Страница 54 из 108
Добавлю тут еще два факта, случившиеся во времена Шах-Джахана, так как подобные случаи происходят нередко, и они заставят нас обратить внимание на древний варварский обычай, состоящий в том, что государи Индии наследуют имущество тех, кто умирает на их службе. Первый случай касается Неикнам-хана, одного из самых старых придворных эмиров, который занимал в течение сорока или пятидесяти лет важные посты и накопил громадное количество золота и серебра. Этот вельможа, видя приближение смерти и размышляя над нелепым обычаем, по которому жена знатного придворного после смерти мужа вдруг оказывается в бедственном положении и бывает вынуждена просить о назначении ей маленькой пенсии, которая дала бы ей возможность существовать, детям же приходится поступать простыми солдатами к какому-нибудь эмиру, — тайно раздал свои сокровища бедным вдовам и всадникам, а свои сундуки наполнил железным ломом, старой обувью, костями и тряпками, хорошенько их запер и опечатал, говоря всем, что это имущество принадлежит Шах-Джахану. После его смерти сундуки принесли к падишаху, в то время когда он находился на собрании эмиров; по его приказу они были тут же вскрыты в присутствии всех эмиров, которые увидели все эти чудесные сокровища. Это до того смутило и рассердило Шах-Джахана, что он поднялся и немедленно удалился.
Второй случай просто забавен. Умер богатый баньян, т.е. языческий купец, страшный ростовщик, какими они бывают большей частью, состоявший постоянно на службе у падишаха и получавший от него жалованье. Несколько лет спустя после его смерти сын его стал мучить свою мать-вдову, требуя денег, она же, видя, что он распутник и кутила, давала ему возможно меньше. Этот молодой безумец, которого уговорили такие же, как он, пошел жаловаться Шах-Джахану и по глупости открыл ему, какое состояние оставил его отец: оно доходило почти до двухсот тысяч экю. Шах-Джахан, которому хотелось скорее забрать деньги этого ростовщика, послал за вдовой и приказал ей при всем собрании эмиров прислать ему сто тысяч рупий, а пятьдесят тысяч дать сыну и вместе с тем распорядился, чтобы ее немедленно выселили из дворца. Старуха, удивленная этим распоряжением и чрезвычайно смущенная тем, что ее так быстро и грубо вытолкали, не дав ей изложить свои доводы, не растерялась и стала отбиваться и громко кричать, что она должна раскрыть падишаху еще кое-что. Тогда ее опять привели к нему. Когда она настолько приблизилась, что он мог ее хорошо услышать, она произнесла следующую прекрасную речь: «Хазрет саламет, да хранит Бог Ваше Величество, я нахожу, что мой сын имеет некоторые основания требовать от меня имущество своего отца, — ведь в конце концов в нем кровь отца и моя и, следовательно, он наш наследник; но я хотела бы знать, в каком родстве с моим покойным мужем состоит Ваше Величество, чтобы предъявлять права на его наследство?» Шах-Джахан, услышав эти наивные рассуждения о родстве государя Индии с языческим баньяном, не мог удержаться от смеха и приказал ничего с нее не требовать.
Я не буду описывать все прочие значительные события, происшедшие после окончания войны, т.е. приблизительно с 1660 г. до моего отъезда, состоявшегося более чем 6 лет спустя, хотя я и не сомневаюсь, что это очень содействовало бы моей цели, которую я преследовал, рассказывая предыдущие события, а именно познакомить с духом моголов и индийцев. Это я смогу сделать в другом месте; расскажу только пять или шесть фактов, которые, несомненно, заинтересуют тех, кто прочтет эту книгу.
Прежде всего о Шах-Джахане, которого Аурангзеб продолжал держать в Агрской крепости со всем вниманием и со всеми предосторожностями, которые только можно себе представить. Но тем не менее он его по-прежнему оставлял в его прежних покоях с Бегум-Сахеб, с его штатом женщин, певиц, танцовщиц, кухарок и проч. С этой стороны у Шах-Джахана ни в чем не было недостатка. Были даже такие муллы, которым позволено было видаться с ним, чтобы читать ему Коран (он стал чрезвычайно набожен), и, когда ему этого хотелось, ему приводили парадных лошадей, ручных газелей, между которыми устраивались бои, разных охотничьих птиц и других любопытных животных для его забавы, как это делалось и раньше. Аурангзеб сумел даже в конце концов победить невыносимую гордость и озлобленность, которые не оставляли Шах-Джахана даже в заключении, как ни старались его смягчить. Это было достигнуто вежливыми письмами, полными почтительности и покорности, которые он ему часто писал, спрашивая у него советов, как у оракула, оказывая ему много внимания и делая ему беспрестанно маленькие подарки. Он добился того, что Шах-Джахан тоже стал ему весьма часто писать, касаясь правительственных и государственных дел, и по своему почину послал ему несколько драгоценных камней, в которых он ему отказал раньше, с такой резкостью заявив, что готовы молотки, которые обратят их в пыль, если Аурангзеб еще раз их потребует. Шах-Джахан послал ему дочь Дары, в чем он ему раньше смело отказал, и даровал ему, наконец, прощение и отеческое благословение, о чем Аурангзеб так часто и тщетно его просил.
Нельзя сказать, чтобы Аурангзеб всегда ему льстил, напротив, он иногда отвечал ему очень резко, когда находил, что его письма слишком отзывались той надменностью и властностью, от которых не мог освободиться Шах-Джахан, или когда они были слишком грубы и язвительны. Об этом можно судить по письму, которое, как я знаю из вполне достоверного источника, он ему написал однажды приблизительно в таких выражениях: «Вы хотите, чтобы я непременно следовал этим древним обычаям и становился наследником всех, кто состоял на моем жалованье, выполняя это с традиционной непреклонностью; едва эмир и даже кто-нибудь из наших купцов умрет, а подчас даже еще не успеет умереть, как мы опечатываем его сундуки, завладеваем его имуществом, разыскиваем тщательно все, что ему могло принадлежать, заключаем в темницу и подвергаем насилиям его слуг, чтобы принудить их открыть все, даже самые незначительные драгоценности.
Я готов верить, что в этом есть некоторая политика, но ведь нельзя отрицать, что в этом много и жестокости, а часто и несправедливости, и, если сказать всю правду, мы заслуживаем, чтобы с нами каждый день повторялось то, что случилось с Вами в этом деле с богатым купцом-индусом Неикнам-ханом и его вдовой. Кроме того, — добавлял он, — мне кажется, что теперь, когда я падишах, я в Вашем представлении являюсь надменным гордецом, как будто Вы после более чем сорокалетнего опыта Вашего царствования не знаете, какое тяжелое украшение корона и сколько мрачных и беспокойных ночей она приносит. Разве я могу забыть эту прекрасную черту Мир-Тимура, на которую так настойчиво указывает в своих записках наш великий предок Акбар, чтобы дать нам понять, как высоко мы должны ее ценить? И есть ли у нас основания так гордиться? Как Вы знаете, он рассказывает, когда Тимур взял в плен Баязета, он велел в тот же день привести его к себе и, разглядывая внимательно его лицо, начал смеяться, на что Баязет, полный негодования, гордо сказал ему: "Не насмехайся, Тимур, над моим несчастьем, знай, что бог раздает царства и империи, и что завтра с тобой может случиться то, что случилось со мной сегодня". На это Тимур глубокомысленно и вежливо ответил: "Я знаю не хуже тебя, Баязет, что бог раздает царства и империи, я не насмехаюсь над твоей несчастной судьбой, избави меня от этого бог; но когда я рассматривал твое лицо, мне пришла в голову мысль, что эти царства и империи должны перед богом, а может и сами по себе, быть вещами очень незначительными, так как бог раздает их людям, столь плохо сложенным, как мы с тобой, — несчастному слепому на один глаз, как ты, и жалкому хромому, как я".
Вы хотите, чтобы, оставив прочие мои занятия, которые я считаю крайне важными для укрепления и процветания этого государства, я думал только о завоеваниях, о расширении пределов империи? Я готов признаться, что это занятие достойно великого монарха, достойно действительно царственной души, и я бы не заслуживал быть потомком великого Тимура, если бы не понимал этих чувств и не испытывал к ним склонности. Однако мне кажется, что я не сижу, сложа руки, и мои армии не бездействуют в Декане и Бенгалии. Надо, однако, признаться, что не всегда самые великие завоеватели оказываются самыми великими монархами и что слишком часто среди завоевателей видишь варваров, а их великие завоевания обыкновенно распадаются сами собой и, как мы видим, через короткий срок приходят в упадок. Тот является великим государем, кто умеет достойно выполнять возвышенные и великие обязанности этого ремесла, оказывать правосудие своим подданным и так далее». Конец письма не попал мне в руки.