Вернувшийся к ответу

Детские книжки были ему теперь неинтересны, он их помнил наизусть. Стал читать запоем, хаотично, все, что было в их доме и в домах соседей. В голове его творился хаос и сумбур, сны ребенку снились фантасмагорические. В этих снах Арамис сражался на шпагах с Капитаном Сорви-голова, Евгений Онегин охотился в Аравийской пустыне на львов вместе с Григорием Печориным, а Павел Власов из горьковской «Матери» без ума влюбился в Миледи…

Жизнь воспитательниц детского сада, куда ходил маленький Марков, изменилась в корне. Заняты они теперь были только во время завтрака и обеда. Все остальное время принадлежало Аркаше. Он пересказывал сверстникам прочитанное накануне, щедро разбавляя содержание книг своими фантазиями и домыслами. Кто знает, может, именно тогда и зародилась в нем эта неистребимая и всепоглощающая тяга к сочинительству…

***

Беда пришла нежданно-негаданно. На семейном совете было решено, что хватит-де молодому человеку дурака валять, пора заняться делом. То бишь – учиться музыке. И ладно бы – на гитаре, на балалайке или, на худой конец, на гармошке. Так нет же, оглушили так оглушили. Отдали, подумать только, на скрипку! И еще этот старый дядька со смешной «бабочкой» под воротничком масла в огонь подливал и подливал: «Ах, у вашего ребенка идеальный слух, ах, какие у него музыкальные пальцы, ах, это, несомненно, будущий Ойстрах». Кто такой Ойстрах, Аркашка понятия не имел, но фамилия его чем-то пугала.

Соседи по двору добродушно посмеивались. Ну теперь нам в театр Навои (Большой государственный театр оперы и балета имени Алишера Навои в Ташкенте. – прим. автора) ходить не надо. У нас в Безымянном свой театр: Аркашка будет играть, Бублик – петь, а Валька – танцевать. Длинноногая Валька уже тогда училась в хореографическом училище и твердо знала, а жизнью своей впоследствии и подтвердила, что станет балетной звездой мировой величины.

Самое обидное, что у юного Маркова и впрямь был совершенный музыкальный слух, невероятно тонкие, гибкие и длинные пальцы, одним словом, все, что необходимо будущему скрипачу. Он устраивал дома скандалы, закатывал истерики, несколько раз ломал скрипку, сбегал с уроков. И все равно в музыкальной школе был первым. Как потом первым стал в музыкальном училище, в котором оказался сам не понял как.

***

Аркаша учился в седьмом классе, когда в их школе решили к Дню победы поставить спектакль «Землянка Симонова». Режиссерская задумка была несложной. Школьники, переодетые в солдатские гимнастерки и сапоги, собирались в сделанной их же руками из фанеры и картона бутафорской «землянке», читали стихи и пели песни на стихи Константина Симонова. Декорации тоже изготовили собственноручно, военную форму предоставила воинская часть, шефствующая над школой. Репетировали с увлечением, стихи Симонова ребятам нравились. Они даже коллективное письмо написали Симонову, в котором благодарили его за выдающееся творчество и сожалели, что он больше стихов не пишет. Писатель ответил, даже попросил их сделать фотографии со школьного спектакля и прислать их ему. Аркашка давно, уже несколько лет, «марал бумагу», как называл он те невнятные то ли дневниковые заметки, то ли литературные наброски, которые потом оседали в нижнем ящике письменного стола. А тут, после того как он несколько раз перечитал письмо Симонова, его словно осенило. Достав чистую тетрадь, он принялся за работу и уже через несколько часов, ненадолго задумавшись, назвал сей опус так, как, собственно, назывался их самодеятельный спектакль – «Землянка Симонова». Молодежную газету он, как тогда было положено всем школьникам его возраста, выписывал. Прочитав на четвертой странице адрес, отправился в редакцию. Не на шутку оробев, открыл первую же дверь и увидел просторную комнату, где за письменными столами сидели трое парней и две девушки. Все пятеро нещадно дымили сигаретами и чему-то весело смеялись.

– Тебе чего, парень? – поинтересовался тот, кто сидел ближе всех к двери. Глянул на смущенного мальчишку и, увидев в его руках несколько тетрадных листочков, прозорливо добавил: – Не иначе как заметку принес. Ну давай, юнкор, проходи, не робей. Показывай свое творение. Присаживайся поближе. Меня Сергей зовут. А тебя?..

Недели через две мама, доставшая из почтового ящика газеты, увидела на первой странице молодежки надпись: «Аркадий Марков, ученик 7-го класса ташкентской школы». Заметка была малюсенькой, от его текста остался только заголовок. И все же он был счастлив. В этот день ему исполнилось четырнадцать лет.

Глава пятая

Жизнь изменилась кардинальным образом. Учителя недоумевали: как вчерашний отличник Марков скатился чуть не двоек. Все чаще и чаще слышал он окрик педагогов: «Марков, хватит витать в облаках, вернись в класс». Но он был не властен над собой. Не музыка и уж точно не школьные предметы заполняли его голову. В ней роились отдельные слова, фразы, целые страницы фраз, которые заполняли его сознание, да что там сознание – все его существование. Он придумывал любую причину, чтобы сбежать с урока либо вовсе не пойти в школу. Садился в дребезжащий трамвай номер десять, который от его дома до редакции тащился – это уже сотни раз было проверено и перепроверено – ровно тридцать восемь бесконечно тянувшихся минут. Еще десять минут быстрой спортивной ходьбы: пятка – носок – пятка, и вот он уже оказывается в том прекрасном мире, насквозь пропитанном запахами табака, типографской краски, бумаги и еще чем-то таким необыкновенным, что называется волшебным словом – редакция.

Здесь с ним не больно-то нянькались. Сергей Ормели, тот самый парень, к которому попала первая Аркашина заметка, объяснил школьнику, что любой материал надо начинать так, чтобы читатель первую фразу «заглатывал» и уже не мог оторваться до конца текста. Впрочем, относились к вихрастому мальчишке с симпатией, выдали удостоверение, отпечатанное на редакционном бланке, стали давать немудрящие задания и даже выписали за опубликованные заметки гонорар. Получать деньги на почту Аркаша отправился вместе с бабой Симой – лицам, не достигшим шестнадцати лет, получать денежные переводы по советским законам не разрешалось.

К началу нового учебного года нужно было выпустить школьную стенгазету. Аркаша Марков был ее редактором. А тут вдруг выпускать газету отказался наотрез. На вопрос старшой пионервожатой, что случилось, Марков гордо ответил: «Я теперь пишу только за гонорары». Захоти старшая вожатая, и дурацкая эта выходка по тем «гуманным» временам могла бы юному зазнайке боком выйти, но, видать, девушка была доброй, не стала из этой глупой мухи политического слона раздувать.

***

…Как-то раз, приехав в редакцию, Аркадий увидел в знакомом кабинете заплаканных девушек и двух хмурых парней. Пятый стол пустовал. В помещении царило мрачное молчание. К знакомым уже запахам явно примешивался еще какой-то, неприятно острый. Он не сразу сообразил, что это запах водки. Пристроившись в уголке, Аркадий соображал, что ему делать. С одной стороны, назрела острая необходимость срочно посоветоваться с Сергеем по поводу написанной минувшей ночью заметки, с другой – было совершенно очевидно: сейчас не до него, видно, что-то произошло. По отдельным репликам вскоре стало ясно, что Юра Завацкий, чей стол сейчас пустовал, накануне утонул. В голове Аркашки роем проносились картины героической гибели журналиста, который утонул, спасая маленькую девочку, мальчика, инвалида, старика…

– Аркадий, а что ты всегда с этим футляром ходишь? У тебя там что, скрипка? – вывела его из фантастических грез Рая, одна из сотрудниц редакции. И когда он молча кивнул, попросила: «Может, сыграешь нам что-нибудь».

Он действительно частенько приезжал сюда со скрипкой, потому что потом надо было отправляться на вечерние занятия в музыкальной школе. Футляр обычно старался пристроить в уголке, за книжными шкафами, где валялись старые газетные подшивки. Думал, так незаметно. Заметили, однако ж. Отказываться было неловко. Аркадий извлек скрипку, на минуту задумался – что же им сыграть. Почему он выбрал «Чакону», одно из самых сложных произведений великого Иоганна Себастьяна Баха, он и сам объяснить не мог, так на душу легло. Его скрипка плакала и скорбела, «Чакона» пела о том, что жизнь продолжается, и страстно взывала к завтрашнему дню. Он даже не заметил, да и никто в кабинете не заметил, как неслышно отворилась дверь и на пороге столпились другие сотрудники редакции, привлеченные волшебными, чарующими звуками скрипки.