Страница 14 из 49
– Коммандос – это особое братство, – продолжал Нахум после ухода очередного клиента. – Это особые ударные силы армии. Их сразу узнаешь по внешнему виду. Они не таскают за собой рюкзаки с автоматом. Вернее, таскают, но не так, как эти пацаны и девчонки. У них особая стать. Воинская элита, гвардия… Коммандос может все. Владеет всеми видами оружия, техникой. Выносливые, как верблюды. Хладнокровные, смелые. Настоящие наследники Макковеев… Это потом, через годы, коммандос становятся такими вот, как я, добродушными поэтами. Или такими, как Костя… В молодости об этом не думаешь, в молодости тебя всего поглощает страшная сила – любовь к Эрец-Исраэлю, к Земле Израильской. Одна мысль о трагических дорогах твоего народа порождает такую ненависть к врагам, боль и гордость, что само понятие смерти принималось как величайшее благо, ниспосланное свыше. Да-да, это не поэтическая метафора. Нет силы могущественнее, чем национальное самолюбие. И ничто не может нанести большей обиды, чем оскорбление национального чувства. Знаешь, старик, я счастлив, что приехал сюда. А вдвойне счастлив, что все это не упало с неба, а я сам, по мере своих возможностей, создавал, строил и защищал свою маленькую страну…
Небо голубым пологом нависло над морем. Бирюзовая вода мягко поглаживала морщинистые камни мола. Солнце горячим компрессом льнуло к телу. Сознание погружалось в дрему… Сколько я пробыл в таком состоянии – не помню. Обгореть я не боялся – крем для загара «Доктор Фишер» № 15 давал гарантию. Всего в комплекте было около пятидесяти номеров, можно было добиться загара любого оттенка – от густо-коричневого до светло-кофейного, на всякий вкус. При этом крем не смывался морской водой, очень удобно, если б не цена.
Благостное состояние владело мной. Слух улавливал робкий шелест воды, словно море решило прилечь рядом со мной, отдохнуть после вчерашней работы.
Да, вчера море поработало от души. Хмурые седые волны чем-то напоминали суровых стариков-евреев в синагоге. То смиренно бормотали какие-то свои морские молитвы, то разгорячась и покачиваясь, повышали голос до крика, обрушивая на покорный берег тяжелую сердитую воду. Стремительная, она, казалось, дотянется до рельсов железной дороги. И дотянулась бы, если б ее не прогоняли обратно поезда, что подобно сторожевым псам мчались вдоль кромки моря из Иерусалима и Тель-Авива в Акко, через Хайфу и обратно. Задиристые тепловозы на больших скоростях тянули за собой восемь голубых и серых пассажирских вагонов. Или громыхали товарняки, всегда груженные «под завязку». Я почти не видел порожних платформ. Все время что-то везут, везут, везут…
Параллельно железной дороге пластаются две нитки шоссе. И не просто шоссе, а скоростной многорядный первоклассный автобан, спину которого день и ночь сплошным потоком массируют легковушки вперемешку с мощными трейлерами. Со стороны громоздкие трейлеры кажутся пастухами в гуще своего беспокойного разноцветного стада.
Кто бывал в Гаграх, видел дома, белеющие на поросших зеленью склонах, тот может представить себе и Хайфу, раскинутую на двенадцати холмах, составляющих гору Кармель. Среди древних городов Палестины Хайфа считается далекой прапраправнучкой, она основана всего лишь в 1760 году. Но все равно, являясь наследницей своих оглушительно-знаменитых предков, Хайфа умудрилась приютить на своей территории Грот Мадонны, в котором нашло убежище в холодную ночь Святое семейство, возвращаясь из Египта, – небольшую пещеру в скале, освещенную лишь мерцанием свечей с амвона, на котором стоит скромный крест с распятием. Мало кто из жителей Хайфы знает это святое место. Зато все знают Центральный базар.
Множество улиц ведут к базару. Я обычно садился в автобус. В просторный мощный «мерседес». С витринными стеклами окон, бесшумными дверьми, с искусственным климатом, мягкими рессорами и автоматической коробкой передач. Водитель, как правило тот самый израэлит, встречает пассажиров холодным взглядом робота, лишенного эмоций. Он придан автобусу, как составляющая этой чудо-машины. Пассажир входит только через переднюю дверь и предъявляет водителю то купон, то месячный проездной билет, то деньги: шекель семьдесят агорам, что довольно дорого для кармана олимов. Водитель, словно фокусник, выбивает из прозрачных накопителей кассы сдачу и вручает билет. Или пробивает компостер в талоне, рассчитанном на пятнадцать поездок. Талоны детские, студенческие, для пенсионеров, разовые и месячные. Все они различаются по внешнему виду. Кстати, месячный проездной билет не только именной, но и отличается формой просечки для мужчин и для женщин, дабы исключить проезд на один билет всей семьи. Это вызвало панику среди олимов – приспосабливаясь, муж передавал жене свой билет, и наоборот…
Бывалый автомобилист, я невольно восхищался мастерством водителей автобусов, которые по узким, извилистым и гористым улицам гоняли красавцы-автобусы красного цвета – отличительный цвет принадлежности к самому крупному автобусному предприятию «Эгед»…
Итак, красный автобус шальным петухом проскочил узкую улицу, заваливая пассажиров на крутом повороте, и остановился на улице имени Шапиро. Помню, как, услышав впервые название улицы, я не поверил своим ушам – ведь я только-только приехал из Советского Союза и не все осмыслил. Шапиро?! Хохма, что ли? Так я был ошарашен, когда в Одессе объявили остановку на улице Шолом-Алейхема… Это потом я бродил по улицам имени Эйнштейна, Розенблюма, Ротшильда, Кацмана и Рабиновича «Ну и страна, – думал я, – хотя бы разок выйти на улицу Ленина, глотнуть воздуха. Так нет, ходишь как по одному большому еврейскому анекдоту!..»
С улицы Шапиро я свернул направо и попал на базар.
Базар затопил длинную улицу, спускался в огромное подвальное помещение, выбирался из него и уплывал дальше, вниз. Со своим цветом, запахом, криками, музыкой, толчеей, беготней, ящиками, бочками, фурами… И над всей этой мешаниной витал неестественно громкий вопль продавцов, извещающих миру стоимость своего товара: «Шекель! Шекель! Шекель вахеци!» – что означало полтора шекеля…
Рискованная попытка описывать восточный базар – это надо видеть, слышать, вкушать, если достаточно в кармане шекелей. Не скажу, что для этого надо иметь много шекелей. Но для большинства вновь прибывших в страну любая сумма – сумма. Поэтому они торгуются с базарными крича-лами, вызывая с их стороны презрение. «А, русски! Перестройка!» – и отмахивают рукой: мол, ступай, ничего не уступлю. И стыдливо отходят от них наши бедолаги, тая в душе обиду: не станет же он объяснять горластому, неуступчивому и нагловатому торговцу, что не так давно он бы и взглядом не удостоил такого типа, он, профессор консерватории или специалист по экономике и праву…
В рядах, где торгуют мясом и колбасами, затерялся магазинчик Изи, некогда кишиневского страхового агента.
«Все в порядке, – говорит Изя, – не надо падать духом! Я тоже первое время хотел пешком вернуться в Кишинев. Но поостыл, переждал. Живу здесь полтора года, и ничего, кручусь. Вы видите мой ассортимент? Таких продуктов в Кишиневе не было со времен полководца Суворова, клянусь честью. Люди довольны, я при деле, и родственники пристроены».
В магазине Изи работала его родня. Может быть, поэтому он пока не прогорел. Многие прогорели, Изя не прогорел. Наоборот, собирается открывать еще один магазин. Удачник? Отчасти. Но больше упрямый и рисковый человек: начать свое дело при широкой конкуренции – известный риск. Не только собственный риск, но и тех, кто дает гарантию за тебя банку.
«Я все прошел, – горделиво говорил Изя. – И посуду мыл в ресторане, и ямы копал у мошавника, и куриные головы собирал. А теперь вот сам их выбрасываю».
Почему-то куриные головы вспоминают как отличительную сторону неустроенной жизни. Владельцы мясных лавок сносят куриные лапки, крылышки и головы в специальный ларь, что возвышается в центре базара. Можно рассчитывать на великолепный бесплатный куриный бульон или холодец. А к концу базарного дня можно прикупить фрукты и овощи по более низкой цене, а то выбрать и вовсе без денег овощи в брошенных ящиках, да такие, что нередко в советских магазинах идут первым сортом…