Страница 20 из 29
Так странно. Раньше все это значило много.
А теперь совсем ничего.
Я выпрямляю спину и поправляю блузку. Тонкая ткань никак не хочет заправляться, а оторванные на груди пуговицы открывают отвратительные красные пятна.
Не сейчас. Моей выдержки не хватит на долго.
Плюнув на пуговицы, я завязываю блузку и подбираю с пола пиджак.
— Это ты его? — поворачиваюсь к потирающему челюсть Шершневу, что стоит за моей спиной.
Словно я куда-то убегу. Или Паша рискнет хотя бы дернуться в мою сторону.
Шершнев молчит и отворачивается.
Ответ мне не нужен. Он был написан на его лице.
Все это, конечно, очень благородно. И завтра я буду очень рада, что Шершнев оказался рядом. Но сейчас я не чувствую абсолютно ничего.
Подхватив один из разбросанный по полу чистых листов, я вынимаю из сумки ручку. Затем поправляю пиджак и уверенным шагом оказываюсь возле Паши.
Кладу находки на стол и прижимаю к полированной поверхности.
— Если ты вдруг своей больной головой надумаешь доложить в министерство труда, рассказать о произошедшем хотя бы одной живой душе или окончательно тронешься и пойдешь в полицию — я тебя размажу, понял?
Паша недоуменно смотрит то на меня, то на лист бумаги.
— По-моему у тебя поводов пойти в полицию больше, — выдает он и болезненно морщится. — Не буду я заявлять на Шершнева, я же не больной.
Вздыхаю и равнодушно киваю. Плевать на все.
Внутри такая тишина, что хоть волком вой.
Пустота, что распирает изнутри. Вот-вот взорвусь.
А Паша подносит к лицу руки и растирает покрытую кровью кожу. Сейчас замечаю. Разбитую бровь, пунцовый синяк на скуле. И повернутый неестественным образом нос.
Досталось.
Только мне от этого не горячо, не холодно.
— Лен, я не хотел. Я знаю, что ты не простишь, но…
— Сейчас я не буду заявлять на тебя только из уважения к отцу и Шершневу, — обрываю и нервно обнимаю себя руками и тру предплечья, разгоняя вернувшуюся дрожь. — Они не заслужили полосканий имени компании. Финансовый директор — насильник. Это перебор.
Паша смотрит на лист бумаги и тянет пальцы к ручке.
— Бывший финансовый директор, — говорит он, а скрежет стержня по гладкому листу вызывает приступ мигрени.
Сжимаю виски пальцами и судорожно сглатываю.
— А это не важно. Для репутации одинаково, — гул в голове нарастает и я отшатываюсь от стола в сторону. — Будь другом. Придумай сам что-нибудь для HRов. Чтобы у Олега Константиновича потом с Наташей лишних конфронтаций не было. Им еще на пару мне нового шефа искать.
— И клининг вызвать не забудь, — раздается из-за спины.
Пиджак Шершнева ложиться мне на плечи теплой успокаивающей волной. Он кутает меня в него, словно в одеяло.
Запахиваюсь сильнее и втягиваю знакомый запах.
— Я позвоню тебе, — Паша поднимает глаза, но смотрит мне за спину. — На счет махинаций.
— У тебя созрело чистосердечное? — рычит Шершнев мне в затылок.
Павел Андреевич тяжело вздыхает, а я жмусь к Шершневу, как к единственному источнику тепла.
Зачем все эти обсуждения сейчас? К чему? Неужели нельзя найти времени более подходящего?
Не понимаю. Хочу домой.
— Олег, я этой компании десять лет отдал…
— Не сейчас — обрывает Пашу Шершнев и тянет меня к выходу, словно прочитав мои мысли. — Позвонишь и расскажешь.
Мне кажется, что получается идти вполне прямо и спокойно. Разве что пятки то и дело сползают в бок, да ноги подкашиваются.
До первой лестницы.
Совсем небольшой. Несколько ступенек. Но почему-то меня бросает в холодный пот. Я отступаю назад, но тихое прикосновение на талии усиливается, удерживая меня на ногах.
— Так, ну все, достаточно этого цирка, — внезапно выдыхает Олег. — Сильная и независимая, боже.
А затем одним движением подхватывает меня на руки. Не успеваю и пискнуть, как меня проносят вдоль стола Марго, прямо к лифтам… Только цепляюсь за крепкую шею и упираюсь носом куда-то в ключицу.
— Олег Константинович, — недоуменный голос помощницы Паши летит нам в след. — Тут документы на подпись.
— У меня отгул, — рявкает Шершнев и удобнее перехватывает меня. — Завтра, Рит. Все завтра. Пока займись документами Павла Андреевича. Сегодня все важное нужно подписать.
— А почему сегодня? — сквозь навалившуюся внезапно дремоту доносится полный возмущения вопрос.
— Потому что да завтра может не дожить, — так, чтобы никто не слышал, скрипит зубами Шершнев и нажимает кнопку лифта, а затем теплое дыхание касается моего виска. — Отдыхай. Скоро будем дома, малыш.
Глава 27
Глава 27
— Пей, — Шершнев протягивает стакан с янтарной жидкостью и падает рядом со мной на диван. — Полегчает.
Послушно принимаю бокал двумя руками. Подушечки пальцев холодит, и я без раздумий выпиваю все залпом. Горло обжигает древесный вкус. Жадно втягиваю носом воздух, затем осторожно выдыхаю.
Докатилась. Пью посреди рабочего дня у себя дома.
Спасает только то, что шторы в малой гостиной задернуты и не пропускают свет. Поэтому эта комната и стала моей любимой в доме: уютный камин, потрескивание дров и мягкий диван. Здесь в любое время суток создана атмосфера приятного вечера. Понятия не имею, как Шершнев догадался привести меня сюда.
— Где мама? — спрашиваю, плотнее кутаясь в мягкий плед.
Откуда бы ему знать? Но кажется, что у Шершнева есть ответы на все вопросы.
— Сказала, что сегодня дом в нашем распоряжении, — уклончиво отвечает.
Снова выглядит уставшим. Темные круги под глазами плотно обосновались на коже, а морщины на лбу не уберет ни один косметолог. Его вид почему-то не радует. Помятая рубашка с закатанными рукавами, расстёгнутый ворот, опустившиеся уголки губ и руки, которые постоянно растирают виски.
Шершнев вызывает не злорадство, а жалящее чувство беспокойства в груди.
Поджимаю губы и отворачиваюсь. Я жалею его? Недоуменно смотрю на стакан в руке. Похоже, что алкоголь и шок так на меня повлияли.
— Еще бы она тебе перечила, — давлю усмешку и тянусь к стоящей возле дивана бутылке. — Ты же у нас великий спаситель.
— Лена, — желваки на лице Шершнева напрягаются. Наклоняется. — Я решил, что здесь тебе будет спокойнее, а…
—… Моей маме не стоит видеть меня в таком состоянии, — послушно продолжаю и наклоняю бутылку. — Ты прав. Спасибо.
Шершнев отнимает ладони от лица и смотрит с недоверием. Равнодушно пожимаю плечами. Взгляд скользит к пустому стакану возле него. Приподнимаю бутылку и киваю.
— Я не алкоголичка. Побудешь моим другом на день?
Шершев недоуменно вздергивает бровь, затем щурится. Мысленно бью себя по лбу, тяжело вздыхаю и закатываю глаза.
«Почему ты такой тугой, Олег?»
— Или пей со мной, или я не стану. Но мои моральные травмы останутся на твоей совести.
Колеблется. Смотрит то на бутылку, то на меня с подозрением.
— Ты же с Воробьевой дружишь, — хмурится и нервно барабанит по стакану. — Она не лучший кандидат на эту роль?
— Шершнев, ты жениться собрался, — смеюсь, глядя в растерянное лицо. — Разговаривать мы, как будем?
— Как все, — бубнит под нос.
Давлю смешок, затем откидываюсь на спинку дивана.
— Во-первых, сейчас Кате хватает своих проблем, — делаю большой глоток из стакана и морщусь. — Во-вторых, не хочу, чтобы про мою ситуацию кто-то знал. Катя, конечно, никому не расскажет, но зажалеет до смерти.
— А жалость тебе не нужна, — протягивает Шершнев и забирает из моих рук бутылку.
— Бинго, — салютую стаканом. Допиваю остатки, затем прикладываю ладонь ко рту. — Видишь, ты уже справляешься.
Пьем в полной тишине. Я молчу, Шершнев тоже ничего не спрашивает. Но атмосфера не кажется давящей. Наоборот. Под размеренное потрескивание дров накатывает облегчение. В груди тепло то ли от выпитого алкоголя, то ли я, наконец, согреваюсь.
— Я тебя, кстати, вспоминала, — выдаю и, поджав под себя ноги, выпрямляюсь.