Таинственная невеста

И что удивительнее — молчал.

Лицо его было тихо и серьезно.

Как будто фигляр остался дома, а сейчас сидел он настоящий. Мурин терялся в догадках, что значила эта перемена.

— Вон там не видать, все подо льдом, но там речка, — указал Аркадий. — Летом ставят сети, часть оброка у маменьки платят сушеной рыбой, ее возят даже на ярмарку. Если поехать выше, то увидим мельницу. Хотите?

Он слегка обернулся на Мурина.

— Мельницу? — переспросил тот.

— Она в полном порядке, в общем-то.

— В порядке — и ладно.

— Ну как скажете.

Проехали еще. Все так же молча.

— Здесь маменька обычно сеяла клевер.

Мурин повернул голову и посмотрел на белое полотно. Снег, плоский и твердый, сверкал на солнце. Мурин опасливо потянул ноздрями. Воздух был чист и свеж. То ли оттого, что схватил мороз. То ли они все еще были далеко от злополучной рощи.

При мысли о ней у Мурина свело живот. Страх стал просачиваться в душу, как черная вода. И, чтобы встретить его лицом к лицу, Мурин резко спросил:

— До рощи-то еще далеко?

— Которой? У маменьки… то есть у моего братца Егора — их несколько.

— Разве мы не за сапогом едем?

Аркадий Борисович ничего не сказал. Не сводя глаз с блестящего бугристого льда впереди, наклонился, вынул и бросил в руки Мурину его сапог. Тот едва успел его поймать. Сапог был чист и смазан дегтем. Мурин уставился на него, как на привидение.

Но сапог был точно его. Ушки оторваны в прошлой схватке с грязью. Парный тому, что стоял сейчас в доме госпожи Козиной.

— Что за… шутка! Что это значит?

— А вам непременно надо, чтобы мы сами рылись на том кладбище, как два вурдалака?

— Нет.

Аркадий кивнул:

— Я так и предположил. Поэтому послал туда вчера Осипа с лопатой. Он у нас привычный. В турецкой кампании был.

— Благодарю.

Аркадий покачал головой, глаза его по-прежнему были устремлены куда-то между ушей коня:

— Чертов адище. Все эти тела. И это мы еще тут, в Энске, как бы остались в стороне. Страшно думать, каков сейчас Смоленск. Или Москва.

— Да, — только и сказал Мурин. — Ад.

Аркадий опять покосился на него:

— Дрянные воспоминания?

— Вроде того.

— Ладно.

Аркадий опять умолк. Покосился на Мурина, увидел недоумение у него на лице.

— Ха! Думали, я вам по дороге поведаю весь свой жизненный путь? Оболью помоями матушку, сестрицу, братца, прекрасную Елену? Изложу свою картину событий, в которой сам буду изображен лестным образом? Тогда вы промахнулись.

— Не сумели найти для себя лестных красок?

— Отчего ж.

— Заинтриговали. Например?

— Например, я нежный брат.

— Удивили.

— Зря удивляетесь. Матушка нас не больно любила. Так мы втроем друг за дружку горой.

— Заметил вашу нежность. Когда вы травили бедную невестку.

— Виновен. Признаю! Но не отказываюсь. Я ей ни на грош не верю. Она окрутила Егора из каких-то своих соображений.

— Не верите, что полюбила?

Аркадий хмыкнул.

— …может, ваш брат ее полюбил.

— Мог. Но жениться?!

— Отчего ж нет?

— Она ему не пара.

Мурин издал смешок.

— Не смешно. Они — не пара. Хоть режьте меня.

— Как вы, думает добрая половина родственников о женитьбе своих ближних. И ничего.

— Промолчу.

И в самом деле исполнил угрозу. Некоторое время оба молчали.

— Вы точно не собираетесь раскрывать мне глаза на ваше душевное совершенство? — не выдержал первым Мурин.

Аркадий поднял руку, покрутил ею у сомкнутых губ, точно запирал их ключом, а потом ключ выбросил в снег.

— Зачем же тогда мы едем?

— Как зачем? — удивился и Аркадий. И тоже искренне. Даже впервые обернулся на Мурина: — Разве вы передумали покупать матушкино — то есть Егорово имение?

Мурин целую секунду осмыслял его слова. Восстановил цепочку до самого источника сведений. А потом захохотал. Он хохотал, хохотал до слабости в руках и второй раз потерял бы сапог. Если бы Аркадий Борисович не успел его подхватить.

Наконец Мурин отхохотался.

— Отпустило? — осведомился Аркадий Борисович. — Вы вашим гоготом лошадь напугали. Что смешного?

— Ничего. Люблю Энск, — сообщил Мурин. И все же уточнил: — Я не думал покупать имение вашего брата Егора. И никогда не собирался.

— Но говорят…

— В Энске всегда говорят. Обо всем и обо всех. Вам ли не знать.

Аркадий Борисович вздохнул.

— Понятно.

Он быстро и легко принял правду. Предложил:

— Тогда давайте просто любоваться пейзажем. Чего дома сидеть. Такая дивная погода зря пропадает.

— Давайте.

Аркадий Борисович тряхнул вожжами. Лошадка побежала скорее. Оба отдались ритму ее бега, пригрелись на солнце. Мелькали деревья, солнце так и стреляло между ними, на другой стороне волнисто бежала голубая тень возка. Каждый погрузился в свои мысли. Остаток пути молчали.

«Мы втроем друг за дружку горой», — думал Мурин о словах Аркадия. Нежная привязанность между братьями и сестрой могла обернуться темной стороной к тем, кто не входил в кружок. Что, если так и случилось? Мурин представил себе, как в тот день, когда предстояло умереть их матери, черствой, не любящей, они сидели в гостиной, эти брат и сестра. Наряженные, одетые. И «бесились». Не потому, что опаздывали к обеду, куда были приглашены. Они были воронами, которым не терпелось клевать падаль.

Они вернулись в Энск, Аркадий свернул в тихий проулок и осадил возок возле дома госпожи Козиной:

— Приехали, барин, — насмешливо выкинул руку в сторону крыльца.

Мурин помедлил, сходя. Посмотрел Аркадию в лицо, точно хотел прочесть по нему… Но ничего не прочел. Лицо было красным и гладким, видать, онемело и выстыло от холода и ветра, как у самого Мурина.

— Ваш сапог, — напомнил Аркадий.

Мурин хлопнул себя по лбу. Юхнов передал ему черную трубу сапога, она матово блестела на солнце.

Мурин сунул сапог под мышку.

— Благодарю, Аркадий Борисович.

— Всегда к вашим услугам.

Он хлопнул вожжами, и скоро возок скрылся за поворотом.

Мурин вошел в дом, поставил на пол сапог — и не успел даже снять перчатки, как попал в совершенный кавардак.

— Пришел! — закричала старая горничная.

Топоча, выбежали обе сестры. Лица их раскраснелись, в руках платочки. А в руке у госпожи Макаровой еще и листок.

— О, боже мой, сударь…

Обе были явно чем-то потрясены. Мурин не знал, что и думать. Лицо госпожи Макаровой задергалось, листок в руке задрожал.

— Мой Васюта… — Она ткнула платочек к глазам, всхлипнула.

У Мурина сердце ухнуло: «Погиб».

— …пишет, — выдавила госпожа Макарова.

«Слава тебе, господи», — подумал Мурин: остальное поправимо, даже если Васюте в итоге отняли ногу или даже обе. Он уже приготовился втолковать это госпоже Макаровой. Но она опередила его:

— Пишет мальчик мой, что Егор Юхнов погиб.

— Господи… — выдохнул Мурин и не сразу понял, что повторяет то, что раньше сказал ему доктор Фок и многие другие. — Несчастное семейство…

— Ужас, сударь, — кивнула госпожа Козина. — Как в поговорке, пришла беда — отворяй ворота. Одна она не приходит. Сперва мать, теперь сын.

Он протянул руку. Госпожа Макарова вложила листок.

Мурин пробежал глазами чернильные строки. Письмо было коротким, ему не потребовалось много времени, чтобы отыскать в нем подробности, которым сам не раз был свидетелем во время кампании. Атака. Выстрелы. В офицеров всегда метили прицельно. Мурин выхватил глазами фамилию.

— Погодите, здесь же речь о некоем корнете Шелкове. Это он убит во время атаки.

— Нет-нет. То есть да. Ты дальше прочти.

Мурин прочел дальше:

— «…эта потеря печально добавилась к списку ранее погибших товарищей по полку: Нечаев, Коротков, Максимов Второй, Юхнов…» Юхнов. Вот оно что. — Мурин протянул письмо, возвращая госпоже Макаровой.

Но та не взяла, только ласково пожала его руку своей.