Страница 54 из 134
В переписке семьи Буало, где столько внимания уделяется описанию болезней, почти не говорится о смерти. В 1900 году умирает тетушка Изабель. Это единственное упоминание о ней в письмах. То же самое — в 1909 и 1914 годах, когда умирают два зятя. В письмах говорится о том, как вдовы переносят их уход, мужественно или нет, но ни слова о покойных. Страдания, боль, сожаление не описываются. Все интимные чувства и переживания скрываются от посторонних.
Единственные письменные следы смерти — это ритуальные уведомительные письма, черная рамка на почтовой бумаге, расходы на траурные наряды и кладбищенские услуги, за писанные в ежедневниках. В ноябре 1900 года, после смерти сестры, Мари Буало пишет в записной книжке: «Оплачен траур для слуг: 274 франка; шляпы и траурные вуали от мадам Ришар: 180 франков; уборка на кладбище: 30 франков; кюре Б.: 50 франков».
Весь XIX век высказывались сожаления по поводу сокращения срока ношения траура. Мадам де Жанлис в 1812–1813 годах, Бланш де Жери в 1833‑м с сожалением вспоминали мифическое прошлое, когда траур по своим ушедшим близким носили вдвое дольше. Долгий траур — символ добропорядочности… На самом деле все это не соответствовало действительности: в начале XVIII века королевским указом было вдвое сокращено ношение траура при дворе: траур по супругу полагалось соблюдать в течение года, в течение полугода–по супруге, родителям и бабушкам и дедушкам, в течение месяца–по прочим родственникам.
В XIX веке продолжительность ношения траура дольше и кажется неизменной на протяжении всего столетия: вдова носит траур в течение года и шести недель в Париже и в течение двух лет в провинции. В Париже, пишет в 1833 году мадам Сельнар, красавицы не хотят слишком надолго лишать себя светской жизни. В 1908 году «Обычаи века» отмечают разницу между тем, что прописано в кодексе — два года — и реальностью — полтора года и даже год и шесть недель… Мы снова обнаруживаем те же цифры.
Вдовец носит траур вдвое менее продолжительное время: полгода в Париже, год в провинции. «Новое полное руководство хозяйки дома» в 1913 году–единственное издание, предписывающее одинаковый срок траура для вдовы и вдовца: два года. Также нигде больше не говорится о двухлетнем трауре по отцу и матери; все остальные руководства говорят о годовом и даже полугодовом трауре — например, Гражданский кодекс 1828 года. Сравнивая упомянутый кодекс с разными справочниками по хозяйству, которые периодически выходили в свет в течение всего века, можно констатировать не уменьшение, а увеличение траурного срока. Траур по бабушке и деду увеличился с четырех с половиной месяцев до полугода, по братьям и сестрам — с двух месяцев до полугода, по дядям и теткам — с трех недель до трех месяцев. Траур по кузенам и кузинам остался практически таким же: в 1828 году–две недели, до месяца—в дальнейшем. В годы Второй империи родители начинают носить траур по детям, умершим в младенчестве.
Траурный период делится на три части: вначале — глубокий траур, «средний» — на следующем этапе, полутраур — в завершение. Рассмотрим случай вдовы. В течение месяцев глубокого траура (полгода в провинции, четыре с половиной месяца в Париже) она должна носить черные шерстяные платья, черную шляпу и длинную вуаль из черного крепа, черные нитяные перчатки, никаких украшений, за исключением стальной пряжки, покрытой медью. Она не имеет права ни завивать волосы, ни душиться. Следующие шесть месяцев ей полагается носить черные шелковые платья, шляпу из газа и шерсти, кожаные или шелковые перчатки, деревянные украшения. В следующие три месяц полутраура черный цвет вдовьей одежды может быть разбавлен белым, серым и лиловым. Ей можно носить украшения из гагата и стекляруса. Траурный этикет был настолько сложным, что в XVIII веке стали издавать специальный «Траурный вестник», где сообщались ценные подробности о порядке соблюдения траура, в частности когда бриллианты могли заменить черные камни, а серебряная пряжка–стальную.
Во время глубокого траура в черное должен был быть одет весь дом, включая детей и слуг и исключая дядей, теток, кузенов и кузин; экипажи должны были быть с черной драпировкой. Нельзя было показываться в публичных увеселительных заведениях (в театрах, на балах) или на ассамблеях. В первые шесть недель не полагается выходить из дома, а у себя принимать можно было лишь самых близких друзей. Женщинам запрещалась любая работа с иголкой, даже в обществе родственников и друзей.
Траур проявляется не только в одежде, но и в предметах личного пользования: носовые платки должны быть окантованы черной лентой, почтовая бумага — с черной рамкой шириной в сантиметр в первое время, в четверть сантиметра — в конце траурного периода. Как только траур заканчивается, письма снова пишут на белой бумаге, за исключением вдов: у них почтовая бумага до конца жизни окантована черной полосой, если они повторно не выходят замуж.
Эта привязанность к строгим правилам траура в XIX веке весьма интересна. Она говорит о том, что даже если на практике правила по–настоящему соблюдались лишь в великосветской аристократической среде, тем не менее существовал идеальный образ ритуала, вызывавший в памяти картины жизни монархического общества. Как будто бы XIX век опасался деритуализации и цеплялся за старинную модель ритуала, инспирированную королем.
Заключение
22 февраля 1871 года Виктор Гюго пишет: «Я гуляю с маленькими Жоржем и Жанной каждую свободную минуту. Обо мне можно сказать так: Виктор Гюго, представитель народа и нянька». Замечательное совмещение публичной и частной жизни! Для Гюго роли политического деятеля и деда одинаково важны.
В 1877 году, за восемь лет до смерти, он публикует «Искусство быть дедом». Через всю книгу проходит мысль: «Победитель, но побежденный»[131]. Человек, которого ни один тиран не смог подчинить себе, «побежден маленьким ребенком». Побежден не только собственными внуками, но и всеми остальными детьми, которых он встречает в саду Тюильри и в Зоологическом саду. Побежден святостью невинности. Дети — лучшая защита от мирового зла. Газеты могут сколько угодно нападать на него и осыпать оскорблениями — если Жанна засыпает, держа его за палец, он окутан и защищен ее нежностью. Через детей говорит Бог, и вот почему, глядя на них, обретаешь «глубокий покой, сотканный из звезд».
Благодаря детям осуществляется связь времен. «Сыновья наших сыновей очаровывают нас», и именно через них проходит нить времен, без конца повторяется цикл жизни: «Увидеть дочь моей Жанны! Ах! Это моя мечта!» Гюго представляет себе день, когда Жанна выйдет замуж и станет матерью: «Перед Жанной будет вся жизнь, / Создание, которое продолжит нашу судьбу; / Она будет серьезной молодой матерью…» Виктор Гюго поэтически выражает религиозность буржуазной семьи, описывая ее маленькие и большие торжества. Эти праздники могут быть тесным образом связаны с религиозной практикой либо полностью свободны от нее. Они вызывают сентиментальность, трогают за душу и доставляют удовольствие. Семья наслаждается. Она создает свой частную жизнь вдали от социальных потрясений, в которой соединяются противоречивые качества. Повторяющиеся семейные ритуалы придают жизни неизменность и постоянство; эта цикличность жизни, появление новых поколений — непреходящая ценность.
Семейные церемонии утверждают именно это свойство времени. Именно поэтому свадьба–главная церемония; имен но поэтому дети обретают все большую важность. В праздниках — восторг семьи перед вечным воплощением.
СЕМЕЙНЫЕ ДРАМЫ И КОНФЛИКТЫ
Мишель Перро
Семья в XIX веке находится в противоречивой ситуации. С одной стороны, общество, видящее в ней основное средство поддержания порядка, наделило ее властью, и она стремится навязать своим членам свои собственные цели, объявляя приоритет интересов группы над интересами личности. С другой стороны, призывы к равенству, молчаливый, но постоянный прогресс индивидуализма пробуждают центробежные силы и порождают конфликты. Семья — это общество в миниатюре, находящееся под угрозой. Для сохранения семейного духа, для защиты чести семьи необходимо беречь секреты и тайны, которые скрепляют ее изнутри и делают крепостью, но иногда, наоборот, ведут к ее расслоению и распаду. Крики и шушуканье, скрип дверей и запертые на ключ ящики, украденные письма и жесты удивления, доверительные беседы и скрытность, косые и перехваченные взгляды, намеки и недомолвки создают внутренний мир общения тем более хрупкий, чем сильнее интересы, любовь, ненависть, стыд. Семейные интриги и происшествия — неисчерпаемый источник сюжетов для литературы. «Если семейная история — не всегда трагическая, то трагическая история — всегда семейная» (Tricaud F. L’Accusation. Paris, 1977)[132].
131
Так называется одно из стихотворений Гюго.
132
Перро цитирует книгу философа Франсуа Трико (1922–1999), посвященную агрессии.