Реактор. Черная быль

Когда Юрка уже закачивал десятый класс, отец, чуть ли не впервые, заговорил с ним:

– Гостиницу «Россия» знаешь?

– Знаю, – несколько растерянно ответил сын, не ожидавший такого вопроса. – Новая, недавно открыли.

– Во-во. Завтра в восемнадцать ноль-ноль явишься в Северный корпус, пятнадцатый этаж, номер пятнадцать – ноль ноль.

– А кого спросить или передать чего надо?

– Ничего передавать не надо и спрашивать тоже не надо. Себя назовешь. Там все узнаешь и смотри, не обоср… короче, слушай внимательно, от этого разговора в твоей жизни много чего зависеть может.

Этому «оживленному» разговору с сыном предшествовала встреча, случившаяся накануне. В гараж частенько заглядывал солидный подполковник, у которого была «Волга»-универсал. Водителем подполковник был аховым, из тех, кого называют «не водитель, а наездник», так что машина постоянно требовала ремонта. Подполковник называл ее «Антилопа» и доверял только «золотым рукам» Ивана Константиновича. После очередного ремонта пламенный чекист извлекал из багажника неизменную бутылку перцовки, и они выпивали с механиком «по махонькой». В этот вечер, заехав в гараж, офицер сразу начал с «перцовки». После первой сразу перешел к делу:

– Я тут, Константиныч, твою анкету полистал… Да расслабься ты , чего напрягся, чистая у тебя анкета, иначе бы не работал у нас. Просто посмотрел, сколько лет твоему сыну, справки навел и выяснил, что он через месяц школу оканчивает. И вот что я подумал. У нас в вузах слишком много всяких вольнодумцев развелось – и среди студентов, и среди педагогов. Все в сторону Запада косятся, и дороги у них лучше, и магазины и вообще не жизнь, а сказка. Совсем нюх потеряли. Короче, нам нужны ребята, преданные общему делу, из таких вот семей, как твоя. Мы парню поможем в вуз поступить, а он, по мере сил, поможет нам. А там, как знать, может, и чекистом станет. Как тебе такая перспектива?

Прутков-Слащинин молча потянулся к бутылке, наполнил стаканы, выпил и протянул руку подполковнику.

***

Ровно в шесть часов вечера Слащинин-младший постучал в номер 1500 гостиницы «Россия» и, услышав громкое «войдите», переступил порог. Мебель здесь была не гостиничная, а канцелярская, за письменным с толом сидел немолодой уже полноватый мужчина. Пиджак его висел на спинке стула, рукава рубашки были закатаны до локтя, узел галстука приспущен.

– Я…

– Знаю, знаю, ты Юрий Иванович Слащинин. А меня можешь называть Иван Иванович. И фамилия моя – Иванов. Проходи, присаживайся, сейчас будем чай пить с баранками. Любишь баранки с маком?

Иван Иванович долго и пространно распространялся о той важной миссии, которую выполняют советские чекисты, охраняя безопасность своей родины, то и дело повторяя, что сегодня КГБ – это передовой и самый мобильный отряд партии. Потом поднялся и спросил подчеркнуто торжественным тоном:

– Комсомолец Слащинин, ты готов служить делу защиты и безопасности нашей Родины?

– Готов, – Юрка тоже поднялся со стула.

Подполковник придвинул ему лист бумаги, ручку, велел написать расписку: «Я, Слащинин Юрий Иванович изъявляю добровольное желание сотрудничать с органами государственной безопасности…», ну и так далее. Потом предложил придумать какой-нибудь псевдоним, каким новоиспеченному стукачу предстояло подписывать, говоря языком официальным, «сообщения», ну а попросту – доносы. Юрка задумался:

–Меня в школе «Сладкий» дразнят, может, подойдет?

– Нет, это не годится, – отверг подполковник. – Слишком явная ассоциация с фамилией. Придумай что-нибудь другое.

Слащинин призадумался, погрыз кончик ручки и написал внизу листа: «М. Горький».

– Это почему же так? – поинтересовался его нынешний куратор.

– Ну, если не сладкий, то значит – горький. А «М.» для маскировки – вроде как Максим Горький, но только не Максим, а просто «М».

– А ты молодец, хорошо соображаешь. Мы с тобой поработаем, – ободряюще сказал куратор. – Значит, так. Поступать будешь на физико-математический факультет МГУ.

– Да у меня как-то с физикой и математикой не очень, вряд ли я туда поступлю – засомневался Юрка.

– Это не твоя забота. И поступить поможем, и в учебе тоже. Нам необходим там свой человек. Есть сведения, что этот самый физмат – рассадник диссидентских настроений. И немудрено – не факультет, а самая настоящая синагога. Жид на жиде сидит и жидом погоняет. Вот и будешь приглядываться и прислушиваться, какие там настроения, какие разговоры говорят, какие анекдоты рассказывают. Да, и учти, о нашем разговоре и о наших договоренностях никому ни слова. Даже домашним.

***

Однокурсники Юрку не жаловали, недоумевая, как мог попасть на такой факультет, где конкурс не меньше, чем в знаменитое МГИМО, человек со столь скудным запасом знаний. К тому же его манера вечно все вызнавать и расспрашивать была довольно назойливой и неприятной.

На втором курсе Слащинин начал курить, предпочитая престижные в те годы болгарские сигареты «ВТ». Из-за этих сигарет, а вернее, из-за своей природной жадности получил он позорную кличку. Сигареты стоили дорого, делиться ему не хотелось, а студенты то и дело стреляли друг у друга сигаретку, а то и вовсе курили одну на двоих. Дабы у него драгоценное курево не клянчили, Слащинин придумал, как ему казалось, остроумную отговорку. И когда он однажды достал едва початую пачку и кто-то обратился к нему с просьбой дать сигаретку, с доверительностью поведал: «Да я бы дал, но ты сам не захочешь – у меня сифилис». Студенческого люду вокруг было полно, раздался смех, улюлюканье. А острая на язык Танька Туманова выкрикнула: «Слышь, Сифилис, ты у меня больше конспекты не проси, а то заражусь еще». С тех пор и до самого окончания университета, никто из студентов ни по имени, ни по фамилии его не называл. «Сифилис», и точка.

***

…Подойдя к Слащинину, Гелька с присущей ему прямотой спросил, не скрывая презрения:

– Ты зачем, Сифилис, про меня и Гольверка декану гадостей наговорил? Стукач!

– Сказал то, что думал, и не гадостей наговорил, а вовремя сигнализировал, а ты поосторожней на поворотах. И выражения выбирай. Не стукач, а честный принципиальный комсомолец. Ты же не будешь утверждать, что не платишь ему за консультации. Станет с тобой еврей бесплатно день и ночь возиться, да еще и распевать на всех перекрестках: «Ах, Строганов, ах, талант, ах, наша надежда». А вообще-то я тебе так скажу: держался бы ты от этой сионистской семейки подальше. Он со своей Ривочкой того и гляди не сегодня-завтра или в Израиль, или в Америку сбежит, а там, как пить дать, все государственные секреты продаст. Вот тут и вспомнят, кто был его любимым учеником.

Гелий до боли сжал кулаки, так ему хотелось врезать по этой отвратительной харе. Но, сдержавшись, он лишь сказал: «У меня, к твоему сведению, мама тоже еврейка…», – но не закончив фразы, круто развернулся и ушел. Не знал он в тот день, да и предположить не мог, что судьба спустя годы еще раз сведет его с этим мерзавцем. А тогда он просто прекратил со Слащининым всякое общение, вычеркнув того из своей жизни. Увы, как оказалось впоследствии, не навсегда.

***

Годы летели вскачь. Он и опомниться не успел, как перешел на пятый курс. Лекции, лабораторные занятия, тренировки в боксерском зале, даже короткий и какой-то невнятный студенческий роман с третьекурсницей мединститута – все потом смешалось в памяти в калейдоскопном мелькании.

В конце августа состоялись соревнования по боксу среди студентов Москвы Финал, по многолетней традиции, проводился 1 сентября. В этот день Гелию Строганову исполнилось девятнадцать лет. На его финальный поединок явилась чуть не толпа болельщиков. Пришли отец, мама Лара и мама Аня, рядом с ними он увидел Михаила Борисовича. Целый ряд в зрительном зале занимали однокурсники и даже студенты других курсов физмата, что удивило его безмерно – свои занятия боксом он по-прежнему старался не афишировать, а уж как ребята узнали о финальном поединке, и понятия не имел.