Лабиринт памяти

– Допустим. Но почему вы решили, что именно вы должны наказать виновных. Отчего вы сами добровольно взвалили на себя этот груз.

– Но кто-то ведь должен был. Почему не я?

– И вам нравилась эта роль?

Снова усмешка. При этом красивое лицо несколько скривилось, и Илья даже удивился, настолько теперь оно показалось ему уродливым. А еще каким-то хищным и жестоким. Наверное, именно с подобной усмешкой он и убивал свои жертвы. Удивлялись ли они столь разительной перемене так же, как Илья сейчас.

– Не имеет значения, нравится нам то, что мы делаем или нет. Значение имеет лишь тот факт – как мы это делаем. Ведь вы не заблуждаетесь по поводу того, что каждый с удовольствием выполняет свою работу. Это далеко не так. В большинстве случаев не так. Это очень далеко от истины. Хотя, что есть истина – это тоже спорный вопрос. Но сейчас не об этом. Так вот, мне повезло, я действительно получал некое удовольствие, очищая мир от ненужной мрази, которая не должна была родиться.

Некое удовольствие – вот как! Илья внутренне поежился от хладнокровия, которым были пропитаны слова и вся поза его собеседника. А еще подумал о том, что за два месяца он и на йоту не продвинулся вперед. Несмотря на весь свой опыт работы с подобными экземплярами в этом случае он все время словно натыкается на прочную невидимую стену, которой окружил себя его собеседник.

Хоть тот и содержится в одиночке, и кроме как общения с Ильей, почти не видит людей, но это не вынудило его, как других в подобных случаях, стремится к таким вот беседам. Все пациенты, с которыми Илья работал ранее, довольно быстро уставали от недостатка общения, да к тому же, в силу природного тщеславия – а оно было у каждого первого, ему еще не встречался пациент, который не гордился бы своими «подвигами» – чувствовали потребность высказаться, рассказать о том, что совершили. Здесь же прямо противоположная картина. Илье порой кажется, что их беседы тяготят не только его.

– И именно в силу того, что вы испытывали некое удовольствие, вы продолжали убивать?

– Отчасти, но главное это то, что люди, которых я лишил жизни, заслужили это. Я ведь вам уже говорил.

– Да, я помню. Точно так же, как помню о том, что вам совсем не было жалко ни слабых женщин, ни беззащитных детей.

– Если вы снова возвращаетесь к Ярохину, то он не был ни слабым, ни беззащитным. Он, несмотря на свой возраст, был подлым, коварным и продуманным.

– Но ведь у вас были и другие жертвы? Возможно те, о ком следствие не знает. В чем была их вина?

Ну, вот, он задал главный вопрос, получить ответ на который, его и наняли. Ради этого он вот уже два месяца безропотно сносит высокомерие и грубость этой мрази.

Грубый смех, последовавший за этим вопросом, заставил Илью вздрогнуть. Он уже понял, что ответа на поставленный вопрос он не получит. По крайней мере, сегодня. Сколько же еще времени ему понадобится, чтобы выполнить задание и получить деньги, которые ему жизненно необходимы прямо сейчас?

***

За шесть долгих, очень долгих лет, прошедших с того момента, как Юлька пропала, жена так и не оправилась от потрясения. До сих пор она наивно надеялась, что Юля живая и здоровая переступит, наконец, порог родительского дома. В комнате дочери все так и осталось на своих местах. Ни одна вещь не была переставлена. Наталья даже не позволила горничной отправить в стирку небрежно брошенный дочерью перед уходом в университет халат. Он так и лежал сиротливо оставленный хозяйкой на кое-как заправленной широкой кровати. Дочери не нравилось, когда ее постельного белья касались чужие руки, поэтому кровать она всегда заправляла сама, но культа из этого не делала. Постельное белье прикрыто и ладно.

Наталья теперь почти все свое время проводит в комнате дочери. От слез лицо стало усталое и морщинистое. И вообще она заметно постарела, так как больше не видит смысла в том, чтобы следить за собой.

Ему все-таки немного легче, у него есть работа, которая хоть на время позволяет забыться, а у Наташи нет ничего. Уже давно, с самого рождения Юльки, вся ее жизнь ограничилась уходом за дочерью. Юля стала смыслом ее жизни, единственным занятием. И вот теперь этот смысл пропал. Так как других детей у них не было. Как-то не получилось.

Возможно, Наташа гораздо легче бы перенесла смерть дочери, если бы точно знала, что та мертва. Да, им обоим было бы нелегко. Хоронить детей вообще противоестественно. Но так они хотя бы знали, что с ней случилось. У них была бы могила, на которую можно было бы прийти, поплакать, принести цветы…

Но по воле судьбы, они лишены этого. Юля пропала, и за шесть лет они так и не узнали, что случилось с их дочерью. И вот эта вот неизвестность гложет сердце и разъедает его похлеще любого яда.

Даже у него, постоянно занятого делами бизнеса, нет-нет, да мелькнет мысль, что, возможно, их дочь жива. Вдруг она находится в лапах какого-то психопата и испытывает нечеловеческие мученья? Можно только догадываться, о том, что занимает разум жены. Она ведь целый день один на один со своими думами. У нее нет даже такого призрачного барьера, как работа. Это он может на несколько часов отвлечься от дум о дочери. Наташа же постоянно в своей боли.

Но шесть лет – это большой срок. Эдуард не глупый, наивный мальчик. В свои пятьдесят три года он уже прекрасно понимает, что если пропавшего человека не нашли в первые две недели, то он скорее всего мертв. Но ему было бы гораздо легче, если бы он увидел дочь своими глазами. Это тяжело и непросто, но он привык все лично контролировать и доверять только себе. Увидь он Юльку мертвой, узнай, кто сотворил с его дочерью такое, он загнал бы свою боль вглубь души и сосредоточил все силы на том, чтобы покарать убийцу. Увидь он своими глазами …

Пока же этого не случилось, даже в его практичной скептической душе теплится призрачная надежда. Надежда на то, что чудо все-таки случится и однажды Юлька, живая и веселая, откроет дверь родного дома и с криком: «Мама, папа, я вернулась!» – влетит в гостиную, излучая счастье и распространяя вокруг себя аромат духов. И их дом снова наполнится весельем и любовью. Ветер выметет из мрачных сейчас комнат уныние и печаль, и уберет беспробудную тоску из уголков Наташиных глаз. Тоску, из-за которой ему в последнее время совсем не хочется возвращаться домой.

Но чудо все не происходит.

Автоматические ворота плавно разъехались в стороны, и машина скользнула внутрь. Ворота тут же возвратились на место, отсекая усадьбу от остального мира. Ухоженный сад, стоивший ему целое состояние, разительно отличался от того, что было за забором, даже в этом элитном дорогом поселке. С какой же любовью когда-то Наташа собственноручно руководила садовниками. Это было в той другой счастливой жизни, когда она еще умела радоваться и любить. Сейчас же ее не интересовал ни дом, ни сад, и Эдуарду пришлось нанять фирму ландшафтного дизайна.

Охранники вытянулись в струнку, приветствуя хозяина. Машина замерла перед крыльцом. Эдуард дождался, пока один из парней откроет перед ним дверь, и грузно вылез и машины. Сказываются годы, он уже чувствует дыхание старости.

Эдуард медленно поднялся на крыльцо, оттягивая момент, когда придется встретиться с женой, и взялся за ручку входной двери.

Наташа была в комнате Юли, и это совсем не удивило его. Возвращаясь в последнее время домой, он практически всегда застает ее здесь. Растрепанная, похоже, сегодня волосы ее и не видели расчески, она лежала на кровати дочери и по щекам ее беззвучно катились слезы. И как всегда в такие моменты жалость острой иглой кольнула сердце.

Эдуард любил жену. Любил настолько сильно, что даже в мыслях никогда не изменял ей. Его коллеги частенько заводили молодых любовниц, заказывали на вечеринки женщин легкого поведения. Он же в компании оставался «белой вороной». Другие женщины его не интересовали.

Правда, и Наташа с некоторых пор не привлекала его как женщина, но от этого она не перестала быть его другом, близким, родным человечком. Возможно, даже сейчас они стали друзьями в большей степени, чем тогда, когда были близки физически. Теперь их сплачивало общее горе.