Страница 91 из 98
За все время наблюдения дыхание у наших собак было редкое, от 4 до 6 раз в минуту, типичного характера. Таким образом, естественно, должна отпасть сама собой целая серия предположений, относящихся к смерти ваготомированных животных и объясняющих ее расстройством дыхательного аппарата. Что касается трофического влияния блуждающего нерва на сердце, тооно в действительности совершенно фантастично: спустя 6 месяцев после операции сердце оставалось совершенно нормальным...
Но действительно ли мы рассмотрели все роды смерти, от которых могут погибнуть ваготомированные животные? He совсем: хотя наши животные остаются совершенно здоровыми, это происходит только при условии искусственно упрощенной жизни, умеренного и спокойного режима.
Пониженная жизнеспособность животных выражается не только в том, что они больше не могут сами есть и достаточно хорошо переваривать свою пищу, но простирается еще дальше. Однажды я потерял за несколько часов одну из моих собак, которая после ваготомии была совершенно здорова в течение примерно 7 месяцев, и случилось это только потому, что я дал ей обычную дозу камалы, чтобы избавить ее от солитера; этот же порошок, данный сразу же вслед затем в двойной и тройной дозе другим неоперированным собакам, оказался для них абсолютно безвредным. Также и для другой ваготомированной собаки обычная доза каломеля оказалась смертельной. Доктор Чешков из моей лаборатории наблюдает в данное время эффект, производимый различными энергичными жизненными условиями на ваготомированных собак, совертенно поправившихся после операции. Он делает им ванны из холодной воды, затем помещает их в очень жаркую комнату, заставляет их бегать, таскать разные грузы, и т. д. В целом ряде отношений разница между нормальными и оперированными собаками громадна.
Что прежде всего необходимо отметить, это внутреннюю температуру животного, которая делает резкие и частые скачки; небольшая прогулка поднимает ее на 1.5°, более длительная прогулка (около двух часов) по довольно свежей погоде подняла ее до 42.5°; пришлось прекратить опыт охладить животное из опасения смертельного перегревания. Пребывание в комнате при температуре в 28--30° также очень легко поднимает температуру до 42 градусов. Поэтому также приходится прерывать опыт и по тем же причинам; если же, наоборот, внешняя температура низка, то животное очень быстро и очень чувствительно охлаждается; при одинаковых внешних термометрических условиях колебания температуры от 0.3 до 0.4° до R формальной собаки соответствуют скачкам в 6 градусов оперированного животного; собака становится, так сказаль, хладнокровным животным.
Очевидно, в обычных условиях эти собаки легко бы погибли или от чрезмерного охлаждения зимой, или от перегревания летом. Но в настоящий момент, за отсутствием окончательного анализа, трудно с точностью решить, в чем дело в этом случае: является ли причиной изменение дыхательного механизма или, быть может, тут дело в каких-то специальных терморегулирующих аппаратах.
Есть еще другой факт, часто наблюдаемый у этих животных; это - неспособность сердца легко возвращаться к нормальному состоянию, раз оно уже ускорило свои движения. Проходят часы (вместо минут, как у нормальной собаки), прежде чем сердце вернется к ритму, свойственному ему до операции. В обычных условиях наша собака постоянно имела бы случай ускорять таким образом свой пульс и ее сердце рано или поздно истощилось бы от этого. Самое интересное это то, что в этих опытах давление крови и амплитуда колебаний этого давления остались без заметного изменения.
Таким образом, кроме различных родов смерти, констатированных нашими предшественниками у ваготомированных животных, имеется еще значительное количество возможных родов смерти.
Но положение экспериментатора по отношению к этим последним сегодня совершенно иное и относительно гораздо более выгодное, чем прежде. Полный мрак окутывал причины смерти ваготомированных животных; приходилось выискивать причины, проникать в них и тогда только находить способ спасти животное. В настоящее время экспериментатор может вполне сознательно, по своему желанию и действуя систематически, заставить действовать то или иное жизненное условие, могущее стать смертельным.
Господа, прошу меня извинить, что я так долго распространялся об этом второстепенном в физиологии вопросе, но мне кажется, что в нем сконцентрирована основная мысль моего сегодняшнего доклада.
Да, тайна смерти животного организма - организма, взятого как совокупность органов, не существует уже давно: она удалилась с глаз экспериментатора до более подходящего времени в глубины живой клетки и живой молекулы.
Выживание ваготомированных животных, так же как неисчислимое количество физиологических и главным образом медицинских фактов, является постоянным торжеством концепции животного организма как единого физико-химического и механического целого.
В самом деле, во всех стадиях разработки нашего вопроса не выявил ли себя животный организм исключительно как машина, чрезвычайно сложная, конечно, но все-таки покорная и послушная, как всякая другая машина?
Этой машине нанесено колоссальное повреждение, множество ее мелких и крайне важных частей сломано, отношения между ними глубоко изменены, машина стала ни к чему не годной; за этим последовало полное разрушение.
Что же делал физиолог перед этим разгромом? Искусно, терпеливо, в течение целого века он продолжал анализировать одно за другим все нарушения, которые он сам же производил своим грубым прикосновением к этой деликатной машине; а их, этих нарушений, было громадное количество; тем не менее от старался отыскать смысл и значение каждого из них в общей работе машины.
В результате получилась длинная градация важности разрушений: одни вызывали сразу полный развал всей остальной машины; другие доводили ее до гибели более или менее постепенно; третьи, наконец, вызывали лишь нерегулярность ее работы.
Вот, руководясь этими различными категориями фактов, и можно было добиться спасения машины.
Одну сломанную часть, насколько возможно лучше, заменили другою, такою же необходимой; но так как она, благодаря разрушению, несколько утратила свою силу и точность, то это было восполнено внешними способами; часть работы, хотя и важная, но не всегда необходимая, была просто сокращена с той целью, чтобы нерегулярная работа этой части не могла вызвать опасного изменения в других более существенно-необходимых частях.
И физиология в конце концов восторжествовала над всеми этими трудностями; исправленная таким образом животная машина продолжала свою работу вполне успешно.
Разве это не напоминает, как две капли воды, образ действия всех механиков, которым поручают ремонт той или иной сложной машины?
Так почему же тогда нам иногда рекомендуют иной путь, иное направление, которое будто бы лучше соответствует полноте жизненных явлений? С нашим старым знаменем в руках, разве мы перестали постоянно подвигаться вперед в изучении организма? Наша власть над этим животным организмом только и делает, что увеличивается.
После периода аналитической работы мы вступили безо всякого сомнения в период синтетический. Эта работа над ваготомией у животных, продолжавшаяся более ста лет, не указывает ли на постоянный и новый прогресс синтеза, увенчанный, наконец, полным успехом в этом частном вопросе?
И это лишь единичный пример среди массы других. Я напомню вам только изумительный опыт Гольца и Эвальда, которые вполне успешно выходили собак, почти совершенно лишенных спинного мозга.
Все это означает, что мы достаточно анализировали организм; наши познания об основных отделах организма теперь достаточно велики по сравнению с тем, что нам еще придется изучить. Нет никакого сомнения, что в этом направлении нас ждут еще более блестящие, еще более значительные успехи. Судя по тому, что мы уже знаем, синтез, широко примененный ко всему организму как новый метод, окажет великую помощь будущим физиологическим исследованиям; он сделается энергичным подстрекателем для других изысканий, для других исследований.