Страница 98 из 141
В прежние времена… жили в лоне семьи, имели друзей, посещали кабаки; молодых людей в приличную компанию не допускали, девушек чуть ли не изгоняли вовсе, и даже женщины почти не показывались. Матерей практически не замечали, мужчины жили на одной половине, женщины — на другой. Ныне живут все вместе, допускают в свой круг восемнадцатилетних юношей, от скуки играют, живут раздельно; у простолюдинов — двуспальные кровати, у вельмож — отдельные апартаменты; в жизни только два занятия: любовные интрижки и дела. Время проводят либо у себя в кабинете, либо в маленьком домике, либо с приближенными, либо с возлюбленной[317].
Итак, смешение разных возрастов, полов и состояний и при этом разделение ролей, о котором Дидро знал не понаслышке. Его семейная жизнь была крайне неровной и менее всего похожей на тихую гавань. Неудачный брак с белошвейкой — женщиной сварливой, капризной и скандальной — не приносил ему удовлетворения. Но разве можно доверить этой мегере десятилетнюю Анжелику, их дочь: «Чье здоровье это все выдержит?» Поэтому он не бросает дом, занимается воспитанием девочки и утешает ее. Однако настоящая жизнь для него не в этом, а в писательском труде и, в эти годы, в публикации «Энциклопедии». Утро проходит в неизбежном общении с авторами, типографами, издателями, граверами: «Порчу зрение, сидя над таблицами, ощерившимися цифрами и буквами…»[318] Вторая половина дня отдается друзьям, развлечениям, занятиям с Анжеликой. Как–то он вместе с Гриммом обедает под одной из конных статуй в Тюильри[319], затем они долго бродят по Парижу: «мы разговаривали». Порой он отправляется в театр, чаще — проводит вечер в салоне. Сколь бы ни были тяжелы труды, частная жизнь явно берет свое, принося не только обязанности, но и свободу.
Более всего ему дороги поездки в Гранваль (которые подробно описываются в письмах к Софи), когда осенью, один, обремененный только багажом, он надолго отправляется в это загородное поместье барона де Гольбаха. Там его ожидает то, что является одной из главных жизненных ценностей эпохи: комфорт и свобода. В его распоряжение отдаются небольшие апартаменты, одно из самых приятных мест в доме — тихое, светлое и теплое, поскольку в деревне он особенно чувствителен к удобству. Хозяева ничего от него не ждут, и по утрам, а иногда и по вечерам он может оставаться у себя читая, работая или просто отдыхая. Но Гранваль — отнюдь не приют отшельника, тут есть место и для застолий, и для остроумных бесед: «Мороженое! Ах, друзья мои, что за мороженое! Вот где вам [Софи] стоило бы поесть хорошего мороженого, вы ведь к нему пристрастны. <…> Здесь невозможно быть воздержанным. Округляюсь как шар, брюхом на столе, спиной к огню»[320]. В этом очарование сельской вольности, позволяющей без стеснения переходить от рабочего стола к непринужденному общению. После полудня или вечерами, во время ужина, в Гранвале собирается дружеская компания, завсегдатаи Гольбаха, его соседи, как госпожа д'Эпине, или гости из Парижа. Разговор ведется в полушутливом тоне, позволяющем говорить обо всем, от анекдотов о незадачах пса по имени Пуф до серьезных размышлений на любые темы, поскольку просвещенному уму доступна вся совокупность человеческих знаний. Запретов нет, коль скоро собеседники объясняются пристойно и с умом. Но есть удовольствие и в разъезде гостей, когда можно вздохнуть с облегчением, оставшись в более интимном кругу. Дидро были по вкусу долгие прогулки вместе с дядюшкой Упом по откосам Марны и разговоры у камина. В иные дни дамы устраивали неформальные ужины в гостиной, на которые мужчины являлись в ночных колпаках и шлафроках, и ели не садясь за стол[321]. Согласно Дидро, злоупотребление одиночеством приводит к «сплину» (словечко подхвачено им от шотландца Упа)[322]. Конечно, перед нами рассказ об отдыхе и о своего рода каникулярном обществе, но в нем мы видим наступление эпохи, которая отказывается представлять себе приватное существование прежде всего как нечто связанное с изгнанием, старостью или благочестием.
Провинция и расширение ролевого репертуара
Естественно, тон задают двор и Париж, но посмотрим на изменение характера жизни провинциальной аристократии на примере уроженца Тулузы, президента де Манибана (род. 1686)[323]. На первый взгляд, вся его жизнь отдана королевской службе: он первый президент парламента Тулузы, по значимости уступающего только парижскому. Многочисленные обязанности, связанные с должностью и положением, вроде бы не оставляют места ни для чего другого, особенно если учесть, что его семейство, принадлежащее к дворянину мантии, входит в число наиболее влиятельных в этой провинции. И наиболее богатых, поскольку родовое состояние, благодаря продуманной системе наследования, к середине XVII века оценивалось приблизительно в миллион ливров. Иными словами, ему было не миновать высоких постов, особенно после десятилетнего пребывания в Париже. Там, наперекор свойственной тулузской аристократии эндогамии, он заключает чрезвычайно престижный брак. В 1707 году Манибан женится на наследнице из рода Ламуаньон, взяв приданое в 240 тысяч ливров и вдобавок став частью разветвленной сети связей этого блестящего семейства парижских парламентариев: канцлер Ламуаньон — брат его жены, а Мальзербу, главному инспектору книготорговли, он оказывается дядей. Частые наезды в Париж укрепляют эти отношения; кроме того, между ним и канцлером завязывается переписка. В этих посланиях, написанных «только для Вас», Манибан поверяет Ламуаньону свои мысли, душевные состояния и разочарования. В 1722 году регент назначит его первым президентом Тулузского парламента, и вплоть до смерти (в 1762 году) он будет исполнять эту должность, показывая себя верным слугой короля, приверженцем мира и справедливости и одновременно защитником интересов своей корпорации, раздираемой внутренними — религиозными и политическими — смутами. По его собственному признанию, груз обязанностей мешает установлению взаимовыгодных или дружеских связей, поскольку удовольствия противоречат строгости нравов и дисциплине, которая тут необходима. Образцовый магистрат, в Версале он отстаивает интересы Тулузы, а в Тулузе заставляет уважать авторитет королевской власти. Показательный пример: в сентябре 1722 года он приезжает в Париж, где до него доходит весть о внезапном наводнении, затопившем Сен–Сиприен, одно из тулузских предместий. Манибан немедленно возвращается назад и, не жалея себя, на месте организовывает помощь и подвоз продовольствия, используя пожалованные королем 95 тысяч ливров. В итоге общественный порядок восстановлен, о чем будет доложено государю.
Жизнь Манибана проходила под знаком представительства, где важную роль играл церемониал, безоговорочного следования которому он требовал от молодых магистратов — бесстрастное выражение лица, размеренная походка. «Он считает шаги и прекрасно знает, насколько надо подойти или отойти. <…> Он полагал, что на лице магистрата те мускулы, что отвечают за смех, должны оставаться неподвижны». Таким он предстает и на своем парадном портрете, что отнюдь не отменяет остроты взгляда. Требованиями ранга объясняется и его принадлежность к аристократическому братству Синих Кающихся, и участие в качестве восприемника в крещении новообращенного иудея (точно так же его наследники будут входить в ложу благотворительного общества Совершенной Дружбы)[324]. Кроме того, ему не чуждо меценатство, он поддерживает Академию наук; щедро помогает беднякам, имея репутацию «отца народа», а двери его особняка радушно распахнуты перед посетителями. И все это часть службы Его Величеству, поскольку сам он равнодушен к наукам, тулузским салонам и театру. Но в качестве платы он ждет от народа уважения, даже почитания, которое ему безусловно оказывалось во время его публичных появлений. Все это требовало широкого образа жизни, и господин де Манибан поддерживал его с небывалой пышностью. На ежедневные ужины в отеле Де Пэн приглашались все, кто играл сколь бы то ни было заметную роль в провинции, а приезды заметных гостей сопровождались роскошными приемами. Так, в 1754 году в честь маршала де Ришелье, главнокомандующего Лангедока, устраивается ужин на сто персон (по 25 кувертов на четыре стола). Кроме того, фейерверки, праздничное освещение отеля, винные фонтаны и проч. устраиваются по случаю радостных событий в королевской семье: свадьбы короля в 1725 году, его выздоровления в 1744 году, потом свадьбы дофина.
317
См. Дидро Д. Письма к Софи Воллан // Дидро Д. Собр. соч.: В 10 т. Т. VIII. М.; Л.: Academia, 1937. С. 114 (цит. с изменениями — Прим. пер.).
318
Там же. С. 213.
319
Имеются в виду скульптурные группы Антуана Куазево, в начале XVIII века перенесенные из Марли в Тюильри.
320
Там же. С. 94, 57 (цит. с изменениями).
321
Там же. С. 166–167.
322
Там же. С. 147.
323
A. D., Haute—Garo
324
Taillefer M. La Franc‑Maco