмных недр земли.

Чем дольше летали бабочки, тем больше становились они, и вскоре им стало так тесно в крохотном святилище, что они стали задевать стены своими крыльями, охваченными синим пламенем. И те вспыхивали, словно от всамделишного огня: резные стены обугливались, пожираемые ненасытным пламенем, с грохотом осыпались потолочные балки и проседал старый дощатый пол.

Человек же спокойно взирал на учиняемое бабочками разрушение, и ни искры от синего пламени, ни обломки сыпавшегося отовсюду дерева не причиняли ему вреда.

Вскоре всё было кончено. Где-то в отдалении послышался тревожный звон колокола с пожарной вышки: дозорный заметил поднимавшийся от святилища дым. Скоро сюда набегут люди, но к этому времени человека здесь уже не будет.

Он поворошил ногой тлеющие угли – всё, что осталось от святилища Речного Покоя. Истина всегда проявлялась в пламени, и он почувствовал бы, если бы то, что он искал, было и вправду здесь.

Чтобы не попасться никому на глаза, человек, чьё лицо было скрыто чёрным платком, спустился к реке. Ито несла свои холодные воды прямо с горы Санхо. Три её вершины – заснеженные пики, которые ещё никому не удавалось покорить, – возвышались где-то далеко в темноте, на северо-востоке от Ганрю. С тех пор, как он приехал в эти края, человек всегда ощущал, как гора Санхо довлела над ним, словно усмехалась в лицо всем людям, которым никогда не удастся и близко подобраться к её неприступным высотам.

Обеспокоенные крики тех, кто первым подоспел на пожарище, вывели человека из раздумий. Он бросил последний взгляд во тьму – туда, где возвышалась Санхо, прежде чем войти в холодную реку и отдаться на волю течения.

Когда он найдёт то, что ищет, этот мир изменится раз и навсегда.

Уми

Уми знала, что игрок в карты мухлевал, но сколько бы она ни пыталась подловить его, всё было без толку.

Хотя Уми ещё не было и двадцати, у неё уже был довольно богатый опыт общения с далеко не самыми благополучными слоями общества. Всё потому, что последние пару лет она помогала отцу вести дела в крупном игорном доме Ганрю, который назывался «Толстый тануки».

Изначально это место было простой харчевней, и на втором этаже хозяйка заведения сдавала несколько небольших комнат. Сам же игорный дом был обустроен в подвальном помещении сравнительно недавно – всего каких-то три года назад, но за это время он уже успел снискать расположение как и простого народа, так и горожан побогаче. Хотя игорный дом и держали якудза, выпивку они не разбавляли, да и вели себя с гостями безукоризненно вежливо, если те не давали повода для ссоры. Вот люди и возвращались в «Тануки» снова и снова, зная, что в тихом зале, где бдительная охрана всегда поддерживает порядок, им удастся отдохнуть после тяжёлого трудового дня – и, может, даже что-нибудь выиграть.

Игорный дом начинал работу только вечером, с часа собаки или даже кабана: вести подобные дела в открытую было запрещено законом, но полностью прикрыть такие заведения полиция всё же не могла. Слишком большое влияние во всей восточной провинции имел клан Аосаки и, в частности, сам отец Уми, Итиро Хаяси. А кому была охота наживать себе такого опасного врага?

За годы работы в игорном доме Уми навидалась достаточно, чтобы суметь окончательно разочароваться во всём роде человеческом. На её глазах разворачивались сцены величайшей человеческой мерзости и подлости, когда отец мог продать за долги своих детей в бордель или театр. Кто-то даже умудрялся проигрывать собственную свободу и попадал в полное распоряжение клана Аосаки – разумеется до той поры, пока не выплатит все долги. Чем-чем, а работорговлей якудза не занимались – им и без того хватало забот.

А были и такие люди, как Косой Эйкити. Им страшно не везло, но вовремя останавливаться они не умели.

Косой Эйкити был невысоким и жилистым мужичком лет сорока. Насколько Уми было известно, ни жены, ни детей у него не было – как и места, где он мог преклонить голову. Косой Эйкити был частым гостем «Тануки» – вот только приходил он уже под самое закрытие игорного дома, к часу тигра: раньше такой сброд в игорный дом просто не пускали, чтобы не распугать более состоятельных гостей. За отведённый ему час Косой Эйкити успевал проиграть всё своё дневное жалованье, которое с трудом зарабатывал, собирая на улицах мусор и помогая разгружать торговые лодки в портовом квартале.