Страница 16 из 160
И опять–таки, только по текстам мы можем догадаться о функциональном назначении и использовании внутреннего пространства. Возможно, самое ясное свидетельство можно почерпнуть из истории графов де Гин, где описывается восстановленный в 1120 году сеньором Ардра деревянный дом (описывается во всех подробностях, ибо он вызывал восхищение); от него до наших дней не сохранилось ничего, кроме земляной насыпи, на которой он был воздвигнут. На первом этаже, как в Кане, «кладовые и амбары, лари, бочки и кувшины»; на втором — «жилище»: во–первых, помещение, где «собираются Домочадцы», то есть зал для собраний и обедов, сочетающий функции зала капитула и монастырского рефектория с расположенными в торцах клетушками для надобностей хлебодара и виночерпия; затем «следовали просторные внутренние покои, где спали сеньор и его жена; к ним прилегало закрытое помещение, служившее спальней для служанок и детей; отдельно выделялось место, где на рассвете или вечером разжигали огонь для обогрева больных, тех, кому делали кровопускание, или служанок и детей»; «на этом же уровне, но в стороне от дома — кухня» (отдельное двухэтажное здание, внизу — свинарник и курятник, а наверху очаг, сообщающийся с залом); над покоями хозяина «обустроены верхние опочивальни; в одной спали сыновья сеньора, когда они того желали; в другой, конечно, дочери», а рядом располагалась каморка охранников; наконец, по коридору из «жилища» можно было пройти в «ложу», место для отдыха и частных разговоров, а из нее — в часовню. Как и в монастыре, переход к частному пространству был постепенным, от ворот к месту для молитв. Следует также отметить ориентированность по вертикали, снизу вверх, от земли–кормилицы, нижнего двора, где хранились запасы продовольствия, к возвышающемуся над всем жилью сеньора, и разграничение между собственно жилищем и местами общего пользования, соответствующее разделению домашнего общества на хозяев и слуг, различию между огнем, на котором готовят, и огнем, который греет, освещает, украшает.
Итак, в самой высокой и самой важной части знатных домов выделяются три сектора, три функциональных пространства. Роль молитвы здесь второстепенна, часовня вытеснена на периферию, хотя ее значение и велико: в Ардре, как мы знаем, она была богато расписана. Главной же являлась военно–судебная функция, и в зале все было устроено для ее торжественного исполнения. Так как она направлена во внешнее пространство, то и зал был открытым, и выходил он во двор, к воротам. Как и в процессиях, во время которых публично демонстрировалось могущество семьи, здесь каждый занимает место, соответствующее рангу, каждый отмечен отличительными знаками и на церемониях присутствует в своих самых пышных нарядах. Здесь хозяин правит суд, выносит приговоры. Сюда приходят, чтобы засвидетельствовать ему почтение, принести оммаж. Это территория публичных действий, пространство по преимуществу мужское. Однако так как в зале проходят все празднества, отмечаемые в дворянской среде, все публичные ритуалы, связанные с заключением союза, с братской общностью, танцы и пиры, то сюда приглашаются и женщины. Впрочем, их основное место — в дальней комнате, во внутренних покоях, где осуществляется третья, основополагающая функция, а именно репродуктивная, столь серьезная и ответственная, что для ее исполнения требуется укромность и защищенность. Эта комната по сути своей является брачной, супружеской. В центре ее располагается кровать: к этому освященному ложу в первую брачную ночь подводят супругов, здесь появляются на свет наследники. Это производящее лоно линьяжа находится в самой приватной части жилища. Однако об уединении нет и речи, его здесь не больше, чем в монастырском дормитории. Рядом с ложем сеньора спят люди: в первую очередь женщины, а временами, возможно, и мужчины из числа близких — как подсказывают нам ночные приключения Тристана. Нестерпимая близость, обостряющая желание ускользнуть. Нам хорошо известна роль окна в романных интригах: возле него несчастные жены тоскуют по освобождению. Здешние женщины, как и мужчины, вольнолюбивы: проведя слишком долгое время в заточении, они задыхаются и ищут выход. Выход есть в сад, в открытое пространство, которое, впрочем, не выводит вовне, будучи строго замкнутым, подобно монастырскому клуатру, и сквозь него тоже бегут ручьи; а еще здесь есть деревья, иллюзия леса. Здесь можно почувствовать себя отрезанным от остальных, затерявшимся. Здесь зарождается и созревает тайная любовь, здесь, в подземных сумерках, можно скрыть незаконные объятья.
Домашнее общество
В больших домах социальные отношения были получастными, полупубличными, так как в домашнем пространстве водились, как говорится в «Романе о Лисе», «и свои (prives), и чужие, и друзья». Три категории сотрапезников. «Чужие» — это те, с кем хозяин дома не был связан никакой особой эмоциональной связью. Возможно, «свои» отличались от «друзей» тем, что были связаны с ним по крови: «по дружбе», как говорится в том же романе, Волк и Лис величали друг друга дядей и племянником. Но, по всей видимости, различие скорее состояло в том, что дом был постоянным местом проживания для «своих», в то время как «друзья», если они свободно допускались в дом и к его главе, проживали здесь временно. Они были гостями, как и те, кто останавливался в монастырской гостинице.
«Свои» (prives) формировали то, что в средневековом французском называется «menage» или «maisnie»[23], юридическое определение которых мы находим в акте Анналов парижского парламента, датированном 1282 годом: «Его домашние («maisnie»), проживающие в его собственном доме, под которыми следует понимать тех, кто трудится на него и за его счет»: совместное проживание, совместное питание, коллективом управляет глава, и под его начальством все трудятся над общей задачей — чем не точное подобие монашеского братства? Это коллективное «тело» бывало весьма многочисленным: в XIII веке в доме Томаса Беркли (Англия), проживало более двухсот человек, а епископу Бристоля при переездах требовалась сотня лошадей для своих домачадцев. Сплоченность такой большой группы обеспечивало то, что держала ее в своей власти одна рука, или, как говорили в то время, что она «поддерживалась», полностью содержалась одним патроном. То, что «свои» в XI или XII веке ожидали от своего патрона, не сильно отличалось от притязаний некоего человека, вверившего себя патрону за 500 лет до этого, как то следует из одной меровингской формулы: «Ты дашь мне еду и одежду (victum et vestitum), чем прикрыть спину и укрыться на кровати и что надеть на ноги — и все, чем я владею, будет в твоей власти». Вверение себя, заставляющее вспомнить о монашеских обетах, в обмен на все то, в чем могут нуждаться душа и тело. А тот, кто распределяет пищу и обеспечивает кров, получает право карать и бичевать. Я говорил о теле: оно состоит из членов, голова — это «глава» (caput mansi, как записано в одном документе из клюнийских архивов, датируемом рубежом XII века), глава «манса», жилой ячейки, и всего того, что в ней содержится.
Впрочем, как и монастырская «семья», такая семья четко делилась на две части. С одной стороны, те, кто обслуживал (servientes) дом, они питались отдельно, в своем углу, менее благородным черным хлебом или, если дом был очень большим, проживали по–соседству с ним, в бурге (мне представляется очевидным, что на заре возрождения городов, в XI веке, значительная часть их населения, «буржуа», состояла из «домашних людей» различных «профессий», домашней челяди сеньора, епископа, графа или кастеляна).
С другой стороны, хозяева. Однако в светском обществе — ив этом его отличие от общества монашеского — теми же привилегиями, что и хозяева, пользовались их помощники, на которых лежало исполнение двух главных функций — молиться и воевать: это прежде всего клирики, составляющие в более или менее больших и влиятельных домах коллегию каноников (сеньор, несмотря на свой светский статус, был частью этого сообщества, на заседаниях сидел в центре, на главном месте), и, конечно же, рыцари.
23
Дом; домочадцы, домашние.