Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Правительство Японии еще не считало, что страна готова для территориальной экспансии, но оппозиционеры подгоняли правительство. Их глаза горели, территориальная экзальтация принимала почти анекдотические формы. В 1890 г. Сига Сигэтака писал: в годовщины восшествия первоимператора Дзимму на трон (11 февраля) и его кончины (3 апреля) «для успокоения пребывающей на Небе души первопредка мы непременно должны церемониальным образом хотя бы ненамного увеличивать территорию Японской империи. В каждый из этих дней наши военно-морские суда должны добираться до какого-нибудь ничейного острова, занимать его и ставить там японский национальный флаг с изображением солнца. Если же такого острова не обнаружится, можно ограничиться скалами и камнями. Кто-то скажет, что это детская игра. Но это совсем не так. Осуществление этого плана будет не только полезно нашему флоту с практической точки зрения, ибо позволит ему приобрести необходимый опыт, осуществление этого плана возбудит в деморализованном народе Ямато дух открытий». Далее приводился список из пяти островков (или групп островков) в Тихом океане, которые могут послужить ареной для таких «церемониальных» действий[432].

1894 год выдался особенно урожайным на произведения, в которых обсуждалась проблема будущности Японии, размеров и качества ее земли. В немалой степени этому способствовала напряженная международная обстановка на Дальнем Востоке, которая вылилась в японско-китайскую войну. Япония объявила войну Китаю 2 августа 1894 г. Эта победоносная для Японии война сопровождалась национальным (националистическим) подъемом, заставила японцев прибавить в историческом оптимизме, спровоцировала дискуссию о том месте, которое должна занимать Япония в мире. Видный публицист Токутоми Сохо (1863–1957) заявлял, что эта война нужна только для одного – чтобы нынешние японцы вспомнили, как их далекие предки переправились с континента на архипелаг. Тогда они обладали благородным духом экспансионизма, а потом сёгуны Токугава подавили его и заперли японцев в своей же стране. А потому европейцы не уважают Японию, не знают и даже не желают знать ее. Издаваемый Токутоми Сохо журнал «Друг народа» заявил, что в глазах европейцев островная Япония находится чуть выше других жалких островов – Фиджи и Гавайев. С помощью военных побед следовало доказать, что Япония вовсе не жалкое островное государство, что нынешние японцы достойны своих великих предшественников[433].

Эта победоносная для Японии война и вправду заставила Запад взглянуть на нее по-другому. Известный публицист Ёкояма Гэнносукэ (1871–1915) писал: «В 1894 г. разразилась японско-китайская война, и Япония, которая до этого времени являлась одиноким островом на Востоке и на которую мир не обращал внимания, вдруг предстала в качестве сильнейшей державы Востока и приковала к себе внимание всего мира…»[434] И теперь все чаще японцы стали прибавлять к официальному названию своей страны определение «великая» – «великая японская империя».

«Величие» Японии заключалось не только в сакральности ее «изначальной» территории, но и в умении распространить свою светоносность за свои пределы. В связи с победоносными действиями японской армии в войне с Китаем, в результате которой удалось приобрести Тайвань, император Мэйдзи отмечал: «Ликуя по поводу того, что боевые действия продемонстрировали светоносность Империи, выражаем уверенность, что Путь, пройденный Великой Японской Империей, имеет вечные основы, о чем Мы и мечтали со дня нашего воцарения»[435]. Большинство подданных были согласны со своим императором. В сочинениях историков или тех, кто ими себя называл, история Японии представала теперь как история расширения территории Японии, чем она была обязана своим императорам – начиная с Дзимму и кончая Мэйдзи. Поскольку расширение территории требовало соответствующего величине страны дворца, то именно поэтому, утверждал один историк-публицист, императорам приходилось переезжать из одного места в другое. Хэйан был величественнее Нара, нынешняя столица Токио более величественна, чем Хэйан[436].

Практические меры по расширению страны сопровождались переосмыслением среды обитания, Япония на глазах теряла унизительный статус «одинокого острова». Считается, что своим оптимистическим пониманием термин «островная страна» обязан видному историку Кумэ Кунитакэ (1839–1931).

Весной 1894 г. в журнале «Друг народа» появилась статья Кумэ Кунитакэ «Характер островитян». Таких «характеров», по мнению Кумэ, имеется два. В первом случае островитяне проводят изоляционистскую политику, страдают ксенофобией, не склонны заимствовать достижения мировой цивилизации и в результате превращаются в отсталую страну. Второй тип – открытый миру и для мира. Люди такого «островного характера» покоряют моря, склонны к цивилизационным заимствованиям и экспансии. Японцы по своей природе относятся именно ко второму, активному характеру, а изоляционистская политика сёгуната Токугава была лишь досадным недоразумением, идущим вразрез с японским характером. Для доказательства этого положения Кумэ обращается к записям «Кодзики» и «Нихон сёки».

Миф, согласно которому Идзанаги и Идзанами создают Японские острова, он интерпретирует как отражение «факта» завоевания местного населения героическими пришельцами, которые прибыли на военных кораблях. Завоевательный поход Дзингу Когу в Корею Кумэ также считает проявлением активного «островного характера». И в эти древние времена Япония и Корея, по мнению Кумэ, фактически являлись «одной страной». Таким образом, изначально японцы не демонстрировали островной закрытости. Однако затем Япония потеряла свои позиции на Корейском полуострове, а слабая и изнеженная хэйанская аристократия стала отгораживаться от внешнего мира. Вдобавок ко всему эти никчемные люди уничтожили письменные свидетельства того, что японцы и корейцы имеют общие этнические корни.

В духе своего времени Кумэ подвергает сёгунат испепеляющей критике. В период Токугава, когда страна прибегает к полной изоляции, наступает внутренний мир, и в условиях отсутствия международной конкуренции японцы теряют активность, а их мыслительные способности ослабевают. Из изначально активных островитян они превращаются в «горцев», не знающих моря и существующих в условиях автаркии. Если не исправить положения, то Японию ждет судьба варварских островных государств Индийского и Тихого океанов – все они стали европейскими колониями.

Далее Кумэ сменяет исторический гнев на исторический оптимизм. Островное положение Японии, утверждает он, совсем не обязательно служит свидетельством обреченности. Ведь Великобритания тоже является островной страной, но при этом она сумела стать самой могущественной державой мира, с помощью своего огромного флота она осуществляет связи с многими странами. Англичане сумели развить свой активный «островной характер», потому что они были привлечены морскими просторами. А потому, заключал Кумэ, для Японии тоже нет ничего невозможного в том, чтобы превратиться в такую же мощную державу.

Именно такая «оптимистическая» трактовка термина «островная страна» становится господствующей в Японии конца XIX – начала XX в. Таким образом, Япония и Великобритания оказывались в одном понятийном поле, что способствовало их политическому сближению (в 1902 г. между Японией и Англией был подписан союзный договор). За Японией прочно закрепляется величание «Англия Востока».

В мае того же 1894 г., когда появилась статья Кумэ Кунитакэ, в свет вышла и книга публициста и христианина Утимура Кандзо (1861–1930) «Размышления о географии» («Тиригаку ко»). Она была переиздана в 1897 г. под заголовком «Земля и люди» («Тидзин рон»), под которым она известна и сегодня. Окончательное название было воспроизведением названия книги швейцарско-американского геолога и географа Арнольда Гийо (1807–1884) «The Earth and Man, or Comparative Physical Geography in its Relation to the History of Mankind» (1849).

432

Нихондзин. 1890. № 40. С. 20.

433

Ke