Страница 5 из 21
А вот как отец вернулся из армии, Аркаша запомнил отчетливо, хоть и было ему всего три годика. Поздней ночью в окно их комнаты кто-то громко постучал и в комнату не вошел, а вбежал какой-то дядька, насквозь пропахший табаком. И кололся он своей несносной щетиной, подхватив сынка на руки, больно-пребольно. А еще запомнилось, что на диване, куда его из кровати спать переложили, было полно крошек от печенья – отец из армии гостинчик привез. Утром вся окрестная малышня собралась в Безымянном дворе – так на улице «Двенадцать тополей» их двор называли, потому что порядковый номер ему как в 1944 году присвоить не удосужились, так и забыли об этом. Все с завистью рассматривали настоящую солдатскую пилотку с красной звездочкой и зеленые погоны с латунными пушечками. Павлик-Бублик тотчас предложил обменять пилотку на настоящий перочинный ножик с двумя лезвиями, но отцовские трофеи Аркашка не променял бы ни на какие ценности в мире. К тому же всем и в Безымянном дворе, и во всей округе было известно, что никакого ножика у Бублика нет и он просто врет.
***
…Считается, что самые вдохновенные врунишки на свете – это дети. А может, они вовсе и не врут, а просто сочиняют и рассказывают о такой жизни, которую хотят видеть и в которой хотят жить. Вот так и появляются отцы-пожарники, летчики, полярники. У тех же ребятишек, у которых отцов не было вовсе, все они были непременно героями, пали смертью храбрых, совершив самый героический за всю войну подвиг. Говорят, ложь без корысти – это поэзия. Спорный, что и сказать, постулат. Но если кто и врет без всякой корысти, так это дети. Впрочем, в Безымянном дворе исключением из общего правила был Бублик. По поводу несуществующего отца он, как и все, сочинял небылицы, утверждая при этом, что отец его продолжает в никому не ведомом краю совершать героические подвиги и вскоре непременно вернется со множеством орденов и уж обязательно – генералом.
«Генеральский» сын Паша Каплун родом был из местечковой еврейской семьи, эвакуированной в Ташкент из Украины. Его бабушка и дедушка торговали на площади перед Оперным театром газ-водой, сироп для которой варили у себя во дворе из дешевых фруктов. Когда пацаны бегали на площадь, дядя Миша и тетя Бетя, бабушка и дедушка Бублика, непременно угощали их щекочущей нос газировкой, щедро добавляя двойную порцию сиропа. Пацаны только не понимали, почему при этом тетя Бетя всегда утирала внезапно выступавшие у нее слезы. Много лет спустя Аркадий узнал, что эшелон, в котором эвакуировалась семья Каплун, попал под бомбежку, где погибли их двое маленьких детей. Уцелели только они сами да старшая дочь…
Павлик рос как сорняк. Мать его работала воспитательницей в интернате, домой приходила поздно, а то и вовсе по нескольку дней не приходила. Соседи, сочувствуя, Павлика подкармливали, но аппетит у Бублика был отменный, и в скудные послевоенные годы соседских подачек ему было явно недостаточно. Растущий организм требовал своего, Бублик тащил все, что плохо лежало. Было у него два несомненных таланта, данных ему природой-матерью. Он невыразимо хорошо пел и… не боялся кипятка. Если первый талант был редким, но хотя бы объяснимым, то второй явно относился к разряду феноменальных. Еду в те годы хозяйки готовили в палисадниках, на примусах и керосинках. В Безымянном дворе во время приготовления еды нужно было быть бдительными. Стоило кому-то отвернуться, тотчас, аки коршун, появлялся невесть откуда Бублик, безбоязненно запускал свою лапу в кипящий бульон, преспокойно вылавливал кусок мяса или курицы и мгновенно исчезал. Заперевшись со своей добычей в комнате, он дверь никому не открывал, на крики, брань и угрозы соседей не реагировал.
Годам к тринадцати школу Бублик забросил, превратился в бродяжку, шлялся по базарам, пел на вокзале, поговаривали, что пристрастился к анаше и в итоге загремел в колонию для несовершеннолетних.
(Оглядываясь на будущее)
В знаменитом миланском «Ла Скала» давали «Трубадура». Аркадий стоял возле афиши как вкопанный. Афиша извещала, что партию графа Ди Луна исполняет известный баритон, лауреат множества международных конкурсов Пабло Каплун. Красовавшаяся на афише фотография знаменитого баритона, хотя и в гриме, не оставляла сомнений, что это не кто иной, как Бублик. К тому же совпадение имени, фамилии и внешности было слишком очевидным, дабы оказаться случайностью. До начала оставалось всего полчаса, пришлось брать билет в ложу, но любопытство взяло верх, и Аркадий безропотно выложил кругленькую сумму.
Когда на сцене появился постаревший, но все же без всяких сомнений – Бублик, – Марков озадаченно покачал головой. С тех пор, как в 1852 году Джузеппе Верди завершил работу над «Трубадуром», партия графа Ди Луна считалась одной из сложнейших для баритонов. «Зачатки» музыкального образования не прошли даром, и теперь Аркадий с волнением ждал, что же покажет друг его далекого детства. Но баритон Каплуна превзошел все ожидания публики. В Di geloso amor sprezzato Каплун взял такой темп, что это могло обернуться катастрофой для баритона. Зал замер в напряженном волнении. Но Бублик был великолепен. Голос его звучал столь выразительно, а в мимике, да и во всей плотной фигуре – столько экспрессии, что даже зрителям, не знающим итальянского языка, а в зале было полно зарубежных туристов, и тем было понятно, о чем поет граф Ди Луна.
Аркадий давно не был в опере, но «Трубадура» помнил прекрасно и сейчас с нетерпением ожидал сцены графа Ди Луна с Азученой. Марков еще с юных лет почти наизусть знал слова этой арии. И сейчас, когда он слушал чистый, почти звенящий, без малейшей вибрации великолепный баритон, исчез со сцены неповоротливый, неряшливый в детстве Бублик; даже жестокий и беспощадный граф Ди Луна превратился в нежного и страстного любовника, обуреваемого любовью и ревностью.
«Свет ее улыбки заставляет померкнуть сияние звезд. Ах, если бы ее лучистый взгляд мог погасить ярость, бушующую в моем сердце…», – пел Каплун, да нет, вовсе не Каплун, а граф Ди Луна, влюбленный, страстный, ревнующий и нежный.
Когда отгремели овации и опустился занавес, Марков отправился за кулисы. Но попасть в грим-уборную знаменитого баритона оказалось не так-то просто. Дверь осаждали экзальтированные дамы с роскошными букетами цветов и целая куча театральных репортеров. Трое дюжих охранников стояли стеной у двери. Марков понял, что через этот заслон ему не прорваться, и громко, что было сил, крикнул: «Бублик, открой». Он, собственно, не ждал, что из этой отчаянной выходки что-то получится, но дверь внезапно распахнулась, крепкая лапа уцепилась за лацкан его пиджака и втащила в гримерку.
– Музыкант! Какими судьбами? – назвал его Павлик старым, детским еще прозвищем. В голосе его, впрочем, не было ни удивления, ни восторга, ни даже особой радости. Скорее просто констатация факта.
– Увидел на афише твое имя, фотографию и решил…
– Понятно, понятно, – перебил его Бублик и тут же заговорил памятной Аркадию еще с детства скороговоркой. – Хорошо, что ты пришел именно сейчас. Редкий случай. Последняя модель «мерседеса», индивидуальная сборка, в порядке подхалимажа сделали для Папы Римского, но ему не понравилась кожа в салоне. Велел избавиться. Продают по нереально низкой цене. Очередь из желающих – от Милана до Рима. А тут ты. Понятное дело, что я решу вопрос в твою пользу. Бери и не думай.
– Послушай, Бублик, – Аркадий присел в кресло и, увидев пепельницу, закурил. – Я сегодня получил огромное удовольствие от твоего пения. На афише написано, что ты лауреат многих международных конкурсов. Надеюсь, это не блеф.
– С ума сошел, что ли? Какой блеф? Истинная правда.
– Так на кой хрен тебе эта афера с «мерседесом». Это же, как я понимаю, как твои перочинные ножики с двумя лезвиями, которых у тебя сроду не было. Ну то ладно, то в детстве было. А теперь? Тебе что, денег не хватает?
– Денег навалом, – признался Каплун, тяжело вздохнув, потом рассмеялся беззаботно: – Привычка, знаешь ли. Может, адреналина в организме недостаточно, как думаешь?