Страница 32 из 100
В описаниях садов, с которыми мы встречаемся в письменных свидетельствах, представлен, как правило, весьма короткий список растений, он намного короче, чем в реальной природе. В «Сакутэйки» упоминается 16 видов растений. Этот список практически полностью совпадает со списком растений, зафиксированных в придворной поэзии. Точно так же как и в поэзии, в саду отсутствуют плодоносящие растения и деревья. Это еще раз свидетельствует о том, что японский сад не имеет никакого отношения к «утилитарным» (пероральным) ценностям. Несмотря на то что реальная природа Японии обладает огромным растительным многообразием, поэты и садовники того времени стремились не к многообразию, а к его решительному сокращению, что соответствовало их представлениям об устройстве мира и «гармонии». Такое совпадение неудивительно – ведь каждый аристократ обладал домом и садом, каждый сочинял стихи. И садоводство, и поэтическое сочинительство были проекцией одних и тех же ценностей и установок. Недаром поэту пристало сочинять стихи, обратившись лицом к саду. Знаменитый поэт Сётэцу (1381–1459) с похвалой отзывался о своем предшественнике и непререкаемом авторитете Фудзивара Тэйка, который во время сочинительства, будучи тщательно одет, открывал южные раздвижные перегородки своего дома и смотрел в южную сторону (в сторону сада), т. е. вел себя так, как поступали придворные во время поэтических сборищ в государевом дворце[216]. Все действующие лица тогдашней культуры устремляли свой взор на юг. При этом император повелевал страной, садовник – земными флюидами, поэт – словами. Все они были озабочены долголетием и держали оборону от энтропии.
Ки-но Цураюки сделал такую подпись на ширме, подаренной супруге Фудзивара Токихира по случаю ее пятидесятилетнего юбилея в 915 г.:
В этом стихотворении мы наблюдаем нагромождение символов, выражающих пожелание долголетия: сосна, журавль, вечный снег. Показательно, что Цураюки ведет речь от первого лица. Поскольку ширма находится, естественно, в доме владельца, то эту речь, наблюдая за своим садом (его живописной копией), ведет именно супруга Токихира, Цураюки лишь «подсказывает» ей нужные слова. И именно ее сад, а не сад самого Цураюки является для хозяйки подателем долгих лет жизни.
Японский садовник стремился к полностью предсказуемому пространству. Растительный мир в нем представлен не «ненадежными» цветами, а деревьями, поскольку дерево занимает строго фиксированное положение в пространстве. При этом дерево в японском саду не выращивали (из семени или из саженца) – взрослое дерево выкапывали в каком-либо другом месте, доставляли в будущий сад, укореняли и ухаживали за ним (как правило, подрезая ветки, и не давая ему возможности вырасти дальше). Поэтому сад мало менялся с течением времени, он появлялся сразу в своем окончательном (запланированном) виде и не разрастался. Но камень отвечает требованию предсказуемости и прочности еще в большей степени, чем дерево. Он не только раз и навсегда занимает отведенное («положенное») ему место, но и остается почти неизменным независимо от времени года. Он не подвержен влиянию погоды, ее «капризам». Он «равнодушен» по отношению к перепадам температуры, холоду и жаре, ливням и бурям. Намоченный дождем, он высыхает. Снег на его поверхности неизбежно тает. Описанный Тосицуна сад выражает прежде всего идею стабильности, а не изменчивости. Эта идея была созвучна идеологии «государства законов», которая стремится к максимальной формализации отношений внутри государства. Если все законы безукоризненно выполняются, то невозможны и никакие случайности.
Глава 2
Страна островов с просяное зернышко
Разгул стихий в столице: катастрофизм сознания
Период Хэйан отмечен упадком централизованного государства. Не слишком заметный в его начале, этот упадок становится общевидимым к концу XI в. Государева служба перестает восприниматься как единственно достойное занятие для родовитого и образованного человека. Неявка на каждодневную службу во дворец, опоздания, открытое «бойкотирование» государственных мероприятий, ритуалов и распоряжений со ссылками на недомогание, ритуальную нечистоту или же вообще без объяснения причин сделались привычным явлением, что приводило к переносу и даже отмене многих мероприятий – придворных церемоний, ритуалов, заседаний государственного совета. В связи с этим начальству приходилось прибегать к открытым угрозам, которые временами отдают бессилием и истерией. Фудзивара Митинага угрожал членам своего рода: если кто-то без уважительной причины не явится на буддийскую церемонию памяти родоначальника Каматари и на службу в родовое святилище Касуга, заявления этих людей о повышении ранга рассматриваться не будут. Угрозы, судя по всему, возымели действие, однако на службу в другое важнейшее святилище – Хирано – не явился даже сам распорядитель действа, так что прочесть молитву императора оказалось поначалу попросту некому[218]. Источники сообщают нам о почти анекдотических случаях потери управляемости. Так, государь пожелал насладиться танцами своих придворных танцоров, но мероприятие пришлось отменить, поскольку ни одного из них не оказалось на месте[219]. Когда дожди залили столицу, река Камо вышла из берегов и стала «как море», государю предлагают следующие меры: провести моления и наказать чиновника, ответственного за дамбу (государь уже велел ранее провести ее ремонт, но ничего сделано не было). Государь соглашается наказать нерадивого сотрудника. Что же до молений, то он отвечает так: я и сам об этом уже давно думаю, но, когда я вызвал к себе жреца Накатоми Нагаёри, тот не явился, сославшись на ритуальное загрязнение. Тогда вызвал еще одного жреца из того же рода, но тот сказался больным. Вот почему молитвы о прекращении дождя до сих пор не проводились[220].
Государь утрачивал контроль над персональным временем своих подданных. В период Нара и в первой половине эпохи Хэйан большинство высокопоставленных чиновников не получали отставки до самой кончины – их прошения не удовлетворялись. Однако во второй половине периода Хэйан сделалось обычной практикой, когда после пребывания в течение какого-то времени на службе «государевы люди» покидали ее и принимали монашество, предпочитая личное спасение государственным интересам. Это касается всей элиты, включая самих государей. Таким образом, служение исключительно государству перестает быть самодостаточной ценностью и дополняется (или даже заменяется) служением Будде, что воспринимается как полнота земной жизни в преддверии расставания с ней.
Государь утрачивал контроль и за пространством: директивы центра выполняются все хуже. В ответ на распоряжение поставить шелк, который предполагалось использовать во время синтоистских ритуальных мероприятий государственного масштаба, управитель провинции Тадзима подает рапорт, в котором осмеливается заявить, что эта провинция слишком бедна (буквально «заросла травой»), чтобы выполнить указание. Это приводит в бешенство «всесильного» канцлера Фудзивара Митинага: под страхом больше не допустить управителя во дворец, он продолжает требовать исполнения приказания[221].
Нарастание кризиса централизованного государства можно проследить по следующим направлениям: государь все больше теряет распорядительные полномочия (при сохранении жреческих и культурных функций); в высшем административном аппарате абсолютно доминируют представители рода Фудзивара, аристократическая элита не допускает новых людей в свой круг, и возможности для осуществления вертикальной мобильности сходят на нет; происходит распад государственной собственности на землю и рост не облагаемых налогом частных земель (сёэн), принадлежащих аристократам, буддийским храмам и синтоистским святилищам; государственные школы чиновников упраздняются; наблюдается ослабление контроля над периферией – уезды фактически превращаются в вотчины и утрачивают свое значение в качестве административной единицы; возможности по сбору налогов и мобилизации населения резко падают; крупные общегосударственные проекты остаются в прошлом; дорожная инфраструктура приходит в упадок; источники фиксируют гораздо меньше случаев оказания государственной помощи пострадавшим от стихийных бедствий[222]; выпуск собственной монеты прекращается; общегосударственная армия упраздняется; планы по расширению территории больше не строятся – колонизация севера Хонсю остается в прошлом. Прекращается и отправка посольств за границу. Япония отказывается и от приема иностранных посольств – даже из таких стран, которые желали стать вассалами Японии. Когда на Корейском полуострове в 918 г. было воссоздано государство Корё (Когурё), оно пожелало установить дипломатические контакты и приносить дань японскому императору, однако это, казалось бы, столь лестное предложение было отвергнуто. Несмотря на меняющиеся реалии жизни, аристократы плохо приспосабливались к ним, они считали идеалом неизменность, высшей похвалой, которой удостаивается та или иная государственная церемония, является констатация того, что всё «прошло, как обычно».
216
Сётэцу моногатари. Токио: Кадокава гакугэй сюппан, 2011. С. 82.
217
Цураюки сю дзэнсяку//Кадзама сёбо. 1998. № 14. С. 82.
218
Фудзивара Юкинари. Гонки. Тёхо, 1-11-2, 1-11-5 (1000 г.).
219
Мидо кампакуки, Тёва, 2-9-28 (1013 г.).
220
Фудзивара Юкииари. Гонки. Тётоку, 4-9-1 (999 г.).
221
Мидо кампакуки, Тёва, 5-4-22 (1016 г.).
222
Китамура Масаки. Хэйанкё-но сайгайси. Тоси-но кики то сайсэй. Токио: Ёсикава кобункан, 2012. С. 41–42.