Страница 97 из 124
Тоха уважил боевых товарищей. Спел ещё несколько песен с белогвардейским уклоном, которые знал ещё из своего времени.
Дверь вагона открыли и внутрь влезли капитан Разинцев и подпоручик Крамской. Только что из караула. Крамской не понравился Тохе с первой встречи. Мутный какой-то. Низкого роста, с бегающими глазками. Подсели к ним за импровизированный столик.
Глаза у Крамского лихорадочно блестят.
— Представляете, господа — начал он, наливая чай в армейскую кружку, — сейчас одного «товарища» ликвидировал.
Слово «товарища» подпоручик произнёс с нескрываемым презрением.
— Как так? — лениво спросил Рощин.
— О, господа, — Крамской отхлебнул и зачастил — это оказалось просто. Стою в лесу, глядь — «товарищ» идёт. Оглядывается, крадётся. Ну, думаю, неспроста. Я шасть за дерево. Он прям на меня, шагов на десять подошёл. Выхожу, винтовочку, естессно, наизготовку, — заржал Крамской. — «Стой!», говорю. Остановился. «Куда идёшь?», спрашиваю. «Да вот, — грит, — домой, в Сулин». А сам побелел, как простыня.
Подпоручик вновь захохотал и отхлебнул из кружки. Вытер ладонью губы и продолжил:
— Я ему в ответ: «К большевикам идёшь, гнида! Шпион ты… мать твою растак!». Ну он мне: «Побойтесь бога, ваше благородие, к каким большевикам, что вы, домой иду». А морда, доложу я вам, господа, самая комиссарская. Знаю, говорю… твою мать! Пошли со мной. Он затрясся весь, как лист осиновый. Куда, грит. Идём, говорю, хуже будет. Простите, грит, ваш бродь, за что же? Я человек посторонний, пожалейте, Христа ради. А вы нас, мать вашу, говорю, жалели⁈ Иди, говорю! Ну и «погуляли» немного, — Крамской осклабился, — Я сюда — чай пить, а его, выкормыша большевистского, к Духонину(17) отправил.
ДУХОНИН Николай Николаевич(1876…1917) — участник первой мировой войны, генерал-лейтенант. При Временном правительстве начальник штаба Юго-Западного, затем Западного фронтов. С сентября 1917 г. — начальник штаба при главковерхе А. Ф. Керенском. С 1 (14) ноября 1917 г. — временно исполняющий должность главковерха. Приказал освободить арестованных участников корниловского мятежа. 20 ноября (3 декабря) арестован и привезён на вокзал Могилёва для отправки в Петроград для передачи в распоряжение Реввоенсовета, где был жестоко убит озверевшими солдатами и матросами. (
— Застрелил? — недобро сощурился Рощин.
— Ну вот ещё патроны на такую сволоту тратить! — хмыкнул Крамской. — Вот она матушка, да вот он батюшка, — он приподнял винтовку, похлопав по прикладу, штыку и вновь заржал.
Этот неприятный тип стал попаданцу ещё более неприятен. В следующую секунду по телу побежали знакомые «иголочки», пространство будто подёрнулось…
Тоха стоит в лесу, где вчера был в карауле. Вдыхает морозный воздух.
— Иди, говорю, — раздаётся сзади знакомый голос.
Попаданец оборачивается. Крамской с яростью бьёт мужика в тулупе и шапке прикладом по голове. Хруст разбитого черепа. Мужик кулём падает на снег. Подпоручик с идиотской улыбкой вонзает штык в мёртвое тело. Ещё, ещё…
Пространство снова дёрнулось.
Крамской допил чай и поставил кружку на столик:
— Ладно, пойду сосну пару часиков.
Он встал и пошёл в дальний угол теплушки к нарам. За ним последовал молчаливый Разинцев.
Тоха перевёл дух и вытер рукой вспотевший лоб, подумав: «Что за хрень?».
— С вами всё в порядке, граф? — участливо спросил Чичуа.
— Да-да, — торопливо ответил программер, — всё хорошо.
— Мне иногда кажется, — тихо, чтоб его слышали только Тоха, Зарецкий и князь, прошептал Рощин, кивнув на Крамского, — что ему совершенно всё равно, где служить: у нас ли, у комиссаров ли. Грабить и убивать везде можно.
— Вы его знаете? — также тихо спросил Тоха.
— Лично нет. Слышал, что до переворота служил артистом в каком-то провинциальном шантане.
— Чего он к нам-то пошёл? — удивился Тоха.
— Кто ж его знает? Может офицерские погоны привлекают. Не знаю.
— Ладно, господа, пойду, — программер встал, надел связанные Анфисой варежки, взял винтовку. — Мне в караул.
И направился к двери. Есть о чём поразмыслить. «Может, Прилуцкого позвать? — подумал Тоха и решил: — Да не. Рано».