Страница 53 из 92
Типичным примером такой политики явилась ликвидация хасидской синагоги «Цемах Цедек». Осенью 1927 г. хабадникам был передан в пользование полуразрушенный двухэтажный дом на углу улиц Жуковского и Восстания, в восстановление которого община вложила много труда и средств. По воскресеньям в синагоге происходили собрания, на которых наряду с проблемами религиозного образования и благотворительности решались вопросы организации артелей для ремесленников, соблюдавших субботу. С точки зрения властей эта деятельность выходила за рамки прав религиозных объединений, поэтому, воспользовавшись ужесточением антирелигиозной политики, Исполком принял меры по ликвидации «Цемах Цедек», одной из трех последних действовавших в Ленинграде синагог. Его задача облегчалась тем, что раввин Лазаров был арестован в 1930 г. по обвинению в организации религиозного обучения и связях с Любавичским ребе. Сначала ЖАКТ добился выселения синагоги с первого этажа здания. Руководители общины всячески протестовали, однако отвоевать назад первый этаж им не удалось. 1 января 1932 г. райисполком отказался продлить договор с синагогой об аренде помещения. Ни жалобы «двадцатки» на несправедливость, ни ее клятвы в верности советской власти, ни даже обвинения исполнителей в «антисемитских тенденциях» не помогли; Ленсовет твердо решил закрыть синагогу. 17 марта 1932 г. она была опечатана. При этом с членов «двадцатки» взыскали стоимость утраченного синагогального имущества, которое было оценено абсолютно произвольно.
30-е годы. Окончательный разгром
В 30-х функции Правления Хоральной синагоги свелись к удовлетворению основных религиозных нужд прихожан. О более широкой деятельности и тем более о всероссийском лидерстве ленинградской общины уже не могло быть и речи. После разгрома ЛЕРО и смерти Каценеленбогена (декабрь 1930 г.) Хоральная синагога три года не имела своего раввина. Только в ноябре 1933 г. на общем собрании «двадцатки» был выбран новый раввин. Хотя пост председателя Правления после ликвидации ЛЕРО занимал митнагед Фэйбиш Эстрин, по-видимому, при выборе раввина было учтено, что вес любавичских хасидов в синагогальной жизни возрос, а их собственная синагога «Цемах Цедек» закрыта.
Поэтому впервые в истории Хоральной синагоги на эту должность пригласили хабадника, минского раввина Менахема-Менделя Глускина, известного, впрочем, своей толерантностью к митнагедам. Раввин Глускин был вдов и самостоятельно растил четырех дочерей. В Минске раввина притесняли и лишили жилья. Надеясь на обещанную квартиру в Ленинграде, Глускин принял предложение Хоральной синагоги и летом 1934 г. переехал туда вместе с дочерьми. Однако, как выяснилось, квартирные деньги были растрачены, так что семья раввина и в Ленинграде продолжала полубездомное существование, ютилась по разным углам. Прихожане вскоре признали авторитет нового раввина, оценили качество его проповедей («дрошей»). Вместе с тем в управление синагогой и в организационные дела он не вмешивался. Раввин Глускин прожил в Ленинграде только два года. Плохие бытовые условия подорвали его здоровье, и он умер 27 ноября 1936 г. в проходной комнате чужой квартиры. Похороны и надмогильный памятник раввину оплатила община. Она же выплачивала скромную стипендию его младшей дочери Гите, пока та не закончила школу.
Преобладание любавичских хасидов в религиозной жизни проявилось не только в выборах раввина, но и в том, что только им, в условиях 30-х, удалось создать и поддерживать вечерние курсы по Торе и Талмуду. Кроме Ленинграда такие курсы, называвшиеся «Тиферес Бахурим», существовали в Москве, Минске, Невеле, Самарканде, Витебске. Ленинградский кружок «Тиферес Бахурим» образовался, видимо, в 1932 г. Его посещали, как правило, молодые люди — студенты, интеллигенты, торговые работники, не имевшие систематического религиозного образования. Объединенные интересом к иудаизму, они собирались на исходе субботы для изучения Талмуда и хасидизма под руководством Эльханана Морозова, бывшего секретаря Любавичского ребе. Вместе молодежь встречала и еврейские праздники. Аналогичный кружок существовал и для девушек. В рамках «Тиферес Бахурим» в Ленинграде обучалось около 30 юношей и 10 девушек.
В 1932 г., после закрытия синагоги на ул. Жуковского, евреи могли молиться только в Хоральной синагоге на Лермонтовском проспекте и в синагоге «Шаарей Цион» на Артиллерийской улице. Кроме этих двух синагог верующие собирались на молитвенные собрания на квартирах. Только в одном Володарском, «нееврейском» районе в 1936 г. существовало шесть разрешенных властями квартирных миньянов, где молилось в общей сложности до 240 человек. В Смольнинском районе евреи молились на семи квартирах. Можно предположить, что в действительности верующих было гораздо больше, поскольку не все квартирные миньяны обращались за официальным разрешением, а многие евреи перестали ходить и в синагогу и в миньяны, опасаясь репрессий.
В 1932 г. в стране была объявлена антирелигиозная пятилетка, по плану которой к 1 мая 1937 г. намечалось закрыть все молитвенные дома в СССР и «изгнать само понятие Бога». В пропаганде атеизма в Ленинграде ведущая роль была возложена на Музей истории религии и атеизма, открытый в том же году в бывшем Казанском соборе. Там экспонировались конфискованные предметы религиозных культов, в том числе и иудейского. В 1935 г. рядом с музейной экспозицией, посвященной инквизиции, располагался макет синагогальной темницы. Директор музея, крещеный еврей Владимир Богораз приравнивал нормы еврейского средневекового общинного самоуправления к ужасам инквизиции. Он писал: «Им (инквизиторам. — М.Б.) отвечает синагога: кто из евреев не подчинится старшему раввину, тому полагается смертная казнь и конфискация имущества».
Начавшееся в 1936 г. возрождение русского национализма и борьба с «правым уклоном» означали резкое усиление административно-репрессивных антирелигиозных мер по сравнению с пропагандистскими. В самом начале 1936 г. властями была предпринята попытка запретить выпечку мацы к Песаху в подвальном помещении Хоральной синагоги, где она выпекалась в предыдущие годы. В ответ на это группы верующих в середине января обратились в жилищные отделы Октябрьского, Кировского, Смольнинского, Володарского районов с просьбой об аренде помещений под пекарни мацы. Все жилотделы отказали верующим, однако председатель Ленсовета Кадацкий (может быть, по указанию самого Жданова), все-таки разрешил снова печь мацу в синагоге. Тогда в марте ответственный секретарь Комиссии по вопросам культов при Леноблисполкоме Неглюевич и подстрекаемый им Горфинотдел попытались сделать производство мацы экономически непосильным для «двадцатки». Они предложили Наркомфину и Культовой комиссии при ВЦИК повысить налог на выпечку с 10%, как это было в предшествующем году, до 50% и взимать налог не с фактического количества произведенной мацы, а с оборота, рассчитанного так, как если бы мацу пекли круглый год. Налог предлагалось повысить ввиду ожидаемого большого объема выпечки (около 40 тонн), затруднительности контроля над расходованием выручки и теоретической возможностью извлечения отсюда нетрудовых доходов.
Однако маца нашла неожиданного защитника в Москве в лице начальника Сектора массовых платежей Наркомата финансов Берловича, который отклонил обложение организаторов выпечки налогом из годового расчета, указав, что это равносильно запрету на выпечку мацы.
В следующем году атака на мацу повторилась, только на этот раз требования Неглюевича о повышении налога на выпечку и о выселении мацепекарни из синагоги показались Москве слишком мягкими. В феврале 1937 г. Культовая комиссия вообще запретила еврейским религиозным общинам производить выпечку мацы, предложив дать согласие на изготовление ее госорганами. В ответ на этот запрет пятеро ленинградских религиозных лидеров решилась на смелый по тем временам шаг. Они послали протесты Сталину, Калинину и Молотову. Все три письма были подписаны председателем Правления Хоральной синагоги Ф.С.Эстриным, его заместителем Ш.Н.Угорским, а также активистами С.А.Азархом, А.И.Гутерманом и А.З.Гутманом. В этих почти идентичных по содержанию документах общинные лидеры объясняли, почему государственные пекарни не могут выпекать ритуально чистую мацу и что запрещение религиозным общинам печь мацу означает лишение десятков тысяч верующих возможности есть мучные изделия в течение восьми дней. Они подчеркивали, что постановление Культовой комиссии является для верующих евреев подлинным бедствием и что запрет на мацу «не имеет прецедентов в истории евреев».