Вернувшийся к ответу

– Володь, тебя не обламывает, что это ты со мной в гостиницу заходишь, а не я с тобой? – смеется Марков. – Какого хрена ты им не сказал, кто ты такой? Да и фамилию называть необязательно. Ты же в академии КГБ учишься, стражники, поди, твои коллеги, только отставные…

– Да ладно, не хватало им еще об этом знать, – бурчит недовольно Рашидов. – К тому же никаких документов я с собой не ношу, у меня только билет в читалку «Ленинки».

– Ну ты даешь! – неподдельно восхищается Марков. – Как был в школе скромняга, так до сих пор им и остаешься.

Они проходят в огромный, неуютный зал ресторана. В углу, возле диванчиков, сервирован стол на пять персон. На стол и на тех, кто за ним устраивается, с нескрываемым любопытством поглядывают сидящие неподалеку «гости солнечной Грузии». Они сами пытались зарезервировать это «блатное» место, но получили от ворот поворот, услышав от метрдотеля обидное: «Не про вашу честь, здесь сегодня особая компания гулять будет», – и мэтр воздел куда-то к потолку указательный палец.

– Да мы сами… – попытался возразить самый из них горячий, но много чего на своей непростой работе повидавший метрдотель бесцеремонно перебил: «Сами, сами. Сами с усами. Только у вас труба пониже, да дым пожиже».

…Компания, куда пришли Володя Рашидов и Аркадий Марков, отмечает день рождения Алишера, мужа младшей из сестер Рашидовых – Светы. Алишер учится в аспирантуре филфака МГУ, он специалист по какому-то редкому кельтскому фольклору. В гости он позвал своего сокурсника Сашку Авакова, с обидной кличкой Собаков, и брата жены; Володя, в свою очередь, пригласил друга детства Аркашку Маркова, который по своим то ли журналистским, то ли писательским делам ошивается в Москве и занимает в «России» шикарный полулюкс. Пятый гость за столом – средних лет плотный узбек, который, несмотря на уговоры, ни за что не хочет снять с головы тюбетейку. Кажется, его зовут Турсун. В разговоре он не участвует, зато зорко и строго наблюдает за официантами, проявляя явное недовольство их нерасторопностью. С самого начала Турсун выказал обслуге свое негодование. За соседним, грузинским, столом он увидел неведомое ему блюдо в металлических чашечках с длинными ручками.

– Чего такое будет? – спросил Турсун официанта.

– Жюльен, – ответил официант коротко, переминаясь с ноги на ногу.

– Зачем у нас нет? – возмутился Турсун. – Я же сказал – все меню на стол поставь.

– Да у вас и так уже ставить некуда, – попытался возразить официант, но получил ответ, что называется, под дых.

– Ставит некуда – на руки держат будешь, – заявил, как отрезал, Турсун.

Он приехал в Москву в командировку из узбекской провинции – Джизакской области. В том районе, где Турсун нынче секретарь райкома партии, когда-то родился «отец» – сам Шараф-ака Рашидов, первый секретарь ЦК партии Узбекистана, член Политбюро и личный друг Самого – имя Леонида Ильича Брежнева Турсун вслух даже произносить боится. Он человек маленький. И когда едет в Москву, может, нет, обязан, навестить детей хозяина, привезти им дары щедрой узбекской земли. Ну а уж коль случилось такое событие, как день рождения зятя, то нужно все достойно организовать и, само собой, – оплатить. Турсуну хорошо известно, что сам Рашидов такое угодничество не жалует, но еще ему известно и другое: ни разу он не слышал, чтобы кого-то уволили за внимание. И Турсун старается от души. Он ничего не пьет, почти не ест, в разговор не вмешивается, да и не слушает вовсе, о чем говорит молодежь, – все равно не поймет. А думает о том, что, когда этот вечер закончится, он приедет в гостиницу «Москва», где у него забронирован номер, закажет ужин с коньяком и шампанским и еще отсюда, из вестибюля этой гостиницы, позвонит Эмме, пышнотелой блондинке, с которой познакомился еще два года назад, когда приезжал в столицу на партийный съезд.

Его сладостные мечтания нарушает неожиданно изменившийся ход событий. Сын хозяина встает и вместе с бородатым другом выходит из зала. Турсун, чтобы не попадаться на глаза, поотстав, плетется за ними. Сначала парни закуривают, весело смеются, вспоминая какого-то Уйгуна и что в каком-то московском доме чуть пожар не устроил, когда плов готовил; потом направляются вглубь вестибюля, явно собираясь войти в дверь, на которой изображены мужской силуэт и красноречивая буква «М». Сообразив, куда они идут, Турсун обгоняет молодых людей и, растопырив руки, преграждает путь, надрывно восклицая: «Не пущу!»

– Куда не пустишь? – недоумевает Володя.

– Общий тувалет не пущу! Такой человек общий тувалет – ходит никогда нет! – решительно заявляет райкомовский партайгеноссе.

– Так мне что, прямо в коридоре опорожняться, раз в туалет нельзя? – иронично осведомляется Рашидов.

Турсун умоляюще смотрит на бородача.

– Мы так понимаем, вы в этом гостиница живете? – спрашивает он и, получив согласный кивок, предлагает: – К вам в номер поедем, там тувалет ходит будете.

– Аркаша, а ты на каком этаже живешь? На четырнадцатом… Нет, я, честное слово, не доеду, – смеется Володя.

Но подхалим его уже не слушает. Он хватает молодых людей за рукава и тащит в сторону лифтов. На четырнадцатом этаже, опережая всех, Турсун подбегает к дежурной, пытается ей сунуть «четвертак» – двадцать пять рублей – и скороговоркой, округляя глаза, шепчет: «Чистое полосенсе, только быстро, ошень быстро!» Дежурная невозмутима: «В восемнадцатом сегодня уборку производили, там полотенца чистые». Нервы Турсуна, и без того, видимо, напряженные до предела, отказывают. И хотя он по-прежнему шепчет, но кажется, что вопит во весь голос: «Шистое полосенсе, шистое я сказал!»

Аркашка сует Володе в ладонь ключ от номера, подталкивает их с Турсуном к двери. Сам, задержавшись возле дежурной, говорит женщине с усмешкой:

– У вас что, четвертак в карман не помещается? Возьмите деньги и принесите полотенце. Всех дел-то на полминуты.

Ворча себе под нос что-то типа «совсем с ума посходили, чурки нерусские», дежурная удаляется, однако мгновенно возвращается, неся на сгибе руки сразу несколько чистых полотенец. Инцидент исчерпан. Турсун сияет от удовольствия. Он не придуривается, он искреннее считает, что сын «хозяина» в общественный туалет ходить не может. И не должен. Все возвращаются в ресторан. Вечер заканчивается вполне мирно. К жюльенам так никто и не притронулся.

***

…Как-то Маркову пришла в голову любопытная мысль: если бы какому-то градоначальнику вздумалось на одной улице поселить сразу столько знаменитостей, сумел бы он осуществить свой план в таком объеме, как это произошло на улице их ташкентского детства, улице «Двенадцать тополей». Да и то сказать, откуда мог знать какой- то чиновник, что из кого получится. А тогда улица была знаменита разве что своим звучным названием. Даже то, что на этой улице жил главный человек, мало кто знал. Как никто не мог знать, что босоногая Валька станет одной из известнейших в мире балерин, ей будут рукоплескать в самых известных залах; короли и принцы, президенты и финансовые магнаты будут почитать за высочайшую честь и несказанное наслаждение приложиться к Валькиной ручке. Что толстый неповоротливый Павлик по прозвищу Бублик, вечно голодный вдохновенный враль, будет покорять своим редким баритоном любителей и знатоков оперы. Что Никита, в детстве самый робкий на улице, заставит на несколько часов в напряжении застыть всю планету, которую покорит своей смелостью отважного космонавта, дважды Героя Советского Союза, устранившего в открытом космосе поломку корабля и спасшего от неминуемой гибели весь экипаж международной орбитальной станции. Да и самому Аркашке, который больше всего на свете любил читать, если бы в его детские годы кто-то сказал, что его собственные книги будут изданы миллионными тиражами и переводить их станут на самые разные языки во всех частях света, он бы точно никогда в это не поверил. Хотя…

Глава вторая

Шумный, пыльный, разноголосый и разноплемённый город, в котором он родился и вырос, был, как две капли похож на архаичный восточный базар, каковым по сути и являлся – приветливым, неприхотливым, безалаберно неряшливым, в меру лживым и бахвалистым, но неизменно приветливым, добродушным и гостеприимным.