Манифест философии

Его оппоненты, собственно говоря, проясняют его задачу: показать, что при всей масштабности и даже величественности его построений он не подверг, говоря на его же языке, философию новому, до сих пор не мыслившемуся шву — подшитию к математике: именно этого хочет от него Лиотар, тем самым не(вполне)явно предполагая правомочность, первоначальный (но сильно ли он отличается от окончательного?) успех начинания Бадью. Все три выступления оппонентов требуют от Бадью сделать еще один шаг, косвенным образом удостоверяя в конечном счете его успех — и свидетельствуя, что опасность «математического шва» не так велика, не так актуальна, как могло бы показаться[24]. Собственно, эту программу и выполняет в дальнейшем Бадью, продолжая уточнять свою позицию (в отличие от Деррида, здесь это слово требует единственного числа) и расширяя сферу охвата, «амплитуду» своей концепции, Первым этапом на этом пути стал представительный сборник статей «Условия»[25] (откуда взяты две помещенные в приложения к настоящей книге статьи Бадью), построенный в соответствии с четырехчленным делением оных условий на типы; последним на настоящий момент — триплет (а не квартет: любовь, увы, осталась за кадром) 1998 года[26]. При этом Бадью не стоит на месте: достаточно присмотреться к уже упоминавшейся траектории его концепции субъекта, каковая свидетельствует также и о принципиальном, кардинальном новшестве — использовании с середины 90-х годов понятий и идей теории категорий и, в частности, топосов, предлагающей определенную, пусть и генетически ограниченную, не способную целиком порвать с традицией, альтернативу классической теоретико-множественной идеологии, но сулящую при этом новую оптику мировоззрения. Ну что ж, продолжение, несомненно, следует.

В качестве постскриптума, несколько слов о переводе. В общем и целом, тексты Бадью заведомо не должны представлять здесь тех проблем, которые в изобилии поставляются письмом таких «софистов» или «антифилософов», как Деррида или Лиотар: по самой своей установке его философия, вслед за математикой, должна быть максимально независима от языка, на котором она излагается. Не слишком осложняет дело даже собственная писательская закваска философа: в его текстах наружу чаще пробивается не беллетристический изыск, а, скорее, полемический задор. Сложности возникают разве что там, где проскальзываем не предоставляя подходящего слова, русский язык, или на сцену выходит еще одно действующее лицо — либо не знающий границ язык математики, либо введенные и проясненные в «Бытии и событии» термины, вписанные в сложные контексты; чаще же всего проблемы возникают там, где эти сингулярные плоскости пересекаются друг с другом. При этом не следует забывать, что у себя, во французском, подобные пересечения особым образом обустроены самим автором, сопроводившим «Бытие и событие» двадцатипятистраничным словарем основных терминов своей системы с точными — на грани математической точности — их определениями, тогда как нам, помимо традиционного греко-латинско-немецкого субстрата, приходилось обращать внимание еще и на существующие внутриматематические традиции. Именно с их учетом и возникли в переводе, как уже говорилось выше, множественности, именно с учетом работы переводчика и интерпретатора Коэна А. Есенина-Вольпина[27] были приняты некоторые решения (так, к примеру, коэновское вынуждение, как и другие аналогичные процедуры, в дальнейшем стало принято называть по-русски форсажем). Кое-какие сложные случаи остались, на наше счастье, за пределами представленных здесь текстов: например, пара situation/site или понятие état de situation — состояние ситуации, в которое état, вдобавок к своему бытийному происхождению от глагола être, быть, означающее также и держава, государство, привносит политический аспект. Особо хочется остановиться только на двух моментах. Во-первых, уже не раз обсуждавшийся вечный камень преткновения при переводе на русский, неразлучная пара présentation/représentation; не будем лишний раз повторять сопровождающие ее соображения, добавим только, что у Бадью эти слова — достаточно строгие термины, включенные в его вышеупомянутый словарь, с учетом чего мы, как правило, без особого удовольствия переводили их соответственно как предъявление и представление. Во-вторых, одно из основных (также позаимствованное у Коэна) понятий Бадью, générique (англ. generic), которое Есенин-Вольпин, специально посвятив этому термину обширную сноску[28], все же оставляет в переводе как «генерическое», сопровождая в скобках поясняющим «общее», что для его сугубо математических целей представляется абсолютно оправданным. Мы же, находясь в рамках существенно более широкого контекста, постарались сохранить внутреннюю наполненность исходного слова (в частности, его порождающую потенцию) и заменили эту кальку на, быть может, чересчур богатое референциями, но все же живое слово родовое. При этом все же следует иметь в виду, что ключевое и для Бадью, и для Коэна понятие родового — сложная математическая конструкция, не имеющая ничего общего ни с родовыми схватками, ни с родовым обществом; сильно огрубляя, можно сказать, что родовое — это контекстно («родом» как бы логическим) ограниченное, но иначе никак не индивидуализированное.

И последнее — из разряда анекдотов, но анекдотов, чего доброго, поучительных. Разглядеть сквозь линзу русского языка, что же такое, собственно, la pince de Vérité, мы не в состоянии: в нашей ситуации это нечто неразличимое — может быть, пинцет, может быть, щипцы, клещи, а то и пассатижи Истины.

Выходные данные

научное издание

Ален Бадью

МАНИФЕСТ ФИЛОСОФИИ

ALAIN BADIOU

manifeste pour la philosophie

ÉDITIONS DU SEUIL PARIS

СОСТАВЛЕНИЕ И ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО В. E. ЛАПИЦКОГО

РЕДАКТОР Б. В. ОСТАНИН

ТЕХНИЧЕСКИЙ ДИРЕКТОР О. Н. СТАМБУЛИЙСКАЯ

Издатель Андрей Наследников

Лицензия № 01625 от 19 апреля 2000 г,

191186, Санкт-Петербург, а/я 42

Формат 84 х 108/32.

Бумага офсетная № 1

Печать офсетная

24

Еще одним, опять же косвенным, доказательством чему служит и тот факт, что даже такой, мягко выражаясь, неблизкий программе Бадью человек, как Жак Деррида во время одного из приездов в СССР/Россию в своих выступлениях (как незадолго до того и Филипп Лаку-Лабарт) отправлялся от «теорий» (читай: «Манифеста») Бадью — отнюдь не к плане безоговорочной критики.

[Заметим в необязательных скобках, что по-своему удивителен сам факт этого «круглого стола» и полемики самопровозглашенного «философа» Бадью с софистами и антифилософами Лаку-Лабартом и Лиотаром (Рансьер, возможно, под эти категории не подпадает). Быть может, прояснением этому факту послужит пространное примечание к «Бытию и событию», в котором Бадью представляет довольно неожиданный список в том или ином смысле близких ему мыслителей:

«Поскольку используемый мною способ изложения не связан с обсуждением тезисов моих современников, несомненно, ибо никто не одинок и не оторван радикально от своего времени, не составит большого труда выявить многочисленные случаи близости между заявляемым мною и тем, что писали они. Мне бы хотелось одним махом поделиться здесь своим несомненно неполным представлением об этой смежности, ограничившись при этом ныне живущими французскими авторами. Речь идет не только о близости или преемственности. Напротив, речь может идти и о самой радикальной разнесенности, но в рамках служащей опорой мысли диалектики. Перечисленные здесь авторы во всяком случае имеют для меня смысл.

— В том, что касается онтологических предположений и интерпретации Хайдеггера, несомненно нужно упомянуть Ж. Деррида. Я, пожалуй, чувствую себя ближе к тем, кто вслед за ним занялся размежеванием с Хайдеггером, поставив вопрос о его непереносимом молчании по поводу уничтожения нацистами евреев в Европе, и ищет глубинной связи между политической озабоченностью и откровением поэтического опыта. По сему поводу назову Ж.-Л. Нанси и Ф. Лаку-Лабарта.

— В том, что касается предъявления как чистой множествен кости: это одна из основных тем эпохи, с которой во Франции связаны в первую очередь, конечно же, Ж. Делез и Ж.-Ф. Лиотар. Мне кажется, чтобы осмыслить наши разногласия, или, как сказал бы Лиотар, распри, надо, несомненно, учесть, что скрытая парадигма Делеза „натуральна“ (пусть даже в смысле Спинозы), а Лиотара — юридична (в смысле Критики). Моя — математична.

— В том, что касается англосаксонской гегемонии над последствиями связанной с именами Кантора и Фреге революции, известно, что ее глашатаем во Франции является Ж. Бувересс, с концептуальным сарказмом учредивший единственно для себя трибунал Рассудка. Связь иного типа между математикой и философией, быть может, излишне ограничительная в своих следствиях, предложена Ж. Т. Десанти. Великую башляровскую традицию счастливо продолжает мой учитель Ж. Каношем.

— Для всего того, что тяготеет к современной доктрине субъекта в ее лакановском изводе, необходимо, очевидно, указать Ж.-А. Миллера, который на законном основании поддерживает также и организационные связи с клинической практикой.

— У Ж. Рансьера мне по душе страсть к равенству.

— О картографировании субъектных процедур в иных областях свидетельствуют, каждый одновременно и своеособым, и общим образом, Ф. Ревьо и Ж.-К. Мильнер. Центром тяжести для первого служит театр, это „высшее искусство“. Второй, к тому же и ученый, разворачивает лабиринты знания и словесности.

— К. Жамбер и Ж. Лардро ладят лакановскую обратную связь в направлении тех основополагающих жестов, которые расшифрованы ими в великих монотеизмах.

— Нужно назвать А. Альтюссера.

— Для политической процедуры, на сей раз сообразно близости идей и действий, выделю своего товарища Сильвена Лазарю, чье начинание — сформулировать условия некоторого модуса политики — на уровне ленинского установления современной политики» (A. Badîou, L'Être et ievénement, p. 522–523.]

25

A. Badiou, Conditions, Seuil? 1992.

26

Abrégé de méiapolitique, Petit manuel d'inesthétique, Court traité d'ontologie transitoire, Seuil, 1998.

27

См.: П. Коэн, Теория множеств и континуум-гипотеза, М., Мир, 1969.

28

Там же, с. 208.