Страница 44 из 67
Возлюбленный одиннадцатой госпожи — знаток поэзии при дворе по имени Какинамото-но Цунэюки. Он сведущ в игре на музыкальных инструментах и сложении стихотворений «вака». С легкостью играет на духовых и струнных (щипковых) инструментах. Он владеет «сяу-но кото», «кин», «бива», «вагон», «хогё», «сякухати», «го» (иги), «сугороку», «сёги», «танги», «мари», «коюми», «хотё», «рёри», поэзией «вака», древним стилем стихосложения, являясь мастером, которому нет равных в Поднебесной. Искусен он и в составлении стихотворных цепочек.
От него веяло древним стилем стихотворения «Цветы, цветущие в гавани Нанива» и черпал стиль из стихотворения «Обильные реки». Не испытывал сложности при написании «тега», «танка», «сэдо», «конбан», «рэнга», «какусидай», «кои» и «ихаи». Он достиг формы стихосложения в тридцать один слог как в песни о восьмислойных облаках Идзумо Сусаноо-но микото и песни об обильных реках Сётоку-тайси. Постиг суть «Манъёсю», «Синсэн Манъёсю», «Кокин вакасю», «Госэнсю», «Сюисё» и различных авторских поэтических сборников.
Не может он считаться менее совершенным, чем Сарумару-но Утикими и принцесса Сотобори. Не уступает он и Осикоути-но Мицунэ, Ки-но Цураюки, Оно-но Комати. Он достиг стиля преподобного Хэндзё с горы Ханаяма. И хотя он был прекрасным мастером стихосложения, критиковали его в основном за то, что у него нет вкуса реальности. Стихотворения его вызывали чувства подобно тому, как смотришь на женщину, нарисованную на картину. И про Ариварано Нарихира, который достиг величайшей славы поэта, говорили стихотворения его зачастую вульгарны, подобно торговцу, разрядившемуся в роскошные одежды. О других, ставших на путь стихосложения, и говорить не следует. С древних времен до нашего времени их были многие тысячи.
И из всего бесчисленного множества сочинителей стихотворений только Какиномото-но Цунэюки унаследовал древний стиль в его первозданном виде. Если посмотреть на его происхождение, то он дальний потомок Какинамото-но Хитомаро. Среди представителей его семейства был Ямабэ-но Акахито. В его стихотворениях из тридцати одного слога содержатся все «шесть категорий»[1009], а рифмы избавлены от «восьми пороков»[1010]. В его творениях сочетаются изящество и правдивость, а начало и конец пребывают в гармонии. Речи его плавны и подобны воде, которая стекает по длинным волосам, а обилие чувственной красоты словно жемчуг, нанизанный на нить. По этой причине он получил признание в обществе. Его приглашают на пиршества и высшие, и низшие. Господин Тороку, составивший немало пояснений к стихотворным сборникам, считал творения Какинамото-но Цунэюки в высшей степени удачными.
У двенадцатой госпожи есть пять [высокопоставленных] возлюбленных: ближний государев слуга[1012], глава государевой канцелярии[1013], старший судебный чин[1014], служащий государевой канцелярии и помощник начальника левой управы по охране дворцовых врат[1015].
Один из них посылает ей с курьерами письма, прикрепленные к ветке сливы, другой отправляет стихи, написанные на лепестках «сакуры». [Иными словами], любовные письма в ее адрес текут рекой.
Каков же ее внешний облик?
Декоративные шпильки для волос, сделанные из перьев зимородка, прекрасно гармонируют с волосами. Фигура ее, обличенная в прекрасные одеяния, обворожительна. Она источает бесконечное обаяние: и когда невзначай вздрогнут ее прекрасные, словно лепестки лотоса, веки и, когда тень ее улыбки появляется на лице. Ее брови вразлет, выкрашенные в темно-синий цвет, слегка изгибаются, и на лицо нисходит успокоение. Кажется, что все обаяние мира заключено в этой девушке. Госпожа не накладывает белил и румян, поскольку у нее от природы белоснежная кожа и легкий румянец. Ее влажные губы блестят, как спелые красные плоды. Светящаяся кожа сверкает белизной словно снег. Красота белых пухлых ручек может сравниться с благородным сиянием яшмы. Ровные белоснежные зубы будто сделаны из раковин, привезенных из южных морей.
Говорит она немного, но в ее словах есть особая манера — говорить только о важном. Голос у нее тихий. Слова понятны. Ее одежды от легких накидок до расшитых узорами одеяний благоухают благородными ароматами орхидеи и мускуса. Она не выпускает из рук зеркальца, сделанного наподобие [раскрывшегося хвоста] фазана[1016]. Девушка прилежна в обучении и старательно прописывает знаки письмом, известным под названием «следы птичьих лапок»[1017].
Поскольку она со строгостью воспитывалась во внутренних покоях, подальше от чужих глаз[1018], то никто о ней толком ничего не знал. Но слухи о ее красоте стали быстро распространяться по Поднебесной. И хотя она и жила в дальних покоях, [которые недоступны постороннему взгляду], красота ее стала эталоном во всем мире.
Говорят, что если бы она была рождена во время правления [китайского] императора Сюань-цзуна, то ее красоте, несомненно, приревновала бы сама Ян Гуйфэй[1019], если бы она жила во время царствования [китайского] императора У-ди, то, несомненно, затмила бы красотой Ли Фу-жэнь[1020].[1021]
Среди всех девушек — эта самая неотесанная деревенщина. Груба, как простолюдинка. Она некрасива собой и, в общем, не то, что следовало бы выставлять напоказ. У нее скверный характер, а о муже совсем не заботиться.
Если взглянуть на нее, [что же мы увидим]: волосы растрепаны, лоб слишком узкий, зубы торчат в разные стороны, подбородок [слишком] вытянут. Мочки ушей обвисли. Челюсть тяжеловата, скулы выдаются, а книзу сужаются «клинышком». Зубы неровные, расположены на большом расстоянии друг от друга. Болтает без умолку. Переносица кривая. Голос неприятен и гнусав. Сзади у нее горб, спереди грудь выпячена. Живот выпирает, как у лягушки. Ходит она неуверенной походкой, припадая на одну ногу, от чего походка ее похожа на крокодилью. Кожа вся шероховатая, как у акулы или сома.
Шея у нее короткая, к тому же ворот «кимоно» [постоянно] велик. Ростом она высока, а потому юбка-«мо»[1022] [всегда] слишком коротка. От нее дурно пахнет, а по всему одеянию скачут блохи. Руки, огромные, как медвежьи лапы, похожи на грабли. Крупные плоские ступни напоминают мотыгу. Напудрится — и ее лицо становится похоже на лисью морду. Чрезмерно нарумяненные щеки выглядят как седалище у бабуина. При всем этом, она до крайности распутна, завязывает отношения с мужчинами без разбора. Она еще и ревнива, да и душа ее особенно ни к чему не лежит. Ни ткать, ни шить она не умеет. Жить по средствам и вести хозяйство также не способна. Все сбережения, что имела — спустила на ветер. [Одно странно]: таких дам все же по ночам посещают мужчины[1023].
Шестнадцатая дочь — глава «асоби» и «яхоти»[1025], предлагающих различные увеселения в Эгути и Кавасири[1026]. Она в совершенстве овладела мастерством обольщения в Каваками и следовала постыдным обычаям Сакамото[1027]. Днем, сбросив за плечи соломенную шляпу, в тени зонтика от солнца она предлагала себя и высшим, и низшим (не разбирая чинов). Вечером садилась в лодку и привлекала внимание проходящих путников, постукивая по борту поверх водной глади. Нельзя сказать, что она неопытна, ибо мастерски использует различные позы для интимных ласк, тело ее и податливо, и упруго, словно струны «кото», а техниками «летающего дракона» и «поступь тигра» она владеет в совершенстве[1028].
1009
Рикуги (кит. «лю и») — наиболее ранняя форма жанровой классификации в Китае. Значение этих категорий активно обсуждалось литературными критиками, как в Китае, так и в других странах, где получили распространение китайские представления о литературе. Согласно одной из версий, разработанность концепции «лю и» может свидетельствовать об осознании китайскими, корейскими и японскими мыслителями самостоятельного литературного творчества и об их повышенном интересе к его структуре.
1010
Хатибё (кит. «ба бин») — «восемь пороков (болезней)» в технике классического стихосложения: плоская голова, задранный хвост, осиная талия, журавлиные коленки, большая (внутренняя) рифма, малая (побочная) рифма, боковой узел, прямой узел. «Ба бин» — общее наименование теории для лирической поэзии, разработанная одним из ведущих представителей китайской раннесредневековой словесности Шэнь Юэ (441–513). Первые четыре непосредственно касались просодии, остальные различных особенностей рифмы. Подр. см.: Духовная культура Китая. т. 3. Литература. Язык и письменность. М., 2008, с. 207–209.
1011
Этот и следующий отрывок из «Синсаругакуки» имеют огромное значение для понимания канонов красоты, существовавших при государевом дворе в период Хэйан. Такой канон формировался как под воздействием китайского эстетического идеала, так и под влиянием собственно японских представлений о красоте. Однако при этом необходимо учитывать еще одно важное обстоятельство: китайский канон красоты не представлял собой единого монолита и в разные периоды представления о прекрасном и безобразном могли изменяться. Так, в период Вэй (220–265) наиболее предпочтительной считалась стройная красавица с тонкой талией, а все естественные выпуклости намеренно сглаживались. Многие произведения Шести династий (III–VI вв.) изобилуют описаниями тонких и хрупких женщин с точеными овальными лицами. Позднее в период Тан (618–907) идеал красоты, наоборот, требовал, чтобы женщины были хорошо сложены, имея круглые, пухлые лица, пышную грудь, с тонкой талией, но тяжелыми бедрами — именно такие женщины нравились мужчинам. По всей видимости, в хэйанской Японии произошло сочетание различных китайских эстетических канонов, о чем могут свидетельствовать изображения на свитках эпохи Хэйан. Как видно из хэйанских источников, в этот период были разработаны довольно подробные представления о «идеальной красоте» и «уродстве», как о двух противоположностях эстетического канона. Подр. см.: Фукуто Санаэ. Хэйантё-но онна то отоко (Женщина и мужчина в период Хэйан). Токио, 1995. О китайском и японском идеалах красоты в древности и средневековье см.: Weidner, Marsha. Flowering in the Shadows: Women in the History of Chinese and Japanese Paintings. Honolulu, 1988.
1012
Имеется ввиду «дзидзю», который по своему положению напоминал камергера высочайшего двора в русской традиции.
1013
Т. е. глава Куродо докоро.
1014
В оригинале использован термин «ханкан», согласно кодексу «Тайхорё», применяемый для наименования всех старших судебных чиновников. Рицурё. Указ. соч., с. 174. Однако в период Хэйан термином «ханкан», помимо судей из Гёбусё (Министерство наказаний), именовались и чиновники полицейского управления Кэбииси.
1015
Яп. Саэмонфу — управа, в обязанности которой входила охрана всех ворот Левой половины государева дворца.
1016
Изготовление зеркал в виде хвостового оперенья фазана было распространено уже в период Нара. Однако в период Хэйан такие зеркала получили дополнительные изыски (ручка из слоновой кости, ободок из жемчуга или нефрита и т. д.). В тоже время появились так называемые восьмигранные зеркала, напоминающие цветок лотоса, а также различные зеркала на инкрустированной подставке из дорогих пород дерева. Гэндзи моногатари дзутэн. Указ. соч., с. 58–60. Юсёку кодзицу… Указ. соч., с. 124–125. Также см.: Манъёсю (Собрание мириад листьев). Пер. с япон. и коммент. Глускиной А.Е. т. 1–3. М., 1971, т. 2, с. 529.
1017
Речь идет о слоговых азбуках катакана и хирагана.
1018
Согласно существовавшей традиции, воспитание юной дамы из аристократического семейства должно было осуществляться в строгости. При этом даже после совершеннолетия и бракосочетания дама не обладала большой свободой передвижения. Более того, считалось, что знатная дама (супруга или дочь) должна быть практически «невидима» (выезд за пределы внутренних покоев без позволения мужа или отца мог повлечь серьезное наказание) и «неслышима» (излишняя разговорчивость дамы считалась одной из официальных причин развода). О положении дамы в период Хэйан подр. см.: Нисимура Хироко. Кодай Тюсэй-но кадзоку то дзёсэй (Семья и женщина в древности и средневековье). Токио, 2002. В конце эпохи Хэйан среди японской знати особое предпочтение получают буддийские представления о «правильном поведении женщины», а в период Камакура создаются трактаты, где обозначается вся совокупность положительных и отрицательных качеств женщины. Самым известным из таких произведений можно считать «Цума кагами» («Зерцало жен»), принадлежавшее кисти знаменитого буддийского монаха Мудзю Итиэна. О самых опасных пороках женщин в «Цума кагами» сказано: «Есть семь смертных грехов женщин. Во-первых, как несметное количество маленьких рек впадает в море, так и женщины свободны от угрызений совести, не понимая, что своими действиями они вызывают желание у мужчин. Во-вторых, наблюдая женщин в домашней обстановке, мы видим, что они никогда не теряют бдительности, но их сердцами управляет злой умысел. В-третьих, принимая во внимание свою природную склонность к обману, женщина готова насмехаться над мужчиной еще до того, как он успеет что-то сказать. Когда женщина говорит о чем-либо с интересом, внутри она холодна и ее переполняет чувство зависти. В-четвертых, пренебрегая религиозными ритуалами, женщина обеспокоена только своими нарядами. Думает только о внешности и стремится привлечь внимание других людей. В их сердцах постоянно пребывает желание покорять мужчин, независимо от того далеко или близко они находятся. В-пятых, в поступках своих женщины руководствуются хитростью, а правда редко исходит из уст женщины. Женщины часто желают зла другим, не боясь того, что при этом они увеличивают свою собственную греховность. В-шестых, сжигая себя в огне страсти, женщины не испытывают чувства стыда перед окружающими. Их сердца обманчивы и они не бояться даже острого клинка. Даже в состоянии опьянения, женщина не чувствует вины. В-седьмых, тело женщины всегда нечисто по причине регул. Беременность и ритуальная нечистота вследствие рождения детей приводит к тому, что злые духи наполняют их, а добрые уходят прочь. Только безумные сочтут все это притягательным, но мудрые испытаю лишь отвращение». Morell R.E. Mirror for Woman. Tsuma kagami. // Monumenta Nipponiсa, Vol. 35, 1980, № 1, p. 67–68.
1019
Знаменитая красавица эпохи Тан (другое имя Ян Тай-чжэнь). Была искусна в пении и танце. Стала наложницей сына императора Сюань-цзуна и получила прозвище Тай-чжэнь (досл. «великая истина»). Потом император приблизил ее к себе и пожаловал титул придворной дамы (кит. гуйфэй). С временем все ее братья и сестры заняли при дворе высокое положение, а двоюродный брат даже стал Первым министром. По прихоти Ян Гуй-фэй всадники, сменяя друг друга, доставляли во дворец свежие фрукты. Расточительство фаворитки вызывало у современников чувство горечи и возмущения. Когда разразилось восстание Ан Лу-шаня, Ян Гуй-фэй бежала из столицы вместе с императором Сюань-цзуном. Во время бегства на почтовой станции Мавэй (к западу от совр. уезда Синьпин, пров. Шэньси) по требованию взбунтовавшейся охраны император повелел Ян Гуй-фэй покончить с собой. После подавления восстания император Сюань-цзун при помощи даосской магии пытался вернуть дух Ян Гуй-фэй. Подр. см.: Levy, Howard S. The сareer of Yang Kuei-fei. / Toung Pao. Vol. 45. Livr. 4–5, 1957, p. 451–489.
1020
Наложница ханьского императора У-ди (140-87 гг. до н. э.). Известно, что император У-ди более тяготел к юношам, чем к дамам. Исторические источники даже сохранили имена нескольких любовников У-ди, наиболее известными из которых были Хань Янь и Ли Янь-нань. При этом отношения между любовниками были крайне напряжены (порой доходило до того, что один из них убивал другого) и это, зачастую, раздражало императора. Ли Фу-жэнь была сестрой Ли Янь-наня и император настолько привязался к ней, что стал со временем охладевать к своим любовникам, многие из которых весьма болезненно восприняли перемены (один из любовников, к примеру, ночью покончил жизнь самоубийством с таким расчетом, чтобы утром его бездыханное тело обнаружил сам У-ди). Согласно легенде, после кончины Ли Фу-жэнь император У-ди оставался безутешным. Он призвал к себе знаменитых магов и потребовал от них либо найти девушку, в которую переселилась душа Ли Фу-жэнь, либо вернуть душу умершей Ли Фу-жэнь в тело одной из его молодых наложниц. Однако предпринятые действия не увенчались успехом, и император приказал казнить неудачливых магов, а сам так и не смог найти утешения вплоть до своей смерти. О Ли Фу-жэнь и регламенте женских покоев императорского дворца подр. см.: Фудзикава Масакадзу. Кандай-ни окэру кохи-но синсё-ни цуйтэ (О положении принцесс в период Хань). / Тохогаку, № 67, 1984, с. 16–33. О взаимоотношении полов в сексуальной жизни древнего Китая см.: Harper, Donald. The Sexual Arts of Anсient China as Desсribed in a Manusсript of the Seсond Century B.C. / Harvard Journal of Asiatiс Studies. Vol. 47, 1982, p. 365–442.
1021
Перевод осуществлен Витязевой О.Г. См.: Фудзивара Акихира. Указ. соч., с. 158–161. Комментарии к переводу составлены Грачёвым М.В.
1022
Элемент традиционного женского одеяния. Первое надевание юбки-«мо» (яп. моги) осуществлялось с двенадцати до четырнадцатилетнего возраста и символизировало переход во взрослое состояние. В период Хэйан был разработан довольно жесткий регламент «моги» включающий, помимо собственно «надевания юбки-„мо“», еще и укладку волос в первую взрослую прическу. Подр. см.: Накамура Ёсио. Отё-но фудзоку то бунгаку (Придворные обычаи и литература). Токио, 2003, с. 140–149.
1023
Перевод осуществлен Витязевой О.Г. См.: Фудзивара Акихира. Указ. соч., с. 168–171.
1024
В данном отрывке представлен скорее собирательный образ «асоби».
1025
Традиционно японские исследователи считали, что до конца XIV столетия в Японии не существовало такого явления как проституция. Тем не менее, современные исследователи, обратившиеся к комплексному изучению различных письменных и изобразительных источников, допускают возможность существования особых социальных групп, которые предоставляли услуги интимного рода уже в эпоху Хэйан. Существовали три разновидности таких групп: 1) «асоби» (развлекали путешественников в море или речных пристанях); 2) «кугуцу» (входили в состав трупп фокусников и кукольных театров, а также исполняли японские «имаё»); 3) «сирабёси» (развлекая мужчин, танцевали и пели в мужской одежде). Наиболее ранние сведения об «асоби» и «кугуцу» относятся уже к середине периода Хэйан (середина XI в.), а о «сирабёси» — к концу эпохи Хэйан (середина XII в.). «Яхоти» — «асоби», работающие по вечерам и ночам, которые чаще обычных «асоби» предоставляли сексуальные услуги, предпочитая минимизировать невинный досуг клиентов. Вамё руйдзюсё (Японские наименования, классифицированные по родам). Токио, 1985, с. 16. И все же мы не можем говорить о существовании проституции в эпоху Хэйан в полном смысле этого слова, хотя бы по той причине, что социальный статус данной категории женщин остается до конца невыясненным. Положение «асоби», например, было подвижным, и любая из них могла стать наложницей или постоянной любовницей высокопоставленного вельможи, даже самого государя. К тому же в Японии периода Хэйан только начался переход от отношений продуктового обмена в экономике в пользу денежных расчетов и восприятия услуг в качестве товара. В таких условиях сложно провести грань между женщинами, которые за свои услуги (даже будь то услуги интимного плана) получали денежное вознаграждение, и теми, кто получал за такие услуги подарки в виде отрезов ткани, предметов туалета или подношений продуктами. Более того, для специалистов существует множество до сих пор окончательно не разрешенных вопросов. Среди них следующие: как «асоби», «кугуцу» и «сирабёси» воспринимались обществом (в качестве продажных женщин или как представительниц сферы досуга и развлечений)?; были ли они объектом общественного порицания и дискриминации?; каковы структура и функции обозначенных социальных групп?; наконец, каково место и значимость таковых в социальной иерархии? Такигава Масадзиро. Юдзё-но рэкиси (История «юдзё»). Токио, 1965, с. 14–18; Фукуто Санаэ. Хэйантё-но онна то отоко (Женщины и мужчины в период Хэйан). Токио, 1995, с. 74–76. Подр. см.: Сэкигути Хироко. Нихон кодай конъин си-но кэнкю (Изучение истории брака в древней Японии). Токио, 1993, с. 146–157.
1026
Из исторических источников известно, что уже в конце X века «асоби» начали использовать маленькие лодки для проведения своих развлекательных представлений на различных пристанях реки Ёдо (Эгути, Кавасиои, Камусаки, Касима и Кая), расположенных в западном направлении от столичного града Хэйан, Излюбленным местом «асоби» считались также порты во Внутреннем Японском море, наиболее известным из которых был Муро. Такие своеобразные «кварталы удовольствий», расположенные по обоим берегам реки Ёдо, образовывались в наиболее оживленных местах на пути паломничеств к важным религиозным центрам (святилища Сумиёси и Хирота, храмы Кумано и Тэннодзи). Развитие таких кварталов совпало по времени, когда среди знати особое распространение получила мода на паломничества по святым местам. Обычно паломники по дороге к святым местам практиковали воздержание от половых связей для поддержания духовной чистоты, но на обратном пути зачастую пользовались услугами «асоби». Кодай сэйдзи… Указ. соч., с. 154–156, 158–159, 445–451; Хонтё: мондзуй. Указ. соч., с. 60–61. Также см.: Гомо Фумихико, Сано Мидори, Мацуока Симпэй. Тюсэй бунка-но би то тикара (Красота и сила в средневековой культуре). Токио, 2002, с. 36–37; Фукуто Санаэ. Хэйан-но мияко то хина-но дзёсэйтати (Женщины столицы и дальней округи в период Хэйан). / Сэккан сэйдзи то отё бунка (Политика регентов и канцлеров и придворная культура). Под ред. Като Томоясу. Токио, 2002, с. 252–253. Позднее в эпоху Камакура появились новые излюбленные места нахождения обитательниц увеселительных кварталов. Среди них — окрестности святилища Цуругаока Хатимангу, а также постоялые дворы Кагами в провинции Оми и Хасимото в провинции Тотоми (расположены на пути следования к храму Хоккэдзи, который был местом массовых паломничеств). Именно там и обосновались «сирабёси», организовав целую сеть заведений развлекательного плана. Табата Ясуко, Хосокава Рёити. Нёнин, родзин, кодомо (Женщины, старики, дети). Токио, 2002, с. 47–51.
1027
Каваками и Сакамото — наименование постоялых дворов, где осуществлялось обучение искусству обольщения мужчин.
1028
В медицинском трактате, составленном Тамба Ясуёри (912–995) в 984 году, в русле даосской традиции «взращивания» и «продления жизни» упоминаются такие методы сексуального общения как «летающий дракон» и «поступь тигра». Тамба Ясуёри. Исинхо (Истинный метод врачевания). т. 7. Токио, 1935, с. 2576, 2602.