Страница 4 из 147
Динамическая составляющая японской государственности (его «автобиография») представлена в мифо-исторических сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон сёки» (720 г.). К моменту составления этих сводов в Японии уже существовала достаточно развитая «историческая» традиция: каждый могущественный род хранил в своей памяти события (мифологические, исторические и квазиисторические), которые имели отношение к его происхождению и наиболее значимым событиям. Считалось, что чем древнее было происхождение рода, тем более прочными и значимыми позициями должны были обладать представители данного рода в современной социальной и государственной структуре. Поскольку человек древности и средневековья (не только в Японии, но и повсеместно) придает одинаковую значимость знаку и обозначаемому им предмету, японское государство также придавало огромное внимание созданию своей «дальней истории» (мифу), представавшей как история правящего рода и наиболее приближенных к нему родов. Таким образом, контроль над прошлым (создание «правильной» версии прошлого) приравнивался к контролю над настоящим, а время осознавалось, как континуум, имеющий неодинаковую значимость в различных своих частях. Следствием такой ценностной ориентации стало стремление государства монополизировать контроль над дальним прошлым, т. е. над историей и над миром предков.
«Кодзики» и «Нихон сёки» содержат немало свидетельств борьбы за овладение прошлым. Вопросы, связанные с созданием «правильной» модели прошлого сохраняли первостепенное значение на протяжении всей японской истории, одним из основных компонентов которой мыслилась генеалогия. В предисловии к «Кодзики» приводятся слова государя Тэмму «Известно Нам, что записи об императорах и о делах бывших, которыми владеют многие дома, расходятся с действительностью, и в них накопилось немало лжи. Если ошибки не будут исправлены сейчас, то истина останется сокрытой навсегда. В истине — основа государства и оплот государя, а потому надлежит привести в порядок записи об императорах и исправить записи о делах бывших, изгоняя ложь и утверждая истину, дабы она стала известна потомкам».
Начальные свитки повествования «Кодзики» и «Нихон сёки» представляют собой рассказ о последовательном появлении на свет синтоистских божеств и их деяний (подр. см. раздел «Мифы и божества»). При этом указываются и их потомки в мире людей, т. е. современная социальная структура предстает как проекция далекого прошлого (мифа). Затем следует описание правлений императоров, включающее генеалогию и деяния как их самих, так и главных царедворцев, получающих право на включение в текст сводов лишь в связи с их вовлеченностью в силовое поле истории правящего дома, являющегося потомком богини солнца Аматэрасу.
Правления «императоров» (на самом деле, это были, разумеется, не «настоящие» императоры, обладавшие неограниченной властью, а вожди или же «государи») охарактеризованы в сводах с различной полнотой. Для некоторых из них приводятся лишь генеалогические данные, являющиеся единственным общим для всех правлений структуроформирующим текст элементом. Некоторые исследователи полагают, что наиболее ранним прототипом сводов послужили генеалогические списки, оглашаемые во время ритуала погребения государя, что должно было обеспечить передачу магической силы предков следующему правителю.
Эпоху создания общегосударственных историй («Кодзики» и «Нихон сёки») с точки зрения текстовой деятельности следует признать как время господства исторического сознания. Практически все имеющиеся в нашем распоряжении нарративные прозаические тексты можно квалифицировать как «исторические», т. е. такие, где хронологическая последовательность является основным структурообразующим принципом. Всякий объект описания рассматривался во временном аспекте, а те явления, которые в историческом свете отразить было невозможно, не становились, как правило, объектом изображения. Общий мыслительный уровень культуры Японии был таков, что основным средством самоидентификации и самоосознания любой общественной группы и движения являлась именно история, а основу языка описания составляла хронология. Показательно, что несмотря на непрерывно увеличивавшееся влияние буддизма, VII–VIII вв. не оставили практически ни одного сколько-нибудь крупного памятника собственно буддийской религиозно-философской мысли. И это несмотря на указанную выше склонность буддизма к активной текстовой деятельности. Буддийские письменные памятники этого времени — это не рассуждения и не комментарии к сутрам, а истории храмов и жития, т. е. истории людей.
Повествование «Кодзики» и «Нихон сёки», точно так же, и тексты последующих официальных хроник (см. «Сёку нихонги» и «Риккокуси»), основное внимание уделяют истории «Центра», главное место в котором принадлежит фигуре императора, который позиционировался в качестве верховного жреца. Хотя хроники из состава «Риккокуси» составлялись на китайском языке, определенное количество наиболее важных императорских указов (в частности, интронизационные указы) были предназначены для устного оглашения и записывались иероглифами в их фонетической функции (см. сэммё). Именно за счет такого устного способа оглашения обеспечивалась их авторитетность и сакральность, ибо в результате ритуала интронизации (см. дайдзёсай) наследный принц становился «живым богом», объектом для поклонения со стороны своих подданных.
Сосредоточенность Центра на самом себе не означает, однако, что местная «история» полностью игнорировалась. Государство нуждалось в «каталогизации» своих владений. Подтверждением этому служат описания провинций Японии — «Фудоки», указ о создании которых датируется 713 г. Помимо указаний на географическо-хозяйственные особенности отдельных провинций, в «Фудоки» достаточно большое место занимает изложение местных мифов и преданий (особенно это касается текста «Идзумо-фудоки», который дает возможность судить о наличии синтоистских представлений и верований, отличных от тех, что зарегистрированы в официальных историях). Тем не менее, сам акт преподнесения этих текстов двору был действием ритуальным и символическим — он означал признание периферией власти Центра. Таким образом, вся текстовая деятельность этого времени использовалась государством для обеспечения собственного единства (подчинения периферии).
Несмотря на то, что мы обычно называем японское государство того времени «централизованным», не следует переоценивать степень его гомогенности. Оно было «централизованным» по своим интенциям, но для повышения его реальной управляемости еще оставался простор. Политическая элита прекрасно понимала это. Получая в собственные руки описание чужих прежде владений (а в это описание несомненно входили и данные, которые не подлежали ранее обнародованию), правящая элита Центра получала новый мощный рычаг для управления периферией — как практического, так и ритуального. Именно для этого и были нужны двору местные мифы, легенды и предания.
На рубеже VIII–IX вв. появляется сразу несколько сочинений, в которых коллективное прошлое отдельных родов является главным объектом рассмотрения. Основные ценностные установки составителей этих памятников имеют своим происхождением синтоистский миф. Среди этих сочинений наибольшим охватом прошлого отличаются генеалогические списки «Синсэн сёдзироку» (815 г). Эти списки явились во многом реакцией на составление других, запрещенных ранее к распространению генеалогических списков — «Вакан сорэкитэй фудзу» («Родословные списки японских и иноземных правителей»). Текст этого памятника не сохранился, но из других источников известно, что, согласно этим спискам, роды переселенцев из Кореи и Китая стали возводить свое происхождение к японскому синтоистскому божеству Амэ-но минака нуси-но ками. Возведение своего происхождения к синтоистским божествам должно было помочь переселенцам интегрироваться в замкнутую кровнородственную структуру японской аристократии, объединенной общим происхождением от божеств. Однако такая попытка иноземцев была сочтена японской аристократией за кощунственное нарушение собственных «божественных» привилегий, и переселенцы получили достойный «текстовой» ответ в виде «Синсэн сёдзироку», где они были обозначены не как «потомки божеств», а как потомки переселенцев из Кореи и Китая. В сознании составителей этого памятника лежала убежденность в том, что реалии социально-государственной жизни должны соответствовать мифологической генеалогии, в которой, разумеется, иноземцы отсутствовали. Таким образом, и в это время действенным средством осмысления социальных отношений (их регуляции) оставался синтоистский миф и вытекавшая из него система сакральной генеалогии, а несоответствие действительности мифу осознавалось как недопустимое отклонение от «пути древности». Стремление родоплеменной аристократии обезопасить себя от давления со стороны служилой знати (включая переселенцев с материка) приводило к еще большему усилению и консервации культа предков в ее среде, ибо только культ предков и сопутствующая ему система ценностей могли гарантировать наследственные привилегии.