Страница 143 из 146
— Ты так похож на него, — прошептала Гея, поднимаясь ему навстречу.
Это были первые слова, которые он услышал от неё, и давно забытый голос всколыхнул в нём древние, не совсем его, но принадлежащие ему воспоминания.
— Это я, — тихо ответил Эрос, замерев перед ней, как прекрасная Олимпийская статуя.
Она обходила его по кругу, но на этих словах вздрогнула и замерла плечом к плечу с ним, лишь повернув голову, чтобы взглянуть ему в лицо.
— Ты не лжёшь...
— Лгу, — улыбнулся он, — и не лгу одновременно. Я везде... в дожде и ветре, в огне и воде, я жизнь и смерть, я твой преданный брат и маленький бог, не имеющий к тебе почти никакого отношения. Я в каждой части Солнечного Опала, Гея. И я здесь.
Она прерывисто вздохнула.
— У меня получилось, Эрос, у меня получилось, но я... я не знаю, скажи мне, правильно ли я поступила? Могла ли я выбирать, кому жить, а кому покинуть этот мир? Могла ли я верить Мойрам и идти путём таких немыслимых жертв жизнями, чувствами, судьбами других? А может... может, существовал иной, лёгкий путь?
В золотых волосах Эроса сверкнули искорки божественной силы.
— Путь к величию никогда не бывает лёгким, и тебе удалось пройти его. Была ли ты милосердна? Каковы были твои поступки? Не имеет значения. Важен лишь результат, — он вздохнул. — Ты была права, Гея, моя жертва бессмысленна, но без неё не было бы и твоего мира, не было бы защиты и победы над тьмой. Баланс, вот что остаётся в твоей власти. Береги этот мир, береги баланс тьмы и света, и береги себя, — Эрос развернулся и пошёл к выходу, когда она окликнула его.
— Ты снова покидаешь меня...
Он посмотрел на неё и лучезарно улыбнулся.
— Я никогда... никогда не покидал тебя, Гея, — возразил он, — и не покину впредь.
Эпилог
(Пять лет спустя)
Яркие лучи солнца проникали сквозь стеклянные стены цветочного павильона, золотистой пыльцой опадая на лепестки царящих здесь роз. У белого прилавка с ножницами в руках порхала хозяйка магазина — её каштановые волосы волнами ниспадали на плечи, белая футболка и светлые джинсы испачканы землёй и зеленью — да и вся она, словно само воплощение цветов, лучилась красотой и жизнью. По другую сторону от неё, подставляясь под поток воздуха настенного кондиционера, стояла женщина лет сорока в летней шляпке и платье, она без умолку тараторила, наблюдая за руками флористки.
— Да-да, мне постоянно снится этот сон, представляете? Будто иду я по улице, а на горизонте начинает подниматься волна... такая до неба... будто, знаете, мир кто-то в мясорубку запихнул... Волна приближается, а я иду, знаете, и так прям страшно очень, глазам не верю, в шоке просто. Но иду и иду, пока... это было ужасно...
Флористка, внимательно слушавшая её всё время, участливо сказала:
— Иногда сны лишь отражение наших страхов. Что с вами случилось во сне? Вы погибли?
— А? — женщина отвлеклась на заинтересовавшие её пионы и не сразу поняла вопрос. — Нет... вроде бы, нет... Но мне так часто это снится, и, знаете, что странно?
— Что?
Женщина склонилась к флористке через прилавок и произнесла доверительным шёпотом:
— Многие мои знакомые тоже иногда его видят... — она покачала головой в подтверждение своих слов и тут же отпрянула назад, поправляя платье, когда над дверью раздалась трель колокольчика.
В павильон ввалился молодой парень с бумажным пакетом, доверху наполненным едой. Он выглядел как современный подросток: по-модному уложенная копна светлых волос, рваные джинсы, футболка и кеды с изображением крыльев.
— Ну и жару нам устроил Гелиос, Перс... — он резко замолчал, увидев женщину, и откашлялся. — Жара, говорю, на улице, просто кошмар. Здравствуйте. Я не вовремя?
— Нет-нет, проходи, — с плохо скрываемым облегчением сказала флористка, завершая лаконичный букет из лилий и хризантем, — я почти закончила, можно будет сделать перерыв.
Женщина в платье и шляпке расстроенно надулась, но возражать не стала, только молча заплатила за букет и ушла. Флористка проводила её взглядом до самой двери.
— Гермес, как хорошо, что ты пришёл, — сказала она вошедшему ранее парню, — она так любит поговорить, что я скоро буду использовать силу, чтобы она ушла или вообще не приходила, — усталость в её взгляде сменилась беспокойством. — Они все вспоминают это во снах... многие из них... Хотела обсудить с Гекатой, но никак не застану её дома, а ты что думаешь?
— Я думаю, — Гермес поставил пакет с продуктами и запрыгнул на прилавок, — тебе нужно найти более приятного собеседника, — в его руке появился небольшой конверт, который он, зажав между средним и указательным пальцем, протянул флористке.
— Сожги! — бросила она, увидев конверт.
— Эх, — Гермес демонстративно вздохнул и бросил конверт в урну, — в этом году нам тоже не видать нормальной зимы...
— Нормальная тут зима, — буркнула она, убирая остатки использованных в букет цветов. Она собрала ещё мокрые обрезанные стебли, связала и бросила в урну, но тут же спохватилась и извлекла из-под них намокший конверт.
— А, всё-таки хочешь прочитать, да? — загадочным шёпотом уточнил Гермес.
От конверта запахло цветами, брошенными в снег на морозе, и флористка не ответила на вопрос. Перед её внутренним взором вспыхнуло сияние Солнечного Опала, и платформа, распадавшаяся на мелкие частицы, взлетающие под действием силы вверх, и его руки, и то, как их тела обратились чистейшей энергией, а затем новая энергия наполнила их в последней вспышке... и наступила тьма. Тьма, в которой ей явилась Гея. Разговор с ней стал последним воспоминанием перед тем, как она очнулась в доме Марка и Арианы. Тогда всё было решено.
Первые дни Лина провела в одиночестве. Несмотря на то, что нимфы то и дело доносили ей новости, она не могла заставить себя выйти и хоть с кем-нибудь поговорить. Её сила, всё, что она пережила, всё что испытала и почувствовала, слились в ней в одно единственное желание — быть от богов подальше. Она так пыталась вырваться, сбежать, забыть это всё, но даже смерть не стала освобождением. Теперь ей нельзя было даже умирать, потому что на её плечах лежала ответственность за мир, за его защиту, за миллионы живых существ. Чтобы не сойти с ума она согласилась присоединиться к Совету Богов и изредка появлялась на нём, но вот уже пять лет не спускалась в царство Теней, не видела его и не говорила с ним. Таково было условие её сделки. Она передавала линию власти, но не могла отдать за это свою силу и тем более жизнь, поэтому Мойры забрали у неё самое ценное, то, над чем она была не властна. Её любовь.
Она не знала, как смотреть Аиду в глаза, как объяснить то, что сделала, и не хотела оправдываться, потому что считала свой поступок правильным. Лина не вернулась в царство Теней, осталась в доме Марка и Арианы. Оформила всё на себя по правилам смертных, продала семейный автомобиль и купила небольшой цветочный магазин, а когда Гермес и Геката взяли на воспитание маленькую Софию, пригласила их к себе. Лине казалось, что она обрела спокойную жизнь, но не прошло и четырёх лет, как явилась Гея и сообщила, что Мойры исправили её судьбу, что дар Эроса очень скоро вернётся к ней.
И это было озарение, возрождение и смерть — это было болезненно прекрасно и пугающе тяжело.
Чтобы скрыть своё состояние, Лине пришлось сказаться больной и не выходить из спальни двое суток, а потом... потом она окопалась в работе и постаралась ни о чём не думать. Только от близких правды не утаишь, и Геката оказалась первой, кто заметил перемены. Лина всё отрицала, надеясь, что так боги не втянут её в очередную авантюру — она уже привыкла к образу жизни флористки, и в этом ей было спокойно и хорошо. Но затем обо всём догадался Гермес. С ним оказалось намного сложнее, поэтому пришлось признаться и взять с обоих клятву, что никто не узнает, пока Лина сама не расскажет об этом. Оставаясь царицей Теней, богиней весны и цветения, взяв на себя дополнительные обязательства в Совете, Лина не стремилась к власти и общению с богами, всё её время было посвящено цветам. С ними было легче не замечать чувства, с ними всё казалось понятным и простым. Впрочем, другие боги сами охотно общались с ней, навещали её, некоторые из них даже последовали её примеру и перебрались в мир смертных: Амфитрита оставила дворец Посейдона ради уютного домика на побережье, а Дионис, наконец, перестал беречь Ариадну как хрупкое и невероятно ценное сокровище и купил ей квартиру в Вене, которой она грезила с восемнадцатого века.