Страница 46 из 92
Директивы ЦК РКП (б) от 1922 г. о политике по отношению к религиозным группам и сектам предписывали советским и партийным органам на местах быть особенно деликатными при принятии мер, затрагивающих религиозные чувства широких масс. Документ подчеркивал, что настоящий момент совсем не подходит для антирелигиозной борьбы. Газета Дер Эмее в марте 1922 г. сообщала, что Агитпроп не будет больше оскорблять религиозные чувства верующих и сконцентрируется на истории религии.
Впрочем, по отношению к православию на деле проводилась более жесткая политика. Она выразилась в процессах над духовенством в ответ на их противодействие изъятию церковных ценностей, проводившемуся под предлогом помощи голодающим Поволжья. В одном только Петрограде на «процессе церковников» судили 86 человек, 10 были приговорены к смертной казни, четверо, в их числе петроградский митрополит Вениамин, казнены.
Чтобы продемонстрировать народу, что борьба идет не только с церковью, но и с синагогой, деятельница Евсекции Эстер Фрумкина выпустила в 1923 г. памфлет Долой раввинов. Конфискация ценностей в петроградских синагогах проходила без эксцессов. Золота община не имела, а все ее серебро было отобрано. В Доме омовения при Преображенском кладбище было изъято одиннадцать серебряных венков весом около пуда. Из Петроградской синагоги забрали семисвечник, подсвечники, украшения со свитков Торы и другие предметы общим весом 2 пуда 28 фунтов. Раввин Айзенштадт в первый день Песаха призвал прихожан жертвовать в пользу голодающих.
Так как в синагогах, в силу специфики иудаизма, изымать было почти нечего, конфискация ударила по христианам сильнее, чем по евреям. Чтобы исправить «несправедливость», известный большевик Емельян Ярославский (Губельман) на страницах Известий предложил обложить прогрессивным налогом плату за места в синагогах и за «алию» (восхождение) к Торе. Петроградский журналист, обладатель сионистского псевдонима Бен Иегуда поддержал Ярославского, отметив, что если раввины будут против, можно обратиться за содействием к младшим служителям синагог.
После изъятия ценностей собрание прихожан Хоральной синагоги, не желая расставаться с предметами, имевшими для них историческое значение, начало хлопоты о возврате изъятого в обмен на равноценное количество золота и серебра. Это неосторожное ходатайство навело, по-видимому, власти на мысль, что с евреев взяли не все что можно. Поэтому председатель комиссии по изъятию, в прошлом председатель Петроградской ГубЧК, Иван Бакаев вызвал раввина Айзенштадта и предложил ему дополнительно внести от еврейской общины еще 310 (!) пудов серебра. Свое требование он объяснил необходимостью успокоить общественное мнение, которое считало, что евреи слишком легко отделались. Цифру в 310 пудов Бакаев вывел, приравняв Хоральную синагогу к Казанскому собору (из последнего изъяли 160 пудов серебра), а молельни — к крупным православным церквам. Правление синагоги решило отказаться вносить дополнительное серебро. Похоже, это дело не закончилось ничем: реквизиции внезапно прекратились, когда государство убедилось, что стоимость изъятых ценностей не покрывает политического ущерба от кампании.
Петроградские синагоги и сами организовывали помощь голодающим. При каждой синагоге образовались районные комитеты, пославшие своих представителей в городскую общину. Из этих представителей было образовано Общество помощи бедным евреям, распределявшее собранные суммы среди беженцев и бедняков. Однако в независимой инициативе верующих советская власть заинтересована не была. В феврале 1922 г. Евсекция закрыла Общество, лишив нуждающихся помощи.
Инициатива верующих была ограничена Евсекцией и тогда, когда в Петроград прибыло несколько сот еврейских сирот, а средств на их прием у властей не оказалось. Евсекция предложила одной из синагог собрать деньги в помощь детям. Правление синагоги не только согласилось, но и изъявило готовность взять на себя попечение о сиротах. Однако от последнего Евсекция отказалась и, взяв у синагоги деньги, занялась искоренением у детей религиозных привычек. Сироты сопротивлялись воспитателям-коммунистам, не согласились идти в баню в субботу и требовали, чтобы с ними читали вечернюю молитву.
В целом же положение иудаизма стало поправляться по мере разрешения частного предпринимательства и улучшения материального положения верующих. В канун Песаха 1922 г. Петроградская правда, переведенная на хозрасчет и заинтересованная в публикации рекламы, охотно помещала объявления пекарен, выпекавших мацу. В августе в бывшем зале Павловой на Троицкой улице состоялось торжественное субботнее богослужение, на котором пел знаменитый киевский кантор П.Пинчик. На соответствующем объявлении, помещенном в газете, красовался Маген-Давид. Кантор Пинчик выступил вновь в декабре на «Первом зимнем еврейском концерте» в Большом зале Филармонии на пл. Лассаля (в бывшем Дворянском собрании). По городу снова стали открываться кошерные продуктовые и мясные лавки, еврейские столовые и кухмистерские; в центральных книжных магазинах продавался еврейский календарь на идише и русском.
Симптомом некоторого смягчения политики по отношению к религии можно считать разрешение властей напечатать талмудический труд раввина Каненеленбогена Мэаян мэй нефтоах в государственной типографии «Красный агитатор» (1923 г.). За ее набор на иврите пришлось уплатить на 125% больше, чем за аналогичную по объему русскую книгу. Мэаян мэй нефтоах распространялся по всему еврейскому миру, включая Палестину. В той же типографии в 1924 г. была напечатана книга Катриэля Воробьева Сэфер мофтей хатэва (Книга чудес природы) религиозного содержания.
В 1923 г. СССР покинул Моисей Айзенштадт, олицетворявший просвещенный дореволюционный характер общины. Хоральная синагога все более теряла столичный облик. Пышность и блеск богослужений, напоминавших скорее театральные представления, где проповеди велись по-русски, места стоили дорого, к Торе выходили по билетам, а публика приезжала в синагогу в колясках и сидела во время службы в цилиндрах — все это ушло в прошлое. Синагога наполнилась теперь выходцами из местечек и деревень. Они принесли с собой традиционный уклад жизни и богослужения. Старых петербуржцев это раздражало. Проповеди теперь читались на идише, хотя еще недавно он не допускался в синагогу в качестве языка религии.
Наплыв религиозного населения, отличного от старожилов, индифферентных к иудаизму, привел к открытию новых молелен и синагог по всему городу. Обычно они размещались в просторных квартирах на вторых этажах доходных домов. На углу Троицкой общество хасидов центрального района «Бейс-Яков» (Иврио), существовавшее до 1929 г. На той же Троицкой улице, д.12 существовала также митнагедская синагога «Иврио».
С апреля 1922 г. по июнь 1924 г. в доме 47 по Вознесенскому проспекту располагалась квартирная синагога «Тиферес Исроэль» (Слава Израиля). Жильцы дома неоднократно жаловались в районный и губернский исполкомы, прося закрыть синагогу на основании того, что ее «двадцатка» будто бы не желает подчиняться домовой администрации, не платит аренду и не участвуют в работах по дому. Однако жалобы не помогли, и синагога продолжала действовать. Когда в апреле 1924 г. само Правление «Тиферес Исроэль» обратилось в исполком с просьбой о переводе синагоги в другое помещение, в Никольском переулке, то разрешение, после ряда проверок, было получено. Хотя у синагоги «Шаарей Цион» (Врата Сиона) власти отобрали здание на Знаменской улице, но зато разрешили арендовать другое помещение на Артиллерийской улице.
На проспекте Огородникова находилось религиозное общество «Медрош-Шмуэль» под председательством Е.Фальтиновича. В Малом здании Хоральной синагоги располагалась так называемая «молельня хасидов-торговцев» во главе с Ихудой-Лейбом Майзелем. Всего в середине 20-х в Ленинграде действовало 17 синагог и молелен (по сравнению с 13 накануне Октябрьского переворота).
Можно предположить, что посещаемость синагог поднялась не только за счет прироста населения и большей религиозности новых иммигрантов, но и было в какой-то степени проявлением богоискательства петроградской интеллигенции времен НЭПа. Бывший фолкист Иосиф Клейнман в июне 1922 г. недвусмысленно призывал в Еврейском вестнике вернуться к «старым вехам», к Торе. В то время как внутренний мир верующего ортодокса был незыблем, некоторые полуассимилированные еврейские интеллектуалы пытались переосмыслить свое отношение к религии и народу. Эти колебания хорошо видны в рассказе Льва Лунца «Родина», написанном в июле 1922 г. В нем автор противопоставляет себя другу и решительному ассимилятору Вениамину Каверину («Я не люблю евреев. Они грязные...»). Сам герой, от имени которого ведется повествование, мучается от того, что семья, садясь к субботнему столу, не зовет его, что он живет в их доме, как филистимлянин, что он, не верующий в Бога, хочет и не может увидеть синее небо Палестины, которое его старый отец «видел, видит и будет видеть».