Страница 115 из 143
Поскольку, пусть это и звучит несколько преувеличенно, речь идет о войне полов, она должна быть выиграна. Хитрость, женское оружие, начинает использоваться мужчинами с присущей им силой. В 1984 году чернокожая служащая калифорнийского банка была уволена за длительное отсутствие на работе, вызванное тяжелыми родами. Это увольнение противоречит калифорнийскому закону от 1979 года, запрещающему какое-либо преследование за отсутствие на работе в связи с родами и приравнивающему молодую мать к пострадавшей при несчастном случае (medical disability caused by pregnancy or childcare). Банк при поддержке Торговой палаты и могущественной ассоциации владельцев опротестовал конституционность этого закона под тем предлогом, что обязывать администрацию учреждений согласовывать отпуск по беременности и родам означает ставить женщин в более благоприятные условия труда, то есть дискриминировать (мужчин). Суд первой инстанции признал правоту работодателя. Одни штаты не дают никакого отпуска в связи с рождением ребенка, другие дают очень небольшой. Муж. чины выдвигают два аргумента: производственная этика не обязывает предприятия брать на себя заботу о беременных женщинах, которые при всем к ним уважении своим отсутствием на работе нарушают рабочий процесс; феминистское движение вступает в противоречие со своей традицией, поскольку, всегда выступая против преференций в качестве предлога для дискриминации, в данном случае оно их требует только для женщин.
Для женщины, американки или француженки, которая думает о своем личностном росте и профессиональном успехе, проблема материнства встает по-новому. Карьера обычно складывается в возрасте человека от двадцати до тридцати лет. Родить двоих детей за эти десять лет означает поставить под угрозу будущее (оборотной стороной декретного отпуска в том виде, в котором он существует во Франции, является более выгодное положение мужчин). Представляется, что в США чаще, чем во Франции, женщины сначала стараются «состояться» в профессиональном плане, а потом заводить детей. В последнее время наблюдается все больше удачных родов в сорок лет, развивается техника выявления и исправления аномалий плода на ранней стадии. Американка хочет преуспеть на всех фронтах: в профессии, в супружестве, в материнстве. Это беспокоит мужа. Француженка, более осторожная и практичная, даже если она феминистка, редко выражает ненависть к мужчине и стремление занять его место. Она хочет сохранить свои отличия. «Мы вовсе не стремимся к тому, чтобы женщины почувствовали вкус к власти и переняли все мужские недостатки», — писала Симона де Бовуар. Мужчинам затыкает рот подобное презрение.
«Превратите свой дом в место для погружения в счастливый ужас. Наденьте на мебель черные чехлы. Вам понадобится как минимум одна паутина, пластиковые змеи, летучие мыши... Набейте старый костюм газетами, прицепите к нему высокую шляпу: это чучело будет гвоздем программы... Действо должно происходить в полумраке... Как только дети усядутся за столом в темной' комнате, начинайте страшный рассказ, добавьте спецэффектов. Когда речь, зайдет о мертвеце, обойдите стол вокруг, и пусть дети потрогают „тело“ — виноградины вместо глаз, в качестве языка устрица, размороженная печенка пусть изображает сердце, мокрая губка — легкие, а холодные спагетти — мозг...»
The New York Times, 24 октября 1979 года.
«Советы, как провести Хеллоуин».
Деньги покойного
В американских СМИ важное место занимает культура индивидуальных и коллективных страхов. Рак, СПИД, депрессия, гибель молодежи в результате несчастных случаев, передозировка наркотиков, самоубийства иллюстрируют первые, слепой терроризм или ядерный апокалипсис (фильм «На следующий день» 1983 года) — вторые. Пресса и телевидение постоянно смакуют нечто подобное, по-видимому отвечая ожиданиям. Фантастические фильмы и видеоклипы, наследники популярной литературы в жанре ужаса, восходящей к готическим романам XVIII века и пришедшим им на смену рассказам Эдгара По, с успехом поддерживают тревогу и страхи. Можно упомянуть такие фильмы, как «Ночь живых мертвецов», «Черви», «Вторжение похитителей тел», «Изгоняющий дьявола» и клипы «Триллер», «Проклятие оборотня» и пр. Смерть, вызванная монстрами (более или менее похожими на людей), ошибками науки или войной, не сходит с кино-и телеэкранов. Наиболее успешные из этих произведений экспортируются во Францию, где воспринимаются как экзотика.
Мы не будем останавливаться здесь на месте, занимаемом смертью в современном обществе, потому что эта тема рассматривается в другой части настоящего тома. Постараемся узнать, имеем ли мы дело с точной копией «американской модели» или же речь идет о почти полном совпадении, с некоторым опозданием, вызванным отставанием Франции в научно-технологической сфере. В обеих странах в 1950-е годы половина людей умирала в своей постели, в 1985 году таких всего 20%. И здесь, и там дату смерти постепенно отодвигают. Тем не менее представляется, что во Францию постепенно приходят две американские практики. Первая — контроль врачей со стороны адвоката, который нашел в процессе умирания выгодную для себя нишу. Врача обвиняют в грубой ошибке, вызвавшей смерть, или в излишнем врачебном рвении, не отменяющем смерть, но делающем ее более мучительной. Вторая—смещение границы между тем, что говорится, и тем, о чем умалчивается. Американская врачебная этика предписывает врачу говорить пациенту правду. Французский же врач, знающий, как на самом деле обстоят дела, и сознающий реакцию отрицания умирающего, долгое время хранит молчание по поводу тяжести заболевания и того, сколько больному осталось. Согласно опросу, проведенному в 1978 году, 77% французов желали бы для себя «внезапной смерти» и 53% хотят «не знать». То, что французский врач теперь называет вещи своими именами («У вас рак»), возможно, объясняется не столько «американским влиянием», сколько появлением эффективной диагностической аппаратуры (УЗИ позволяет пациенту увидеть свою опухоль) и прогрессом медицины (отдельные формы рака излечимы или, по крайней мере, состояние больного можно стабилизировать).
Культурные различия между США и Францией проявляются также в отношении к смерти (да простит нам читатель излишнее многословие на эту тему). В 1963 году Джессика Митфорд в работе «Американский стиль смерти» описала коммерческую сторону смерти в следующих терминах: «Помпезные похороны становятся теперь частью американского стиля жизни». Она настаивает на том, что устроители похорон (funeral directors) получают значительную прибыль благодаря оказываемым услугам: туалет, бальзамирование тела, грим, помещение тела в открытый гроб, установка его в траурном зале (funeral home). Последняя инновация в этом вопросе—услуга drive-in funeral home, позволяющая увидеть покойного и сделать запись в книге соболезнований, не выходя из своей машины. Во Франции, где существует всего лишь три десятка «фюнерариумов»—траурных залов, подобное было бы неуместно; рынок смерти тем не менее функционирует исправно, без потерь и с прибылью, но «а-ля франсез». Фирма Pompes funèbres générales при взаимодействии с муниципалитетами практически монополизировала его.
После распорядителя похорон (funeral director) инициатива переходит в руки кладбищенского распорядителя. 75% кладбищ в Америке находятся в частных руках, и там, как и везде, существует социальная иерархия (место захоронения должно говорить о статусе покойного), и доступ на статусное кладбище является апофеозом жизненного успеха. В статье, посвященной мемориальному парку Форест-Лаун в Лос-Анджелесе, «самому веселому в мире кладбищу», если верить рекламе, Пол Джейкобс с усмешкой отмечает, что «смерть в Лос-Анджелесе является наградой — потому что только умерев, можно навсегда поселиться в Форест-Лаун». Ничего подобного не наблюдается во Франции, где, как подчеркивает Мишель Вовель, начиная с 1930 года уходят в прошлое «надгробные памятники, семейные захоронения, эпитафии». Французский покойник сопротивляется американизации*.