Страница 12 из 15
Глава 4
Что требуется от человека, желающего как можно скорее оправиться после сложной операции: ампутации или серьёзной травмы? Ответ банален. Упорство. Упорство и пренебрежение болью. Упорство и игнорирование неудач. Упорство, часто приводящее в ужас окружающих. До кровавой рвоты, до помутнения сознания, до окончательного лишения сил.
Что требуется от человека, чья травма — всё тело? Опять же, догадаться не сложно. Упорство в десять раз большее. А если этот человек — грудной младенец?
Сколько раз к нему приходило желание умереть прямо на месте, мгновенно и безболезненно? Сколько раз больные детские лёгкие, не способные снабжать тело достаточным количеством кислорода, жгло адским пламенем? Сколько раз руки и ноги были словно пробиты миллионами игл из-за того, что мышцы отказывались нормально работать? Сколько раз голова почти разваливалась на части, потому что желание заснуть, становившееся почти необоримым, подавлялось волей и тремя тенями, следящими из пустоты?
Но больше всего этого убивало то, что целью всего этого безумия было банальное выживание, а сложнейшие упражнения состояли лишь в нестройных дёрганьях маленького тела. Складывалось впечатление, что он пытался пройти только десяток шагов, при этом затрачивая усилия на десяток кругосветных путешествий.
И никто не мог понять или хотя бы увидеть его старания. Но больше ничего сделать было нельзя. Как не существовало лекарства от старости, так не было и искусственного способа сделать тело сильнее. Тем более, такое маленькое тело.
Прогресс… даже если и был, в постоянном самоистязании он этого не замечал. Он лишь знал, что его мама становилась радостнее день ото дня, и краснота на её глазах уступала место счастливой улыбке. Этого было достаточно. Сестра Таракис тоже явно стала куда радостнее, и толстые губы на её круглом лице растягивались всё шире и шире.
А потом к нему пришла новая гостья. Сидящая на руках отца маленькая девочка смотрела на младенца с нескрываемым любопытством. Ей было года четыре. Пухленькая, до невозможности милая, с парой больших бантов над ушами похожая на фарфоровую игрушку.
Молочно-белые ладошки потянулись вперёд, к нему, но мужчина тут же одёрнул дочку. Да, сомневаться не приходилось: это его старшая сестра. Ну… как старшая. Биологически всё было верно, вот только этот карапуз вряд ли умел считать даже до десяти. Новая жизнь обещала быть очень странной.
И теперь он был уверен, что его старания не пропадали даром. Потому что такого непредсказуемого посетителя могли пустить лишь к поправляющемуся пациенту. То, что задумывалось как его собственная версия физиотерапевтического массажа, а стало одной из страшнейших пыток, дало свои плоды.
Второе дыхание не открылось, как это часто описывалось в книжках, но и прекращать он не собирался. Только когда он покинет больницу станет понятно, что угроза позади. И пока этого не произошло, адские тренировки, для всех вокруг выглядящие как еле заметные подёргивания, не прекратятся.
— Давай, малыш, это же не сложно. Тётя. Ну же, скажи, порадуй тётю Таракис! Тётя. Тё-тя.
Не то, чтобы ему было жалко, но горло просто отказывалось слушаться. Выходил либо крик, либо неопределённый хрип. Заставить своё тело повиноваться всё ещё было невероятно сложно.
С того дня, как больничная палата сменилась детской комнатой в большом доме, прошло уже несколько месяцев. И примерно столько же эта большая женщина работала его няней. Видимо, слишком сильно она прикипела к беззащитному и беспомощному младенцу. Настолько, что ушла с места, где работала много лет.
— Как сегодня мой мальчик? — дверь комнаты отворилась, и он почувствовал тепло, такое родное и нежное. В прошлой жизни он был обделён материнской лаской. Она умерла, когда ему было три, и, конечно, он ничего о ней не помнил. Поэтому в этот раз он наслаждался каждым мгновением.
— Неплохо, госпожа. Правда, говорить у нас пока не получается, но это нестрашно. Уверена, что он вырастет и станет невероятно умным, да, золотко моё? — пухлые пальцы отработанным движением бросились к его животу. Щекотка ему не нравилась, но сестру Таракис это, похоже, не волновало. Да и как бы он смог выказать свой протест?
— Не сомневаюсь в этом, — на смену аккуратным, но грубым и слишком толстым рукам няни пришли мамины — мягкие и тонкие. — Ты точно станешь самым-самым, радость моя.
Как же ему хотелось сказать ей, что он обязательно исполнит все её мечты и чаяния. Но проклятое тело отказывалось слушаться. Организм упорно сопротивлялся его желаниям, отодвигая всё дальше и дальше долгожданный миг.
И только разум мог работать на полную, впитывая новую информацию безостановочно и на невероятных скоростях. Иногда ему даже казалось, что это не его мысли, настолько быстрыми и чёткими они были.
Местный язык он начал учить сразу после выписки из больницы, когда больше не требовалось ежедневно умирать от «тренировок», и освоил на разговорном уровне через четыре с половиной месяца. Да, сложных слов он не знал, банально потому, что никто при нём их не произносил. Но понимать окружающих это не мешало.
В прошлой жизни Семён знал пять языков, включая арабский и латынь, так что его можно было назвать начинающим полиглотом, но никогда изучение чужой речи, тем более без системы и словарей, не было таким простым.
Однако, определить причину этих изменений не получалось, а потому пришлось списать всё на побочные эффекты от перерождения. Всё-таки, похоже не зря говорят, что дети всё схватывают на лету.
И, конечно, про себя и свою семью он тоже узнал немало.
Лазарис Санктус Морфей. Так его звали. Красивое имя, тут у него не было никаких претензий. Отец был известным художником, мама — преподавательницей этикета в элитном учебном заведении. На самом деле, семья была довольно большой.
По отцовской линии у него было ещё два дяди, по материнской — тётя со своими детьми, жившая отдельно. В доме также проживали оба деда и прабабка, единственный человек, который был ближе него к гробовой доске. Плюс множество слуг от дворецкого и повара до прачек и самой сестры Таракис.
По факту прислуга не была особенно необходима: все вышеназванные могли позаботиться о себе сами. Но тут дело было в другом. Статус. Род Морфеев не был особо знатным, но всё равно очень известным, и иметь слуг им полагалось, как, к примеру, серьёзному человеку полагалось знать тот же этикет.