Страница 45 из 74
Желая бежать от мира и его соблазнов, другие аскеты обоего пола скрывались в лесах, на одиноких островах или на вершинах скал, обрекая себя на полное одиночество, и, соответственно, на питание «подножным кормом», состоявшим из диких плодов, трав, меда, птичьих яиц и личинок (и то единственно в том случае, когда анахорет не запрещал для себя «животную пищу» в каком бы то ни было состоянии). Впрочем, рано или поздно слава о подобных аскетах распространялась в близлежащих селениях и к ним начинал тянуться за благословением — а то и за пророчеством — нескончаемый поток людей, приносивших с собой скромные подарки, состоявшие из пищи и одежды. Количество и качество подобных приношений, как несложно догадаться, сильно колебались в зависимости времени года, хорошего или, наоборот, плохого урожая и множества сиюминутных причин, так что аскет порой имел возможность откладывать на черный день, а в другой раз вынужден был питаться впроголодь или вовсе вынужденно поститься в течение немалого времени.
Однако подобного рода аскеты и сами по себе, при самых благоприятных условиях, имели обыкновение доходить до крайности, изнуряя себя постоянным недоеданием и отказом даже от самого необходимого.
Так, св. Целестин, если верить его жизнеописанию, за все время сознательной жизни не взял в рот ни мяса, ни молока, три раза в неделю довольствуясь единственно хлебом с водой или даже горстью капустных листьев, и сам для себя держал в течение года шесть Великих постов (хотя — по чести говоря, куда уже было дальше?..).
Св. Екатерина Сиенская, если верить ее жизнеописанию, с шестнадцати лет принялась отказывать себе во всем, за исключением хлеба, воды и сырых овощей. Но и этого ей показалось в конечном итоге мало, и семью годами позже в своем религиозном рвении (которое для людей нашей эпохи показалось бы чрезмерным) она отвергла даже хлеб, заменив его тонкими церковными облатками. Более чем скудный рацион будущей святой дополнялся горькими травами, которые она могла только сосать — ибо при любой попытке сделать глоток несчастной становилось худо. Раймунд Капуанский, исповедник святой, утверждал, что благочестивыми упражнениями она сумела довести себя до крайней степени истощения, так что любая попытка проглотить хотя бы кусочек обыкновенной пищи вызывала у нее жестокие боли. Впрочем, и этого ей в конечном итоге оказалось недостаточно, и десять лет спустя будущая святая отказалась даже от воды и, как того следовало ожидать, в скором времени умерла.
Св. Колетта из Корби, опять же, если верить ее «житию», с самого юного возраста имела обыкновение отдавать свою порцию нищим, толпившимся у дверей, и наотрез отказывалась от мяса, а позднее, посвятив себя духовному служению, якобы научилась по сорок дней кряду обходиться без пищи, питья и сна, «что невозможно и противоестественно для человеческого существа», заключает сам ее биограф. Конечно же, подобным «подвигам» во имя веры предавалось очень небольшое количество людей, но таковые находились в течение всей средневековой эры и постепенно исчезли уже в Новое время, вместе с изменением общества как такового.
Питание бедного студента
Школьное образование было известно еще со времен Древнего мира, когда дети и подростки из тех семей, что могли себе это позволить, отправлялись в школы, где наемные преподаватели обучали их чтению, письму, иностранным или мертвым языкам, арифметике и прочим тогдашним наукам. Впрочем, сколь о том можно судить, древнейшие школы принимали учеников, живших сравнительно недалеко, так что после занятий они в тот же день возвращались домой.
Пирушка в студенческом или религиозном братстве. MS 636 fol. 9. Библиотека Валансьена, Франция
В Средние века все более получает развитие система соборных и монастырских школ (а позднее — университетов), готовивших не только ученых клириков, но также врачей и юристов, причем в самые прославленные заведения такого рода, к примеру в школу при столичном соборе Нотр-Дам, не говоря уже о Парижском или Болонском университетах, ученики съезжались со всей Европы. Конечно же, если речь шла о сыне богатых родителей, он вполне мог позволить себе комфортное существование в чужом городе или даже стране, снимая удобное жилье и окружив себя целым штатом прислуги. Но богатых людей во все времена было немного, и основную массу учащихся представляли подростки и юноши скромного достатка. Для них предназначались «дома при коллежах» того или иного учебного заведения, сходные с общежитиями поздних времен, причем за талантливых, но бедных зачастую платили, говоря современным языком, «спонсоры» — подобная щедрость полагалась душеспасительной и также способствовала становлению доброй репутации для того или иного состоятельного лица. Любопытно, что коллеж Бове — одну из составляющих Парижского университета — много лет обеспечивал епископ соответствующего города — судья и палач Девы Жанны Пьер Кошон. Имя Робера Сорбона, еще одного из подобных благотворителей, и доныне носит Парижский университет, ведущий свое начало со времен Высокого Средневековья.
Как и в прочих местах, питание в «доме при коллеже» обязано было строго соответствовать статусу — ввиду того, что студенты, в них живущие, почитались бедняками, особыми разносолами их не баловали. Основу рациона составляли овощи и дешевая рыба, в частности, Бруно Лорио, специально занимавшийся этим вопросом, полагает, что на столе зачастую (вплоть до шести дней в неделю!) оказывался суп с капустой, а также разнообразные блюда из бобовых. Фруктов, ввиду их высокой статусности, закупалось весьма скромное количество.
Питаться полагалось дважды в день, однако уставы того или иного университета могли вносить в подобный распорядок собственные коррективы, более или менее приближая его к монастырскому. В частности, в коллеже, где свои правила устанавливал Робер де Сорбон, духовник Людовика IX, школярам полагалось поститься в понедельник и вторник, предшествующие Пепельной среде (первому дню католического Великого поста), а также во все время от праздника Вознесения Господня до Пятидесятницы, тогда как со Дня Всех Святых и вплоть до начала Великого поста (по всей видимости, за исключением праздничных дней) студентам полагалась единственная трапеза, должная быть приуроченной ко времени после вечерней молитвы. Принимать пищу разрешалось исключительно в трапезной, в окружении своих товарищей, еда в комнатах строго запрещалась всем, за исключением лежачих больных, для которых делалось исключение на срок до трех дней — и то с оговоркой, что есть следовало молча и тихо, никоим образом не привлекая к себе внимания. Также хранить полное молчание полагалось за общим столом.
Питание в подобном доме было достаточно сходным с монастырским — за исключением того, что мясо дозволялось (конечно же, в период мясоеда) в случае, когда студенту вменялось в обязанность выполнять физическую работу, участвовать в крестном ходу или ином церковном действе, или, наконец, когда за столом присутствовал важный гость. В этом случае, почитавшемся достаточно торжественным, к обыкновенным дневным трапезам добавлялась утренняя, именуемая potus — далекий предок современного завтрака, причем на стол подавалось вино и дешевое мясо (как правило, говяжьи или свиные сердце, печень или язык).
Обеды и ужины в казенном доме
Приют, больница, богадельня или тюрьма представляли собой, можно сказать, дно тогдашнего общества, причем распространялось это на все сословия — сверху донизу. Дно, конечно же, было относительным, в зависимости от стартовой позиции того или иного индивидуума, но все же оставалось дном.
Говоря конкретнее, в приютах в ста случаях из ста оказывались сироты из простолюдинов, чьи родители погибли, потеряли трудоспособность по причине болезни или увечья (и тем самым уже не в состоянии оказались прокормить семью) или, наконец, будучи не в состоянии содержать многочисленное семейство, тайно или явно отказались от собственного отпрыска.