Страница 119 из 134
Для того, кто изучает частную жизнь, существенной остается истерия на домашней сцене. Женщина того времени, когда она кричит и впадает в безумие только для того, чтобы быть услышанной, использует всевозможные формы недомогания, чтобы привлечь внимание окружающих к своим интимным проблемам. Историки начинают уделять внимание такому повороту событий.
В поисках женской идентичности
Некоторые истерические проявления бывают очень зрелищными; часто бывая коллективными, они случают и в частном, и в публичном пространстве. Одни привязаны к архаичной одержимости; другие сопровождаются судорогами. В интервале между 1783 и 1792 годами двое священников, братья Бонжур, в маленькой коммуне в трех километрах от Арса оказали ужасное влияние на группу молодых прихожанок. Девушки перестали подчиняться отцовской власти, отказались выполнять епитимьи, наложенные кюре, стали предаваться разного рода эксцессам; одна из них позволила себя распять в маленькой местной церкви; самая экзальтированная, ставшая любовницей Франсуа Бонжура, родила нового Мессию. Эта странная деревенская ересь существовала вплоть до Третьей республики. «Лающие женщины» из города Жослен в Бретани в 1855 году, как и «одержимые» из Пледрана (также в Бретани) в 1881 году, — свидетельства живучести коллективного безумия, разрушающего частную жизнь.
Хорошо известен случай истеричек из Морзина. В этой деревушке, затерявшейся в альпийских горах, очень много одиноких женщин; сложился специфический тип женского общения. Духовенство, имеющее здесь сильное влияние, блокирует какую бы то ни было праздничную или игровую активность. Эти строгости, вкупе со смятением, внесенным наступающей современностью и рассматриваемым как угрожающее, вылились в истерические проявления у женщин на протяжении шестнадцати лет, с 1857 по 1873 год. Эти проявления демонстрируют нам симптомы женского неблагополучия в XIX веке.
Все начинается с двух девочек, весной 1857 года готовившихся к причастию. Вскоре им начинают подражать девочки–подростки: они выли, корчились, проклинали все вокруг, оскорбляли взрослых, пытавшихся успокоить их. Женщины, хранительницы моральных ценностей сообщества, которому не удалось интегрировать новшества, принесенные извне, и которое выражает желание продолжать жить как раньше, в свою очередь разбушевались.
В истерии также — и, возможно, особенно — проявляется индивидуальное неблагополучие девушек, ищущих свою идентичность, которым не разрешают танцевать, которые боятся остаться старыми девами и которые в результате находят удовольствие в коллективном безумии. Молодежь заявляет о своем безразличии к родителям, матери — к детям. Девушки оскорбляют отцов и отказываются подчиняться их воле. Жены начинают бить мужей; религиозная практика ставится этими женщинами с ног на голову, ритуалы извращаются. 30 апреля 1864 года разбушевавшиеся истерички чуть было не убили епископа, который запретил изгонять из них бесов. Еще более показательная вещь — женщины отказываются от работы, начинают играть в карты и пить алкоголь, презирают картофель и едят теперь только белый хлеб.
Кюре в частном порядке, невзирая на рекомендации своего начальства, безуспешно пытается прибегнуть к экзорцизму. Французские власти начиная с 1860 года предпринимают настоящий цивилизаторский крестовый поход в надежде успокоить женщин. Они открывают дороги, размещают поблизости военные гарнизоны, устраивают балы. В особенности психиатр Констан, облеченный большой властью, старается загнать бредящих в частную сферу; он возлагает надежды на разделение и изоляцию женщин, на индивидуализацию случаев. И на заре Третьей республики ему удастся добиться успеха.
Надо отметить, что существуют и другие следы этой напасти и женского бунта, которыми, кстати, пренебрегают. Вот лишь несколько примеров. В 1848 году похожая эпидемия случилась в самом центре Парижа, на фабрике, где работало четыре сотни девушек. В 1860 году из–под контроля вышли ученицы одной из школ Страсбурга; в 1861‑м — причащающиеся в приходе Монмартра; в 1880‑м — воспитанницы пансиона в Бордо. В 1883 году массовые истерики разразились на одной из фабрик–интернатов в Ардеше, где девушки ткали из шелка.
Истерия очень влияла на умы, что вылилось в целые зрелища в больнице Сальпетриер с 1863 по 1893 год. Зрелища неслыханные, ошеломляющие, во время которых женщина истерически кричала, и этот крик говорил о страданиях века больше, чем что–либо другое.
Театр Сальпетриер
Этот «театр» был создан по воле Шарко, описавшего и кодифицировавшего фазы истерического припадка. Профессор привлекал к выступлениям послушных женщин, которые нуждались во внимании доктора и публики. Сохраняя дистанцию между своими желаниями и требованиями мэтра, они, казалось, наслаждались своей нарциссической болью. Шарко демонстрировал своих пациенток художникам, писателям, публицистам, политикам; на некоторых из его лекций, проходивших по вторникам, можно было встретить Лавижери[449], Мопассана или Лепина[450]. Истерика, происходящая на сцене, зафиксированная фотографами Реньяром и Лондом, подчеркивает лицо, подталкивает к имитации, демонстрирует эротизм позы. Так в обществе распространяется мнение о привлекательности нервных болезней. Рождается язык жестов, который потом встречается на сценах многих парижских театров. Сара Бернар изображает больных, ставших актрисами. Начиная от душераздирающего раскаяния вагнеровской Кундри[451] (1882) и заканчивая мстительными криками Электры Рихарда Штрауса (1905), оперные героини как бы соперничают со звездами больницы Сальпетриер, отныне известными повсюду на Западе.
Между литературой и психиатрией завязываются изысканные отношения. В основанной на документах трилогии Эдмон де Гонкур создает образ истерички–мужененавистницы («Девка Элиза»), набожной истерички («Госпожа Жервезе») и страдающей неврозом юной девушки («Милочка»). Проблемы Марты Муре из романа Золя «Завоевание Плассана» (1874) или Гиацинты Шантелув из романа «Бездна, или Там, внизу» Гюисманса напоминают безумие больницы Сальпетриер. В то же время писатели под воздействием Шарко и моды находили у себя истерию или подражали истеричкам.
В результате многим женщинам, имитирующим истерику, кажется, что они выступают на сцене. Беглые взгляды, двусмысленные улыбки истерички входят в арсенал женщины–соблазнительницы. Для мужчин теперь будет большим искушением путать проявления болезни с оргастическим безумием или провокациями уличных девок. Каждая женщина, дающая мужчине авансы, знает она о том или нет, напоминает Августину, молодую прелестную звезду Сальпетриер. Шарко и его последователей не утомляют ни эти беглые взгляды, ни «страстные позы», ни «экстазы»; они без конца заставляют своих актрис изображать горе, пока те не решатся на побег.
Откуда взялась идея этого театра? Откуда это неутолимое желание врачей наслаждаться непристойными метаморфозами на сцене? Откуда этот неслыханный авторитет врача, которого женщины принимают (а иногда кажется, что и сами врачи считают себя таковыми) то за Бонапарта, то за Иисуса? Неоспоримости терапевтической цели и необходимости совершенствования взгляда врача недостаточно, чтобы объяснить удовольствие от женского эротизма, замешанного на страдании. Возможно, этот театр истерии представляет собой утонченную тактику рационального использования мужского желания. В Сальпетриер в этой сложной игре эксгибиционизма и вуайеризма проявляется ущербное отношение к желанию, которое пытаются изобразить.
Частная клиентура Шарко огромна и частично состоит из иностранцев. Каждый год мэтр консультирует пять тысяч человек. Поэтому не удивляет такое количество истеричек, сидящих по домам; обычная девушка, раздираемая желанием, как Марта, в своей семье считается неизлечимо больной.
449
Шарль Лавижери (1825–1892) — французский кардинал, миссионер, архиепископствовал в Северной Африке.
450
Луи Лепин (1846–1933) — французский адвокат и политик.
451
Кундри — героиня оперы Р. Вагнера «Парсифаль».