Страница 89 из 134
Многие этнологи, в частности Франсуаза Лу, обнаружили связь и влияние мудрости тела в традиционном обществе. Любопытно, что оно игнорирует дихотомию, о которой я говорю. Пословицы, собранные фольклористами в конце XIX века, отражают светский взгляд на жизнь, дающий привилегии органике. Эти пословицы восхваляют умеренность, отказ от излишеств; соблюдение правил приличия лучше удовольствия сохраняет здоровье и обеспечивает благополучие. Это этика трудолюбивого крестьянина, ценящего усилия для достижения цели и с недоверием относящегося к беднякам, источнику насилия и беспорядка, ментальность, основанная на пессимизме и смирении, которые заставляют прислушиваться к сигналам тела, и убежденная в их тесной символической связи с космосом, растительным и животным миром. Внимание, уделяемое фазам луны, небесному регулятору циклов женского организма; прислушивание в случае смертельной опасности к звукам, доносящимся с птичьего двора[376]; измерение скорости роста дерева, посаженного в день рождения сына; строгие правила того, как надо обращаться с отходами человеческого тела — плацентой, обломками ногтей, выпавшими зубами — все это говорит о навязчивом характере архаичных верований. При этом существующая гигиеническая норма допускает отрыжку, громкий выход газов, чихание, пот, проявления сексуального желания, безропотно принимает признаки угасания. Все эти «правила», требующие сопротивления научно обоснованной гигиене, через кормилиц и служанок попадали в буржуазные дома, поэтому не стоит удивляться тому, что суеверия из социальных низов частично проникали в элиту общества и закреплялись в ней, в том числе — через лекарей–самоучек, представителей «народной медицины», которые тоже были сторонниками «здоровой среды».
На другом полюсе старинных верований — существование и, в отдельных сферах, акцентуация христианского посыла об антагонизме тела и души. Пренебрегая догматическими рамками о презрении к плоти, которые устанавливают тайна Боговоплощения, таинство евхаристии и вера в Воскресение, песси мистическое видение мира, облагороженное Отцами Церкви, в частности Тертуллианом, и подхваченное Боссюэ и янсенистами, сводит телесную оболочку, будущую пищу для червей, к временной тюрьме. Тело, которое кюре из Арса называет не иначе как «труп», своими инстинктами компрометирует душу и мешает ей подняться на небесную родину. Этим оправдывается вечная война против разных телесных проявлений; если у души нет тела, то оно, как дракон, поднимется и поработит ее. На этом квазишизофреническом раздвоении основана аскеза.
Эти практики, зародившиеся в отдаленном прошлом и поддерживаемые благодаря преумножению разного рода монастырей, пансионов и монашеских орденов, в ходе XIX века постоянно эволюционировали. Жесткий аскетизм и ригоризм существуют вплоть до Второй империи. Это насилие вполне согласуется с романтическим образом Христа на Голгофе, которого набожные граверы изображают залитым кровью. Начиная с середины века практика умерщвления плоти постепенно сходит на нет среди мужчин, но как бы феминизируется. Церковь, желающая реванша и делающая в связи с этим ставку на женщин, должна принимать в расчет мнение медицины, подчеркивающей хрупкость Христовых невест. Кровь, боль заменяются тысячью мелких умерщвлений плоти, в соответствии с ритмами женского организма. Таким образом, самоотречение входит в плоть и кровь женщины в повседневной жизни, и начинают подсчитываться мелкие жертвы.
Ученый дискурс становится более новаторским. В этом отношении весьма показательно распространение во Франции в конце XVIII века трудов Георга Шталя[377] и их влияние на медицинскую мысль. Ссылались ли они на витализм школы Монпелье, анимизм или органицизм, большинство врачей того времени, в частности те, кто, как Руссель, были сторонниками теории о специфичности женского пола и разделяли идею примата души над телом. Душа, направляющая, держащая в узде телесные желания, руководит их исполнением. Таким образом, вовсе не особенности анатомии и не специфика физиологии определяют характер женщины и подтверждают ее материнскую миссию; материнство — в первую очередь метафизическое призвание женщины, соратницы Природы.
Идеи кинестезии
Ученый мир в XIX веке постепенно отходит от примата души. Идеологи, в частности Кабанис, отказываются от понятия направляющей души и витального принципа. По словам Жана Старобинского[378], они стремятся «унифицировать поле медицины и физиологии». Одновременно с этим они обращают внимание на отношение физического и морального, на связь между органической жизнью, жизнью социальной и мыслительной деятельностью. Так, проявления женского начала они рассматривают не с онтологической точки зрения, но с физиологической и социальной. Возрастает интерес к старинному понятию, унаследованному от Аристотеля, если не от Аристиппа Киренского, и в дальнейшем исследованному Декартом и Шталем. Это понятие последовательно называлось «тактом» или «внутренним осязанием», а позже, в конце XVIII века, кинестезией. Под ним следует понимать некое внутреннее телесное восприятие или, скорее, комплекс органических ощущений, которые, согласно Кабанису, являются инстинктами.
На протяжении всего XIX века специалисты были убеждены в сильнейшем влиянии бессознательного, рассматриваемого как «смутный отзвук висцеральных функций, время от времени прерываемый осознанными действиями» (Жан Старобинский). Бессознательное формирует личность. Гениальность Фрейда заключается не в открытии того, что от сознания индивида ускользают многие стороны его личности, но в том, что он лишил органическую жизнь монополии на бессознательное и сделал это бессознательное частью психики.
То, что кинестезии тогда придавали такую важность, говорит о некоем слушании тела, которого больше нет. Вдохновленный вульгаризованным неогиппократизмом, который придает особую важность воздуху, воде и температуре, человек следит за влиянием погоды и времени года на самочувствие и ритм дыхания, на интенсивность ревматических болей или стабильность настроения; так развивается некая внутренняя метеорология «души». Точно так же внимательно прислушиваются к функционированию организма и влиянию органических функций на менталитет; постоянно обращают внимание на пищеварение и менструальный цикл, нарушаемые дизентериями и гинекологическими заболеваниями. Этот интерес базируется также и на доктрине темпераментов — холерическом, флегматическом, сангвиническом, нервном. Теодор Зельдин[379] весьма справедливо демонстрирует стойкость и живучесть этой доктрины, несмотря на дискредитацию теории стихий.
Неогиппократизм–направление в медицине, возникшее в 1920‑х годах. Во главу угла ставит возвращение к принципам учения Гиппократа об индивидуальном и комплексном подходе к пациенту.
Таким образом, конструируется примитивная система образов физического и психического здоровья, которая позволяет управлять индивидуальным поведением. Чтение частных документов со всей очевидностью показывает, что озабоченность этими вопросами формирует фактуру частной жизни. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать дневник Мена де Бирана[380] или Эжени де Герен, недавно опубликованные записки Шарля–Фердинанда Гамбона[381] или переписку семьи Буало де Винье с семьей Марты. Это лишь примеры из каждой четверти XIX века. Вероятно, сопоставление кинестезических опытов вызывает разговоры о влиянии погоды, определяет настороженное отношение к воде и солнцу, от которых рекомендуется прятаться, как и от сквозняков, боязнь которых превратилась в настоящую фобию.
В XX веке тело становится главным; следует исправлять вред, наносимый ему городской жизнью, условиями труда, загрязнением окружающей среды; доставлять ему физические удовольствия, что продиктовано нарастающим самолюбованием. Происходит революция, к разговору о которой мы еще вернемся, а именно — телесная идентификация, смягчающая презрение ко всему органическому, животному. Постепенно желания индивидуализируются, начинают восприниматься как свои собственные, а не спровоцированные Другим. Это одновременно пугает и привлекает. Невнимательный историк, не заметивший изменений статуса желания, рискует стать психологическим анахронизмом.
376
Имеется в виду примета: если курица закричит петухом, это к смерти. — Примеч. ред.
377
Георг Эрнст Шталь (1659–1734) — немецкий врач и химик.
378
Жан Старобинский (р. 1920) — швейцарский филолог, культуролог и критик.
379
Теодор Зельдин (р. 1933) — английский философ.
380
Мен де Биран (1766–1824) — французский философ–метафизик, политический деятель.
381
Шарль–Фердинанд Гамбон (1820–1887) — французский общественный деятель, один из самых известных политиков–республиканцев XIX века.