Титановый бардак

Молотов выставил финнам ультиматум, потребовав отвести все финские войска на двадцать пять километров от границы, финны ответили практически матом — и в среду первого ноября советские войска перешли границу…

А еще в понедельник двадцать девятого октября Павел Сухой с грустью ходил вокруг своего новенького самолета. Рядом с ним ходил и Архип Люлька, который должен был предоставить для этого самолета моторы — и он обещанные моторы сделал, но вот совместить изделия обеих конструкторов не получилось. Просто потому, что изделие «экспериментального моторного завода» было на два сантиметра «толще» чем предназначенная для него гондола.

— Павел Осипович, а тебе эти гондолы переделывать долго? А то я-то всяко эти миллиметры с мотора не срежу.

— Да я это понимаю, мне интересно, где это мы так промахнулись? А переделывать… даже если чертежи завтра новые сделаем, пока их на завод доставят, пока готовые сюда привезут — это минимум десять дней не считая времени на изготовление. Ладно, пошли к расчетчицам, посмотрим как быстро они пересчитать гондолу смогут. Там же в программе вроде лишь одну цифру поменять надо.

Несмотря на то, что с расчетным отделом Павел Осипович работал уже не первый год, он все еще относился к девочкам-расчетчицам с тайным трепетом. Ну, сидит в огромном зале пара сотен молодых девчонок, ну стучит по клавишам в соответствии с лежащими перед ними бланками программ… Тут ни опыта, ни знаний особых не требуется, большинство девочек, работающих расчетчицами, только восьмилетку закончить успели — но в результате их работы вдруг рождается математически обоснованная конструкция важного элемента самолета. Или не рождается — что гарантированно было следствием ошибки инженера, этот элемент проектировавшего. А от девочек-то лишь требовалось в верном порядке кнопки нажать — но поди ж ты, толпа бывших школьниц легко ловила на ошибках и опытнейших инженеров. Правда почему не вышло у них конкретно эту ошибку отловить…

В зал к расчетчицам Павел Осипович заходил лишь при острой необходимости: все же, даже не смотря на то, что все стены в зале и потолок были обиты специальными «звукопоглощающими» панелями, а каждая из расчетчиц сидела в отдельной «коробке» из таких же панелей, треск сотен «Рейнметаллов» его очень раздражал. Внезапно он задумался о том, сколько же денег было потрачено Ириной Алексеевной на все расчетные отделы ее многочисленных КБ и заводов. Одна машинка, по слухам, стоила в Германии около двух тысяч марок, почти столько же, сколько должен был стоить готовящийся там к выпуску «народный автомобиль»… с другой стороны, один только фюзеляж нового самолета стоил, вероятно, не меньше, чем все арифмометры в этом зале, а к фюзеляжу нужно было добавить и два явно недешевых мотора…

Он взял в руки «программу», по которой в прошлый раз рассчитывали гондолу — и тут же обнаружил причину столь нелепой ошибки: в задании цифра «5» была написана криво, так криво, что даже сам Павел Осипович поначалу принял ее за тройку. И, что было самым противным, он даже знал, кто именно эту цифру так криво написал…

Через час он вместе со своим криворуким инженером он сидел в кабинете Лукьяновой и объяснял ситуацию.

— Ну и чего ты его ко мне привел? Ты же сам Главный Конструктор, вот взял бы, лично вывел его на лужайку и пристрелил в кустах. А мне-то зачем на его кислую физиономию смотреть?

— Но ведь даже если потерянного времени не считать, прямой ущерб в восемьдесят шесть тысяч. Я даже не знаю, какое ему наказание определить…

— Ну ты как юная пионерка… пусть возьмет тетрадку… общую пусть возьмет, потолще — и всю ее испишет красивыми цифрами «пять». А если он еще раз что-то подобное отчебучит, тогда уже приводи ко мне, я его лично пристрелю. Товарищ Гришин, вы поняли? Все, идите… а ты, Павел Осипович, что-то еще сказать хотел?

— Да. А нельзя ли новые гондолы здесь, на экспериментальном, сделать? А то недели три потеряем… а машина Ильюшина уже на испытаниях в НИИ ВВС, её, наверное, на следующей недели в серию утвердят.

— Так, товарищ Сухой, гондолы здесь изготовить не можно, а необходимо. Пиши заявку в цех, я подпишу. А что до машины Ильюшина — тебе-то до нее какое дело? Запомни, на носу себе заруби: твою машину с ценой за три миллиона НИИ ВВС в производство не запустит ни-ког-да! Они и Ил утвердили лишь потому, что я запретила Сергею Владимировичу рассказывать сколько стоит алюминиевая бронекапсула. Так что оставь надежду, всяк!

— А зачем же…

— У тебя есть свой завод, и машину мы будем делать там, ни какие НИИ вообще не спрашивая. Деньги у нас на производство есть, сырье все свое — зачем нам еще кто-то с охренительно ценными советами? И да, я планер твой посмотрела, просчитала — звони на завод, я утверждаю начало выпуска. Пусть сразу закладывают на все стапеля, нам за год минимум полста машин сделать нужно. Еще вопросы есть? Тогда иди, не отвлекай: у нас, если ты не в курсе, какая-никакая, но война намечается…

Война шла как-то не очень. Советская армия за неделю дошла до «линии Маннергейма» и встала: прорвать с ходу эту, с позволения сказать, «линию» у Мерецкова не хватило ни умения, ни сил. По этому поводу Петруха исходил на известную субстанцию, ведь он еще в начале сентября передал Мерецкову (причем лично в руки) весьма подробные карты этой линии и даже чертежи большинства новых ДОТов! Валентин даже порывался сам на фронт отправиться — не столько воевать, сколько командовать «отдельным полком НКГБ», сформированным институтом Слащева, но по настоянию самого Слащева ограничился отправкой одного «специального батальона». А шире всех развернулась Гуля: на фронт были отправлены сразу семь «полевых госпиталей», в которых, кроме всего прочего, состояли на службе чуть больше тысячи военных врачей.

Впрочем, очень существенную помощь армии оказала и Аня: на фронт из Хранилища-13 было отправлено почти двести тысяч комплектов зимней формы. Очень специфических комплектов очень специальной формы: куртки из белого лавсана с подкладкой из двустороннего искусственного (и тоже лавсанового) меха, такие же штаны, гимнастерка и брюки из флиса — швейная фабрика в Пестово не напрасно работала все эти годы.

А Валера внес свой вклад: на фронт были отправлены бронежилеты. Не супер-пупер, но, как практика показала, вполне останавливающие пули из финского автомата. Впрочем, здесь Аня тоже поучаствовала: наладила производство нужного полиэтилена…

Все это помогло серьезно сократить потери в Красной Армии. А Мерецков, «осознав свою ошибку», смог быстро составить рабочий план преодоления линии Маннергейма — и шестого февраля война закончилась. Как оказалось — очень вовремя: как раз шестого после обеда (через два часа после подписания «мирного договора») к норвежским берегам подошли британские корабли с десантом. Но раз десанту стало делать нечего, то как подошли они, так и отошли.

И расстроилась по поводу окончания этой неуклюжей войны лишь Оля — то есть она расстроилась не потому, что война закончилась, а потому что Молотов проигнорировал ее совет. Или Сталин проигнорировал, но «дезавуировать указ Александра о передаче герцогству Финляндскому Выборгской губернии» никто не стал…

Впрочем, это было единственным её поводом для огорчения. Поводов же для радости оказалось больше: например, Лаврентий Павлович согласился с её доводами относительно интернированных поляков. Точнее, доводы это были Светины, но товарищ Сухов и Петруха, посовещавшись недолго, решили Светлану к Берии не пускать: язык у нее был подвешен неплохо, знаний истории (в том числе и «будущей») имелось в избытке, так что шанс что-то ненужное сболтнуть сгоряча явно казался не нулевым. Оля же всю информацию донесла «с чисто экономических позиций» — и уже в апреле сорокового года британские (и американские, и даже аргентинские) корабли начали перевозку ненужных поляков из Мурманска на сугубо туманный остров. Массовую перевозку, так что уже к началу мая СССР покинуло чуть больше двухсот тысяч поляков. Причем перед отправлением в Мурманск (из лагерей особенно) каждый поляк писал заявление о том, что он «сильно желает бороться за освобождение Польши и просит отправить его в Британию для вступления в армию правительства в изгнании»…