Золото Рейха

— Так как же вам удалось, герр Моргенштерн, выходить сухим из всех этих передряг?

— Я и сам не знаю. Наверное, Бог все-таки есть, и он мне до поры помогал.

— А почему до поры?

— Погодите, не торопите меня. Времени у нас достаточно. Я расскажу все по порядку, и вы сами решите, как себя вести: верить мне или нет.

Несколько ночей подряд старик Моргенштерн рассказывал Феликсу Колчанову историю своей жизни. Память у него была удивительная: он помнил названия городов и деревень, фамилии, имена, лица тех, с кем ему доводилось сталкиваться. Рассказ получался довольно красочным.

Феликсу даже иногда казалось, что Моргенштерн держит перед собой невидимую крупномасштабную карту, составленную старательным топографом. Когда бывший эсэсовец говорил — а он рассказывал, полуприкрыв свои не по-старчески яркие голубые глаза, — Феликсу казалось, что все это он тоже видел собственными глазами и даже чувствовал запахи.

— Знаете, герр Моргенштерн, вам бы книги писать, — заметил Колчанов.

— Я пробовал. Я написал книгу о своей жизни, но рукопись пропала. У меня ее украли прямо из камеры. Я пытался вернуть ее, но не удалось. Тюремное начальство сделало вид, что оно к этой пропаже не имеет никакого отношения.

— А кто украл? — осведомился Феликс, пристально взглянув на старика.

— Потом вы поймете. Но коротко это выглядит так: рукопись украли те или по заданию тех, кому очень интересна моя жизнь. Вернее, кому интересен из нее один-единственный эпизод.

— И что же это за эпизод, герр Моргенштерн?

— Вот это, собственно говоря, и есть та история, ради которой я затеял весь разговор с вами, герр Колчанов.

Феликс подобрался. Он уже несколько раз вставал с кровати и ходил по палате, прижав руки к животу из опасения, что швы разойдутся. Но операцию сделали отлично, и Феликс чувствовал себя тоже прекрасно. Врач сказал, что через два дня его переведут обратно в камеру.

И вот в последний день, вернее, в последнюю ночь Моргенштерн тронул Феликса за плечо:

— Послушайте, герр Колчанов, сейчас я вам расскажу самое главное, тот последний эпизод, из-за которого меня…

— Да, я слушаю, — протирая глаза, Феликс сел на кровати и выпил воды.

— Давайте отойдем к окну, — попросил старик. И они вдвоем направились в дальний угол палаты. Феликс уселся на стол, а Вильгельм Моргенштерн сел напротив него. Окно больничной палаты выходило на белую стену. Колючей проволоки, заостренных штырей, как водится в тюрьмах, над стеной не было. Над стеной раскинулось темное небо с яркими звездами. Тускло светил ночник. Колчанов приготовился слушать исповедь эсэсовского офицера. Тот все еще колебался, не решаясь перейти к самому главному.

Наконец старик тяжело вздохнул и медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вот здесь самое главное, — торжественно провозгласил он. — Здесь план. Я выполнил его специально для вас.

— План чего?

— Не спешите, не спешите, герр Колчанов, со временем все узнаете. — Старик сжал бумагу в тонких узловатых пальцах, и Феликс заметил, как подрагивают руки бывшего эсэсовца. — Это было в сорок четвергом, в конце весны. Если совсем точно, то двадцать четвертого мая. Я только что вернулся из Польши и надеялся несколько дней отдохнуть. Но отдыхать мне не пришлось. Меня вызвал рейхсмаршал Гиммлер. Он поблагодарил меня за проделанную работу и дал новое задание. Я должен был отправиться почти к самой линии фронта, получить там груз и во что бы то ни стало доставить его в Германию.

Старик говорил почти шепотом, но каждое слово выговаривал очень отчетливо.

— Так вот, мне были выданы документы, инструкции, я сел в самолет и отправился на Восточный фронт. Вы же, насколько я понимаю, бывший Советский Союз знаете хорошо?

— Да, знаю, довелось поездить, много где был.

— Так вот, я отправился в город Бобруйск. Это город маленький, вы его, наверное, не знаете.

— Почему же, — возразил Феликс, — я бывал в Бобруйске несколько раз, правда, проездом.

— Если вы были в Бобруйске хоть один раз, то видели старинную красную крепость.

— Да, видел. — Наморщив лоб, Колчанов попытался вспомнить темно-красный силуэт Бобруйской крепости. Ему это без труда удалось. У него была прекрасная зрительная память, и стоило ему побывать в каком-нибудь, даже самом маленьком городке, второй раз он мог пройти по нему с завязанными глазами.

— В годы войны там размещался концентрационный лагерь номер сто тридцать один. Там уничтожали военнопленных, ваших соотечественников, ну и, конечно, евреев…

— Да, да, я слушаю, — сказал Феликс после небольшой паузы.

— Я хоть и был офицером СС, но к этим кровавым делам не имею никакого отношения. Моим заданием являлась доставка груза. А груз, который я должен был доставить в Берлин, собирался по частям, и не один месяц, в одном из подвалов крепости.

— И что же, если не секрет, это за груз?

— Сейчас все узнаете, не торопитесь. Феликс приложил руки к животу, словно бы спасаясь, что сейчас разойдутся швы. Моргенштерн как-то странно улыбнулся.

— Золото, мой друг. Золото, — повторил он, наблюдая за реакцией собеседника.

— Золото? — переспросил Феликс до странного спокойно.

— Да, золото. Очень много. В лагерях эсэсовцы уничтожали заключенных, а как вам известно, когда люди попадали в лагерь, у них забирали все — золотые монеты, часы, цепочки, сдирали золотые коронки. Кстати, золотых коронок, как правило, было просто несметное количество. Мне доводилось видеть целые горы золота, вырванного из человеческих ртов, иногда вместе с зубами. Зрелище не из приятных, если, конечно, не воспринимать эти протезы и мосты просто как желтый металл. Так вот там, в сто тридцать первом лагере, все это переплавлялось в слитки. Затем слитки упаковывались в цинковые ящики, а я должен был доставить их в Германию.

— Понятно, — кивнул Феликс, морщась, как от зубной боли.

— Нет-нет, я не убивал людей, я всего лишь доставлял золото, доставлял груз туда, куда мне было предписано. К крови, к тысячам убитых я не имею никакого отношения, мои руки не запятнаны.

— За что же вам дали такой срок?

— А вот об этом, молодой человек, лучше не говорить. Это другая история, дела давно минувших дней.

— Значит, золото? — тихо прошептал Феликс.

— Да, ровно сто восемьдесят три килограмма в слитках, — абсолютно бесстрастно произнес бывший эсэсовец.

Почти до самого рассвета Колчанов слушал исповедь старика Моргенштерна, человека, получившего пожизненное заключение, как он уверял, за чужие грехи и обреченного провести остаток своих дней в достаточно комфортабельной австрийской тюрьме. Но ему страстно хотелось умереть на свободе. Это было его последним и самым сильным желанием.

Наконец бывший офицер элитных гитлеровских частей тяжело вздохнул и опустил бледные руки на колени.

— Все, мой друг, я рассказал вам историю своей жизни. Вот план. — Он медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Не знаю, правда, в каком сейчас состоянии находится Бобруйская крепость и сохранилась ли она вообще.

— Нет-нет, она стоит, — успокоил старика Феликс, хотя вспомнил, что в крепости царит мерзость запустения.

— Тогда все в ваших руках, мой друг.

— Все, что будет в моих силах, герр Моргенштерн, я сделаю, — прошептал Колчанов, понимая, что цена за услышанное, назначенная бывшим эсэсовцем, довольно высока, можно сказать, непомерна.

Добыв золото, он должен будет спасти этого нацистского преступника из заточения и дать ему возможность умереть на свободе. Моргенштерн, казалось, был спокоен, пальцы его рук подрагивали, а по морщинистым щекам катились слезы. Может быть, впервые за долгие годы, проведенные в тюрьме, этот сильный человек плакал.

— Да-да, мой друг, все теперь в ваших руках. Моя жизнь в ваших руках. Под восточным бастионом, под восточным, здесь все отмечено.

Наконец-то старик подал лист бумаги Феликсу. Тот внимательно осмотрел план.