Страница 94 из 134
Великие авторы дневников первой половины XIX века постарались решить задачу внутренней ясности, не впадая в литературные амбиции. Их произведения, в которых нередко описаны одновременно труд, деньги, досуг и любовные похождения, — ценное свидетельство перемен. Ведение интимного дневника — попытка прогнать страх смерти, который возникает в процессе записей. Проследить растрачивание себя означает создать стратегию сохранения. «Регистрируя все свои ощущения, — пишет Делакруа 7 апреля 1824 года, — я живу два раза; прошлое возвращается ко мне. Будущее всегда со мной». Так формируется память, одновременно являющаяся «историей болезни» и поминовением.
Ведение дневника внутренне дисциплинирует; бумаге доверяются тайны. Записи позволяют проанализировать внутреннюю вину, регистрируют сексуальные неудачи как удушающее чувство неспособности к действию; снова и снова возвращают к секретным решениям.
Объяснить столь распространенное увлечение дневниками можно разными факторами. Мен де Биран желал создать науку о человеке по соотношению физических и моральных проявлений. Поиск себя стимулируется всеми историческими событиями, которые углубляют чувство идентичности. Ускорение социальной мобильности порождает неуверенность. Оно подталкивает автора дневника задавать себе вопросы о собственной позиции, оценивать, каким может быть мнение окружающих. Общество молчаливо присутствует в его частной жизни. Новый стиль межличностных отношений, диктуемый урбанизацией, наносит многочисленные раны самолюбию, порождает фрустрацию, заставляющую уйти в себя. Мен де Биран в 1816 году предсказывал этот поиск психологического реванша; он предчувствовал время, когда «психологически уставшие люди захотят оставить дела и найти таким образом отдых, спокойствие и утешение, которые можно обрести только наедине с собой».
Усиление чувства собственности не чуждо этому новому явлению, что заметил Мен де Биран; он поздравляет себя с тем, что его друг аббат Мореле в своих записках обосновал право «каждого человека на себя самого, на все свои способности, на свое ,,я“».
Практика описания себя
Остается определить, кто они, эти авторы дневников. Среди них существуют великие, вошедшие в историю, и тогда наша задача легковыполнима. Многочисленны женщины, которым правила приличия не позволяют публиковать свои произведения и которые через дневниковые записи реализуют потребность писать (если речь не идет о графомании). Эжени де Герен признавалась в своем неистовом желании писать. Есть все основания полагать, что так же обстояли дела и у мадам де Ламартин, матери поэта.
Зачастую неуютно себя чувствующий в обществе, в котором ему приходится жить, автор дневника страдает от невозможности общаться с окружающими. Ему трудно принимать решения. В мае 1848 года, в возрасте двадцати семи лет, Амьель пишет в своем дневнике о предполагаемой женитьбе. Записи делаются в форме нескончаемых уравнений. «Я создаю себе проблемы из ничего», — признается Мен де Биран, подавленный тем, что он называет «озабоченностью», — мы бы сказали, тревогой, — которую приписывает «недоверию к себе самому».
В целом автор дневника вполне может показаться больным; уж точно — человеком робким, если не беспомощным; иногда это некто обуреваемый гомосексуальными страстями, которые он не в силах удовлетворить. Провинциальная буржуазная микросемья весьма предрасполагает к ведению интимного дневника. Эта структура благоприятствует привязанности к матери и к воспоминаниям о детстве; Беатрис Дидье утверждает, что автор дневника страдает от регрессии и что его записи говорят о желании вырваться из этого плена. Трудно отрицать, что эта ежедневная дополнительная работа в качестве наказания является одним из методов воспитания юношества.
Ведение дневника — прежде всего упражнение. Это изнурительная работа — вспомним хотя бы о семнадцати тысячах страниц, написанных Амьелем! Для тех, кому нравится разговор с самим собой, внутренний монолог, — это изысканное удовольствие. «Когда я один, — заявляет Мен де Биран, — у меня множество дел: я должен следить за ходом своих мыслей или впечатлений, ощупывать себя, наблюдать за настроением и образом жизни, извлекать лучшее из того, что есть во мне, записывать идеи, которые случайно приходят мне в голову, или те, что навевает чтение». В этом смысле интимный дневник — венец радостей privacy: «Я стремлюсь стать собой, вернуться в частную жизнь, в семью, — признается тот же автор дневника. — Пока это не случится, я буду ниже себя самого, буду ничем». Однако, как можно догадаться, дневник — враг супружества! В первую очередь женщинам приходится писать украдкой. Эжени де Герен даже от своего обожаемого отца скрывает тетрадь, в которой делает записи по ночам в своей любимой «спаленке», любуясь звездами. Беатрис Дидье обнаружила в ведении дневника даже сходство с мастурбацией.
Историки еще не в полной мере оценили распространенность этого социального явления, изучение которого остается монополией филологов. Кроме того, хрупкость этих документов ведет к тому, что их количество недооценивается. Очень многое указывает на то, что интимный дневник сопровождает частную жизнь множества людей. Мелкая буржуазия здесь тоже не отстает, как свидетельствует Пьер Гиацинт Азаис, скромный парижский самоучка; интимный дневник предстает здесь как отдаленный потомок семейного дневника и как компаньон амбарной книги. Нетрудно догадаться, что дневники ведут тысячи девушек, нашедших в нем отдушину для выхода чувств. Каролина Брам, чьи дневники были обнаружены на блошином рынке, Мария Башкирцева и уже упоминавшаяся Изабель Фрессине в этом не одиноки.
Здесь уместно вспомнить об огромной волне альбомов. Во времена Июльской монархии, пишет Пьер Жоржель, каждая девушка из приличной семьи имеет свой альбом, который демонстрирует друзьям дома. Альбом Леопольдины Гюго обнаружил Ламартин. До тринадцати лет Дидина доверяла ему свои детские мечты, описывала игры; в дальнейшем читатели с удивлением обнаруживают первые вздохи и признания обожателей, к которым девушка начинает проявлять внимание. С этого момента она заботится о своих туалетах, записывает даты балов и спектаклей, которые посещает, и впечатления о путешествиях. Альбом — это как чулан; туда попадает все: школьные ведомости с оценками, живописные гравюры и прочее; когда наступает время выходить замуж, альбом занимает место в семейном архиве.
В народной среде тоже существует подобие альбома или дневника. Разве собственноручно вышитое приданое не может рассматриваться как внимательное описание себя самой, своих мечтаний о будущем? В любом случае подготовка приданого — это нечто большее, чем просто желание иметь достаточное количество белья накануне свадьбы. Аньес Фин показывает, как заботливо юная жительница Пиренеев прядет, вышивает, помечает красной нитью это богатство, которое никак ей не послужит. Богатая наследница тоже включается в этот ритуал, для нее абсолютно бесполезный. Это занятие объясняет чрезвычайную привязанность женщины к символическому накоплению. Автор утопического романа «Путешествие в Икарию» Этьен Кабе будет обвинен в желании конфисковать приданое. Придавая огромное значение сундуку с бельем, который герой романа «Труженики моря» унаследовал от своей матери, Виктор Гюго подчеркивает важнейший элемент народных чувств.
Мудрость амбиций
Ретроспективный поиск себя, которым занимается человек, ведущий дневник, вызывает сожаления, ностальгию, но в то же время дает надежду и стимулирует воображение, пробуждает амбиции, увы, неясные. Очевидно одно: будущее представляется весьма умеренным; эта осторожность противоречит образу века, в ходе которого должны разыграться аппетиты. Не следует забывать о привлекательности воспроизводства себе подобных и силу механизмов, которые его поддерживают. Всесторонняя опека, система «рекомендаций», коротко говоря, груз и запутанность семейных отношений долгое время тормозят меритократию, которая, даже после установления республики, будет в загоне. По словам Теодора Зельдина, боязнь переутомления, эксцессов, внедренная в сознание медиками, способствует умерению амбиций. Следовало бы также упомянуть, что снисходительно–пренебрежительное отношение к классической гуманистической rekmneht уменьшает ее влияние. Сколько зрелых людей, читавших Горация, стремились в первую очередь к праздности (otium), жили по принципу «лови момент» (carpe diem), по образу поэтов–префектов, описанных Винсентом Райтом[393], хозяина шоколадной фабрики, чиновника из романа «Несчастье Генриетты Жерар» Луи–Эдмона Дюранти. В погоне за публичным признанием, о чем свидетельствует страсть к приукрашиванию, начинают стремиться к богатству, а сложность положения парвеню прекрасно демонстрирует, что дело не только в деньгах.
393
Эрнест Винсент Райт (1873–1939) — американский писатель, автор романа «Гэдсби», в котором ни разу не встречается буква е.