Страница 5 из 74
Тем не менее создание истории климата целесообразно, но, разумеется, при условии полного преодоления (как и в географии климатов [292, стр. 29—37]) антропоцентрических предубеждений. При условии также, что реальность не будет ограничена заранее выбранными рамками одного цикла. И, что особенно важно, также при условии, что основные ряды будут создаваться на основе лишь строго климатических фактов. Отдельная миграция, один случай голода или перечень таких случаев (и тем более кривая цен на сельскохозяйственные продукты) не являются и не могут считаться строго климатическими фактами. Миграция отвечает исключительно сложным человеческим побуждениям и движущим силам. Голод возникает, когда создаются тяжелые условия для произрастания зерновых, и климатически дешифрировать такие условия никогда нельзя a priori, поскольку речь может идти о граде, морозе, дожде, тумане, вредителях, выгорании посевов, засухе, о метеорологических событиях, иногда очень кратковременных и незначительных в климатическом смысле.
Зато, изучая старинные метеорологические наблюдения, можно обнаружить ценные документы: прежде всего такие, как купеческие счетные книги, и вообще все тексты, не дающие количественные оценки характера погоды того или другого года, отдельных дней, недель, месяцев или сезонов, а указывающие даты сбора урожаев, а также тексты, содержащие описание ледников, и их изображения. Все эти документы, предварительно критически просмотренные и количественно обработанные, могут служить для историка климата источником и материалом de corpus при условии, само собой разумеется, что будет воссоздана история именно конкретных метеорологических элементов: температуры и осадков, а когда это возможно, ветра и давления, инсоляции и облачности. Лишь при таком условии можно будет перейти от истории климата, построенной на воображении, к научной истории, как некогда был сделан переход от алхимии к химии.
Могут возразить, что этот вид исследования, категории документов и методы сами по себе не относятся непосредственно к истории человечества, а представляют интерес для некой истории физической, истории природных условий. Не рискует ли историк, настойчиво пытающийся применять указанные методы, изменить той миссии, которую ему предначертал Марк Блох: «За впечатляющими штрихами пейзажа, за самыми с виду бесстрастными сочинениями... историк хочет в первую очередь видеть людей. Тот, кому это не удастся, будет в лучшем случае лишь показывать свою эрудицию. Хороший историк похож на людоеда из легенды. Если он чует запах человеческого мяса, он знает, что это по его части» [32].
Хорошо сказано. Но не буду отрицать, что эта мысль (при всем моем огромном уважении к Марку Блоху) всегда казалась мне слишком ограниченной, не соответствующей истинно научному мышлению. Разве время не опередило греческих философов и физиков, утверждавших, что человек — «центр вселенной» и «мера всех вещей»? Ведь после досократовского периода и Птолемея появились революционные идеи Коперника!
Говоря более точно, — если принять слова о «людоеде» и «свежем мясе» в буквальном смысле, — не означает ли это, что профессионала историка не заинтересует целая категория документов, содержащих последовательные ряды или качественные оценки, как то: старинные метеорологические наблюдения, фенологические и гляциологические тексты, суждения о климатических событиях и т. д. На худой конец, историографы, изучающие только человеческое общество, могли бы принять во внимание эти документы, но никак не для того, чтобы вскрыть присущее им климатологическое содержание, а лишь для того, чтобы с их помощью уточнить ту или иную деталь истории человечества, обычно совершенно незначительную, имеющую лишь местный или частный характер (например, какую-нибудь подробность из истории термометра в определенную эпоху или развитие способов сбора винограда в таком-то винограднике).
Действительно, первое, что можно отметить и что преобладало в приемах историков до настоящего времени, — это их равнодушие к истории климата. Почти все они проявляют свою несостоятельность в использовании старинных рядов климатологических документов.
Эта незаинтересованность имела серьезные последствия. В самом деле, если даже документы, о которых идет речь, и не интересуют по сути дела историю человечества, единственно, по мнению Марка Блоха, заслуживающую внимания, то их исследование, анализ и использование являются именно тем, что относится, в строгом смысле слова, к профессии историка и только к ней. Пока квалифицированный специалист не примется за выполнение своих обязанностей, документ, заброшенный всеми, остается не использованным. Хуже всего (и так бывает часто), документ теряется: сколько осталось от большого числа рукописных сводок метеорологических наблюдений XVIII столетия, упомянутых Анго в 1895 г. [12]?
Разумеется, «худшее не всегда верно». При отсутствии профессионалов на сцене появляются неквалифицированные люди. Хорошо еще (и это, пожалуй, предпочтительное решение) если сами метеорологи собирают старинные тексты. И так как эти исследователи[7] не палеографы (кто мог бы их в этом упрекнуть?), то они вынуждены использовать главным образом старинные компиляции о ненастьях, например, компиляцию Вандерлиндена [369]. Однако роковым образом графики, построенные различными авторами на основе таких данных, поразительно сходны друг с другом. Такое совпадение не свидетельствует о корреляции, а просто является результатом пользования неким идентичным источником[8]. Такая ситуация существует до тех пор, пока какой-нибудь молодой историк не обнаружит новых данных (вроде Джона Титова [361], который открыл в архивах английских епархий сразу сотни новых текстов о метеорологических условиях XVIII в.).
И это лучший из возможных случаев, когда работа более или менее образованных дилетантов позволяет ожидать вмешательства судьбы в лице квалифицированного историка.
Однако в большинстве случаев так не происходит, и непричастность историков к метеорологии остается непоправимым фактом. Разве это случайность, что историческая фенология почти не продвинулась вперед после Анго [11]? Что после Мужена [266 б—е], Рихтера [312; 313; 314; 315] и Алликса [9] обнаружено совсем мало старинных и значительных по содержанию текстов об альпийских ледниках? Что после работ Рену[9] ни один метеорологический ряд XVIII в. не был восстановлен во Франции? Нет, в данном случае нет никакой случайности. В вопросе о колебаниях климата, как-никак весьма увлекательном, наука после работ пионеров и талантливых любителей застыла и топталась на месте, так как специалисты, которые могли бы продвинуть исследования вперед, то есть специалисты по средневековой и современной истории, уклонились от этого. Они интересовались лишь историей человечества, а изучать явления природы казалось им недостойным призвания людей, занимающихся гуманитарными науками.
Из опасения, что целая область в исторической науке, пригодная для исследования, останется неразработанной, следует все же если не оспаривать, то по крайней мере нюансировать и дополнить мысль Марка Блоха. Превратить историка только в специалиста по вопросам гуманитарных наук это означает искалечить его. Историк — это человек, изучающий время и архивы, человек, для которого ничто из того, что является документальным и в то же время датированным, не может быть чуждым. Возможно, что это чаще всего и будет составлять основу деятельности этого привлекательного «людоеда», этого антропофага, о котором говорил Блох. Но в некоторых случаях он способен также заинтересоваться и самой Природой. С помощью своих неизменных методов изучения архивов он может наглядно представить отдельно взятую эпоху в ее развитии и обнаружить, например, ритмы или недавние флуктуации климата.
Другими словами, по аналогии с физической географией и географией человечества, морфологией и географией, можно говорить и о физической истории и истории человечества, рассматривающих период времени, именуемый историческим и хорошо освещенный письменными свидетельствами. Или о геоистории (то есть об истории в более ограниченном смысле, чем смысл, который придает этому определению Фернан Бродель [44]).
7
Из наиболее замечательных Лэмб [209] и Шов [332].
8
Диаграммы, полученные в Аспене (1965), XI в., 1, 2, и 3 [91].
9
О ряде Рену см. в [143].