Страница 53 из 163
Регистр Жака Фурнье категоричен в одном: несмотря на деревенские корни того или иного подростка, содомия — это Город. В Памье содомская зараза отметила не меньше тысячи персон, — утверждает Арно, преувеличивая количественные масштабы феномена, но точно фиксируя его городской характер (III, 32), свойственный среде, склонной к шику: гомосексуалисты, как мы уже видели, много легче рекрутируются среди школяров, нежели среди учеников ремесленников. Они могут встретиться уже вышедшими из нежного возраста и в среде белого духовенства: Арно частенько упоминает об одном канонике, который, выпив винца, заставляет либо лакея, либо служку, проживающего у него на полном пансионе, чесать ему пятки. Каноник не упускает случая обслюнявить и потискать своего чесальщика и, возможно, делает что-нибудь похлеще (III, 41, 44).
Братья-минориты, среди которых временами вдруг возникает Арно де Верниоль, тоже обвинялись в отходе от «правого пути» гетеросексуальности. Некий брат-минорит из Тулузы, то ли сын, то ли племянник метра Раймона де Годье, покинул свой орден, ибо монахи ордена, если поверить обвинениям упомянутого брата, предавались содомскому греху (III, 31—32). Арно де Верниоль демонстрирует городскую, клерикальную, относительно элитарную, короче говоря, — не крестьянскую (и не домашнюю) модель арьежских и тулузских гомосексуальных отношений. Это человек утонченный (в городском смысле слова), его культура, уже книжная, не имеет ничего общего с почти исключительно устной культурой, которую мы наблюдаем в Монтайю. В деревне желтых крестов обладание или просто временное пользование поступающими извне книгами есть факт экстраординарный, редчайший. Напротив, для Арно де Верниоля книга, приобретенная, заимствованная, одолженная Пьеру или Жану, совершенно обычная вещь. Среди томов, коими Арно таким образом пользуется, которые кидает время от времени в порыве гнева в головы своих дружков, можно отметить Библию, Евангелия, календари. А также, в эти раннеренессансные времена, Овидия. Овидия, теоретика и практика всех форм любви...{159}. Арно побывал в Тулузе, путешествовал в самый Рим (III, 33). В Памье он встречался с вальденсом Раймоном де ля Кот. Короче говоря, он обладал мирскими познаниями, связями, опытом.
Однако не будем делать из Арно символ социального успеха. Вышедший из народа, но отнюдь не стремящийся туда возвратиться, он представляет собой маргинала в самых разных смыслах этого термина. Если хотите, неудачника. Склонного к сексуальной маргинальности, равно как и малоуспешного в социальной карьере. Скромный брат-минорит, он никогда не добивался большего, чем положение субдиакона (III, 35). Его мечтой было пробиться к сану священника. (Нам знакомо неодолимое влечение к этому статусу, несколько примеров чего мы уже отметили в арьежском обществе. С этой точки зрения на общем фоне эпохи случай Арно не представляет собой ничего оригинального: обратите внимание на склонность Беатрисы де Планиссоль заводить любовников духовного звания.)
Таким образом, брат-гуляка Арно становится лже-священником: подобная узурпация идентификации была весьма распространенной в 20-е годы XIV века[237]. Он не лишает себя возможности время от времени послушать исповедь юноши. Исключительно взволнованный, служит он свою «первую мессу»: она по определению недействительна. Он ведет двойную игру на всех уровнях: как тайный содомит и как псевдосвященник. Отношения его, как грешника, с католической церковью тоже амбивалентны. С одной стороны, сей муж изнывает от недостижимого желания стать священником: он хотел бы легально служить мессу и с полным правом отпускать грехи кающимся. Но, с другой стороны, он покинул орден францисканцев, стал «отступником». Таким образом, он оказывается в состоянии смертного греха по отношению к таинствам, которые мечтает совершать: он годами не исповедовался, не причащался.
В конечном счете, эта нелегальная практика священника и губит Арно: она вызывает первый донос епископу (III, 14). От ниточки — к иголочке: Жак Фурнье в конце концов разглядит за грехом ложной мессы и грех гомосексуализма. Само по себе это второе преступление, возможно, никогда не было бы раскрыто, ибо пряталось под покровом терпимого отношения определенной части памьенского общества (постольку, поскольку не афишировалось). Прочие содомиты Тулузы и Памье, более осторожные или более удачливые, и после этого тихо-мирно продолжают жизнь извращенцев: они не дают себя подловить на глупых затеях с ложными мессами.
Несмотря на относительную терпимость, длительное время проявлявшуюся местным обществом по отношению к его нравственности, Арно, по-видимому, не воспринимал свои гомосексуальные связи как настоящую любовь, осознанную и соответственно декорированную. Никогда в показаниях этого человека, хотя и знакомого с Наукой любви Овидия, мы не встретим слов amare (любить), adamare (пылать страстью), diligere (сильно любить), placere (испытывать нежность). Подобные чувства (почему бы и нет?) Арно мог испытывать в отношении того или иного из своего дружков. Но он не дерзал или даже не думал о вербальном их выражении на дознании у епископа. Из страха сказать непристойность и оскорбить тем самым слух инквизитора? Это было бы удивительно. Жак Фурнье слыхивал всякое и был готов к любому признанию. Полагаю, что применительно к Арно скорее всего можно говорить о возможной культурной немоте, о некой «дискурсной лакуне». Памье — отнюдь не языческая Греция, и говорить о любви применительно к содомии, даже если эта любовь «объективно» была вполне реальной, не имело смысла.{160}
Таким образом, гомосексуальность в показаниях Арно предстает не выражением подлинных чувств, но средством от похоти. После одной-двух недель целомудрия нашего героя обуревает неодолимая тяга к мужскому телу. Разумеется, утолить желание было бы проще с какой-нибудь женщиной, но никак не представится случай. Или же опыт соития между особями мужского пола подавался мальчишкам, за которыми ухаживал Арно де Верниоль, как развлечение, что-то вроде презабавнейшей игры; а то и в манере педагогической: Я покажу тебе, как поступают каноники (заводя речь о том канонике с гомосексуальными наклонностями, который заставлял лакея чесать ему пятки).
Несмотря на культуру, чуткость и амбиции, Арно переживает свои тайные импульсы и страсти, в сущности, поверхностно. Лангедокский гомосексуализм железного века{161} не нашел в нем ни своего трубадура, ни своего философа.
Оставим город. В окситанской деревне, ставшей объектом этой книги, культурно допустимая поведенческая гамма менее разнообразна, нежели в мире урбанистическом. Проблемы гомосексуализма на селе не существует[238]. Проще говоря, он не играет заметную роль, если не касаться нескольких благородных экюйе или некоторых школяров из богатых семей, приобщенных к соблазнам ближнего или дальнего города, Памье или Тулузы. Среди деревенских животрепещущим вопросом является отношение к женщине как к единственному сексуальному объекту, который нормально воспринимает сельская культура. Ограничимся двумя словами о том, что хотя деревенская окситанская женщина — угнетенный персонаж, однако она не обращена полностью в рабство и способна взять реванш в интимной обстановке domus, вступив в пору зрелого возраста.
В молодости женщина Монтайю, арьежанка, рискует быть изнасилованной. Как рискует любая другая женщина, где угодно и во все времена, но, быть может, больше, чем в иных местах и в иные времена. Гийом Агюлан из Ларок д’Ольмеса живет в Акс-ле-Терме, он изнасиловал женщину. Его заточили (I, 280). К счастью для него, Раймон Вессьер породнился через брак с семьей Агюланов, поэтому он ходатайствует перед Отье за своего родственника по линии жены. В то время Отье были в милости у властей графства Фуа. Они быстро добиваются освобождения Агюлана, несмотря на кары, которым собирался подвергнуть его сеньор Мирпуа, в юрисдикции которого тот формально находился. Это не единственное изнасилование, о котором сообщают регистры Жака Фурнье. Мы уже видели, как в той же Монтайю Бернар Бело пытался изнасиловать Раймонду, жену Гийома Отье (местного однофамильца «совершенного»): Бернар выкрутился не без неприятностей — поссорившись с супругом жертвы и внеся 20 ливров штрафа в пользу людей графства Фуа (I, 411). Сумма была нешуточной, эквивалентной половине цены деревенского дома. Даже Беатрисе де Планиссоль, вдове шателена, случилось быть изнасилованной бастардом Пато Клергом, кузеном кюре, как простой крестьянке.
{159}
Здесь явный намек на знаменитые творения Публия Овидия Назона (43 до н. э. —17 н. э.) «Наука любви» (или «Искусство любви» — лат. «Ars amandi») и «Лекарство от любви», популярные на протяжении всего Средневековья (XII в. историки западной литературы именуют «овидианским возрождением», настолько широко распространились в поэзии цитаты из Овидия, подражания Овидию, вообще влияние Овидия). Впрочем, Овидий выступал более в качестве источника познаний по античной мифологии (его знаменитая поэма «Метаморфозы») и моралиста («Лекарство от любви»); овидианская эротика привлекла внимание лишь с нач. XIV в. Сам Овидий не был гомосексуалистом, но многочисленные отражения римской бытовой и мифологической гомосексуальности присутствуют в названных выше его творениях.
237
Toussaert J1963, p. 578. (См. библиографию.)
{160}
Древнегреческая литература содержит огромный пласт гомоэротических текстов: в любовной лирике (Архилох, Солон, Алкей, Анакреонт, Пиндар, Феокрит), драматургии (Эсхил, Софокл, Еврипид), философии (Платон), эпиграмме и др. Это, среди прочего, объясняется определенным антифеминизмом древнегреческой культуры, в которой мужское тело считалось более прекрасным и более достойным, нежели тело женское. Достаточно вспомнить, что понятие «платоническая любовь» означало в античности любовь однополую, а не возвышенно-духовную.
{161}
Здесь аллюзия на античное учение о череде веков, известное в Средние века из Овидия: прогрессирующее ухудшение мира посредством прохождения через четыре эпохи — золотой, серебряный, медный и железный века (это не просто метафора, но и как бы технологическое описание — потребные людям предметы в том или ином веке сделаны из соответствующего металла). Последний, железный век есть век зла, жестокости, борьбы всех против всех и т. д. и т. п.
238
Я умалчиваю о скотоложестве, ибо не нахожу его следов, во всяком случае фактических, — что не является доказательством ни в том, ни в другом отношении — в досье Фурнье, столь богатом, между тем, деталями относительно иных возможных «отклонений». Кроме того, между Пьером Мори и Белибастом могло существовать латентное гомосексуальное влечение, но бессознательное остается за гранью, доступной документации.