Прислужник своего «Естества»

А она потеряет. Уж я позабочусь.

Обошёл я это «зафиксированное» сокровище теперь спереди. Двигаюсь нарочито неторопливо – чтоб дать ей понять, что мне спешить некуда. Вот теперь снимаю с её глаз повязку. Капюшон с прорезями на мне чёрный, рубаха – чёрная, свободные штаны – тоже. Ангел, так сказать, смерти – во плоти.

Моргает. Смотрит. Влажные от слёз и выразительные глаза наливаются злобой и ненавистью.

Она плюёт мне в лицо – правда, немного, и несильно: похоже, в горле уже пересохло, как в Сахаре. Ещё бы: вон, струйки пота так и текут по спине и исподмышек. А уж воняет – никакой дезодорант не помог! Всё правильно: больно. Адреналин. Стало быть – повышенное потоотделение. Читал я в своё время и материалы о Зое Космодемьянской. Из протоколов допросов комиссарами красной армии тех крестьян-колхозников, в избе которых все эти пытки и происходили. Как её, Зою, обрабатывали шомполами от карабинов, по ягодицам да по ляжкам, нацисты. Получила она тогда ударов этак за пятьсот… Оказалось ничего: больно, но не смертельно.

Голос у моей красавицы стал сиплый, тихий. Но – ругается, проклинает. Призывает Господа покарать меня, монстра поганого, маньяка-садиста доморощенного. Выродка нетрадиционной ориентации. Проклинает и меня, и родившую меня мать, и вообще – всех моих родных и близких до седьмого колена.

Дура ты, думаю. Со своими «родными» давно уж я разобрался.

Голос у неё, конечно, сильно подсел и ослаб. Плохо для записи. Хотя, это-то как раз понятно – нельзя же столько орать, и не охрипнуть. Говорю же: сразу видно: работает девушка в балете, а не в опере! Ха-ха. Впрочем, вряд ли она и в этом случае могла бы говорить нормально – слишком много жидкости потеряла. Наверняка сейчас во рту сталактитовая вязкая слюна, и солоно от крови – от прокушенных насквозь губ.

Но я же не совсем уж сволочь какой: пошёл в угол, принёс чашку с водой. Показываю на её рот, и на чашку: мол, попей. Даже подношу поближе.

Зубы стиснула, мычит, вижу – пить всё-таки хочет, но не пьёт. Гордая, стало быть.

Уважаю. Такую пытать – сплошное наслаждение!

Ну а я вот не гордый. Чашку поставил обратно на стол, плётку взял. И теперь неторопясь обхожу её со всех сторон. И – обрабатываю, обрабатываю: уже в полную силу своих тренированных мышц! И по туловищу, и в промежность, и по грудям недоделанным. Не трогаю только икры, утыканные шляпками гвоздей: ещё вывернется случайно какой гвоздь – уделает тогда мне кафель кровищей… А я грязи не люблю!

Подвал теперь полон звуков смачных ударов, и стонов, хрипов, конвульсивных всхлипов и рыданий – на нормальные, полновесные, крики у неё уже сил не хватает. А мне приходится работать поаккуратней: потому что из тех мест, которые обрабатываю повторно, или даже по третьему разу, уже начинает сочиться кровь: прорвало кожу, стало быть, грубым материалом, из которого плётка-то моя основная сделана.

Думаю себе этак отрешённо: на следующую жертву придётся какие-нибудь эластичные колготки натянуть. Чтоб кожу не повреждать. Правда, тогда не будет на видео видно следов от ударов. Э-э, ничего: что-нибудь придумаю!

Ладно, я не гордый, как уже говорил, а, вернее – писал: занимаюсь теперь больше передом, и спиной: той частью, что над талией. Работаю добросовестно, если можно это так назвать.

И вот, спустя всего сорок восемь минут (засёк!) вижу, как её головка чуть дёргается, из уст вылетает что-то вроде вздоха, и голова безвольно отвисает на подвесе.

А молодец: очень выносливая. Впрочем – на свою же голову!..

Подхожу, приподнимаю закрывшееся веко – точно, зрачок тусклый, и подкатился вверх. Готова, значит. Выдыхаю, откладываю плеть.

Осматриваюсь.

Тьфу ты, чёрт! В порыве энтузиазма я что-то совсем уж разошёлся: всё вокруг, и я сам в том числе, испачкан-таки брызгами крови, да и под ней накапала приличная лужа. Не сдержался, значит: «вложил душу» в любимое дело. А вернее – разозлился на эту козу. За её выносливость и несгибаемый характер. Теперь придётся всё замывать да оттирать. Хорошо хоть – кафель. Говорят, в таких случаях хорошо помогает Кока-кола, дескать, она оттирает любую кровь – её возят с собой в спецмашинах на всякий случай даже американские полицейские.

Я не полицейский. Поэтому на такой случай стены подвала заранее выложил кафелем. Импортным, само-собой. Пусть и дороже отечественного – зато уж с него всё смывается отлично.

Ладно, мне сюрпризы ни к чему. Поэтому пшикаю ей в лицо ещё раз из любимого баллончика, но уже гораздо меньшую дозу. Гораздо, гораздо меньшую. Опускаю верёвку, на которой она висит. Кладу тело на пол, развязываю руки – чётко подгадал, двух часов ещё не прошло. Так что кровообращение сейчас вернётся, и можно будет продолжить.

А пока можно отвязать пальцы ног, перенести, да перезавязать её – уже на станке.

Поспи, поспи, голубка. Нас с тобой ждёт ещё обширная программа…»

Сестра Анна отложила толстую потрёпанную тетрадь в коричневом кожаном переплёте. Невидящим взором уставилась в экраны мониторов. Вот на что этот гад не поскупился – так это на обложки своих «мемуарчиков». Впрочем, не поскупился он и на «оборудование» пыточного подвала: куда там каким гестаповцам да инквизиторам!

Каждый раз, когда перечитывала проклятые «мемуары», её прошибал холодный и дико вонючий липкий пот. Да и мурашки бегали по коже, хотя элемента новизны уже давно не было: она чуть не наизусть выучила каждую страницу страшной летописи.

Но продолжала снова и снова перечитывать мерзкие до жути записки. И не только для того, чтоб лучше понять характер того уникального «сокровища», что им досталось в качестве донора. А и для того, чтоб, как ей самой казалось, проникнуться. Мировоззрением. Жизненной позицией. Логикой. И выявить побудительные мотивы.

Хотя чего их «выявлять» – он сам где-то написал, что не любит женщин вообще, и молодых и красивых в частности. Похоже, с детства у него комплекс. Не «давал» ему никто из этих самых молодых и красивых! Но это не мешало ему в зрелом возрасте трахать их обессиленные многочасовыми пытками и душевными терзаниями, тела.

Получая при этом «дикий кайф».

Эти записи, без сомнения, возбуждают и её саму. (Она не боится себе в этом признаться!) Недаром же сейчас, когда её смена закончилась, она поужинает в столовой, а затем снова вернётся в свою квартирку, разденется, пройдёт в ванну, ляжет там в тёплой воде, и…

Займётся мастурбацией. Взяв самый большой свой искусственный фаллос. Предаваясь воспоминаниям. И воображая себе всё то, что там, в дневнике…

Может, она скрытая мазохистка?..

А, может, и не скрытая?

Элиза Паттерссон нахмурилась. Проклятье! Недосмотрела!

Кожа синтезированной куклы под софитами слегка… Перезагорела!

Да и …рен с ней. Хотя… Да, клиент у них «придирчивый», но цвет кожи – самое последнее, что его волнует. Так что если будет не «персиковый», а чуть потемнее – должно сойти. А вообще – кукла готова.

Теперь загрузить в процессор в псевдочерепе основную программу поведения, и можно звонить. В отдел доставки.

На передачу данных в чип куклы ушло полминуты. Порядок. Можно все кабели отсоединять: готова заказанная их подопечным механическая секс-игрушка.

Элиза сняла трубку внутреннего телефона: Андропризон реально – большое сооружение, и без внутренней связи здесь невозможно:

– Оператор. Девять-два. Отдел доставки.

– Соединяю.

Трубку сняли после второго гудка: ну правильно, знают же.

– Это доктор Паттерссон, лаборатория синтеза. Кукла-акцептор готова.

– Здесь лейтенант Крамер. Поняла вас, сестра Паттерссон. Высылаю курьеров.

Ну вот и всё. На ближайшие пять дней она свободна. Ну, сравнительно свободна – поскольку поддерживать сложнейшее оборудование, автоклав, доставленный сюда с материка с неимоверными трудностями, нужно в чистоте и рабочем состоянии.